Борис Поршнев - Социальная психология и история
Ко второй категории мы отнесем всех тех, кто ищет объяснение особенностей психического склада не в природных, а в исторически сложившихся конкретных экономических, социальных, культурных условиях и особенностях жизни каждого народа.
Такой взгляд неизмеримо научнее. Но и среди его представителей следует различать немало направлений, часть которых заводит вопрос в тупик. Так, все те, кто рассматривает социальный строй и культуру какого-либо народа как нечто ему раз и навсегда присущее, неизменное, тем самым нимало не объясняют возникновение этнопсихических особенностей общественной жизнью людей: тут нет аргумента и функции, причины и следствия; если тут особенности психики и не выводятся из особенностей строения тела, то все же трактуются как константные, навсегда присущие этому народу. Этот ход мысли, как легко видеть, сродни и биологизму, и расизму.
Гораздо осторожнее поступают те, которые все же ищут функциональную или причинную зависимость между царящей там или тут культурой и психическим складом, хотя и не всегда на путях научно перспективных. Так обстоит дело с течением в западной этнопсихологии, полагающим, что решающее воздействие культурная среда оказывает на формирование психических особенностей человека в первые месяцы его жизни. Отсюда — главное внимание к разнообразию традиционных приемов ухода за грудными младенцами у разных народов. Критики в шутку прозвали это “пеленочно-сосочным комплексом”. Если эта шутка ведет к нигилизму, она неуместна: сбрасывать со счета этот начальный психический опыт ребенка не приходится. Однако при этом все же игнорируются выводы современной возрастной психологии о действительном удельном весе воздействий и навыков первых месяцев жизни на формирование личности. Совсем не научно утверждение, будто особенности личности более чем на 50% предопределяются воспитанием еще в доречевой период жизни ребенка. Генеральная линия развития современной психологической науки состоит во все более высокой оценке роли речи (внешней, внутренней, интериоризованной) в психической мотивации буквально всех видов поведения человека. Отсюда вытекает, что как раз не первый, не доречевой год жизни человека оказывает решающее влияние на закладку коренных особенностей характера, психического склада.
Наверное, в дальнейших исследованиях будет правильно оценена роль различных факторов. В том числе видное место будет уделено традиционным формам труда. Они, несомненно, очень глубоко формируют специфику психического склада, так как относятся к самым главным сферам общения и отношений людей. Но, с другой стороны, трудовые процессы имеют тенденцию унифицироваться, их национально-этнические особенности отступают перед технологической однородностью, диктуемой для всех племен и народов одинаковой природой предмета труда. Наверное, среди решающих факторов в дальнейших исследованиях очень большое место будет отведено фактору лингвистическому — именно потому, что язык является коренным механизмом общения людей и в то же время их обособления от других общностей (“непонимание”). Ведь языковые различия имеют не только этнические общности: хотя бы тенденция к созданию собственной системы знаков налицо и у разных социальных слоев, и у разных профессий, каст, сект, территориальных общностей, даже дружеских кружков (например, клички) и т.д.
В силу доминирующей роли речи среди психических факторов формирования человека связь этнической психологии с исторической лингвистикой представляется в высшей степени плодотворной и многообещающей. На первое место надо будет поставить не формальную структуру языка, не фонетику, морфологию и синтаксис, а лексикологию и этимологию: язык — поистине копилка исторического опыта народа в гораздо большей степени, чем любая другая сфера культуры. Но и формальные его отличия подчас связаны с оттенками психического склада.
В качестве примера можно привести любопытное, хотя и далеко не бесспорное рассуждение датского этнографа Йенса Бьерре. Проводя сравнение во многом сходных бушменов и австралийцев, он замечает, что строй языка и у тех, и у других, поскольку род выражается флексиями, благоприятствует развитию мифологии (как попытки осмыслить производимую самим языком классификацию явлений); такие флективные языки позволяют легко олицетворять явления природы или светила, тогда как те первобытные народы, в языке которых нет флексий, например негроидные племена, по словам Бьерре, не имеют и своей мифологии; мифологические верования у них, замещены поклонением предкам. Так это или нет в действительности, но пример может служить моделью, говорящей о воздействии особенностей языка на особенности социально-психических процессов.
Связь языка с глубинными психическими процессами идет так далеко, что, согласно современным физиологическим данным, письмо иероглифическое и письмо фонетическое вовлекают в работу несколько иные зоны коры головного мозга и в несколько иной взаимозависимости.
К очень глубоким формантам психического типа той или иной этнической общности относится и другой, хоть и куда более бедный механизм общения: мимика и пантомимика (жестикуляция). Можно даже без применения точных методов заметить, что в примерно сходной ситуации представители одной народности улыбаются во много раз чаще, чем другой. Но суть дела не в количественных различиях, а в чувственно-смысловом значении движений лица и тела. Эти традиции столь же глубоки и всенародны, как и традиции языка.
Навряд ли реально было бы фантазировать о составлении для каждой энтической общности чего-то вроде социально-психологического паспорта — перечня характерных для нее и отличающих ее от других психических черт. Для этнопсихологии гораздо важнее отметить, что чем, меньшую этническую общность мы берем, тем определеннее и ограниченнее круг признаков, которыми отличают своих от чужих, чужих от своих. А такое “внешнее” отличение, как мы уже не раз повторяли, логически первичнее вытекающей из него “внутренней” унификации данной общности. Все это яснее всего видно именно при рассмотрении наиболее первобытных и наименьших по объему групп людей.
Собственно говоря, этнопсихология ориентировалась при своем возникновении именно на изучение таких малых общностей. Лишь позже в поле ее зрения попали и большие современные нации, как и группы народов, а также расы.
В этом макромире этнопсихология в значительной мере теряет свой научный характер. Буржуазные психологи, занимающиеся скандинавскими народами, принуждены говорить уже не о национальном характере, а о “культурном” характере, так как психические различия скандинавских наций отступают на задний план перед общими чертами культуры и характера. В Индонезии, напротив, множество культур объединено в одну нацию, находящуюся еще только в процессе формирования.
Можно отметить лишь одну область, где этническая психология в макромасштабах если и не дает пока ощутимых научных плодов, продолжает вселять надежды в организации, поощряющие и субсидирующие такие исследования: это исследования национальной психологии потенциальных военных противников, процветающие в зарубежной военно-психологической литературе. Имена таких психологов, как Горер, Бенедикт, Хонингам, к сожалению, тесно связаны с идеей возможности психологической обработки военных противников, зарубежной пропаганды, обслуживания деятельности политических агентов за рубежом. На деле, по большей части, если такие работы практически полезны, они относятся к сфере не столько “психологической войны”, сколько идеологической войны, т.е. пропаганды и внедрения тех или иных идей. Это не относится в прямом смысле к области социальной психологии. Конечно, полезно знать культуру, обычаи, нравы зарубежных народов — не только противников, но и союзников, так как без этого невозможно никакое плодотворное общение. Но и это нельзя назвать собственно этнопсихологией или социальной психологией. Когда же упомянутые и подобные им авторитетные эксперты пытаются продавать военным ведомствам какие-либо подобия собственно психологических характеристик целых наций, надо сказать, что они всучивают неразборчивым покупателям почти одни пошлые благоглупости.
Совсем иное дело, когда военные ведомства империалистических стран используют некоторые этнопсихологические знания в политике колониализма и неоколониализма. Для раскалывания еще только формирующихся наций, для натравливания друг на друга отдельных племен или племенных группировок подчас используется раздувание тех или иных традиционных различий. Это снова подтверждает, что преимущественной областью этнопсихологии является изучение не больших, а малых общностей, и не столько в их внутреннем культурном сцеплении, сколько во взаимном культурном отличии и обособлении.
