Ролло Мэй - Экзистенциальная психология
Остается установить отношение между экзистенциализмом и восточной мыслью в писаниях Лао-Цзы и дзен-буддизма. Сходства поразительны. Они сразу бросаются в глаза при чтении некоторых цитат из "Пути жизни" Лао-Цзы: "Существование невозможно определить словами, можно использовать термины, но ни один из них не есть абсолют". "Существование, ничем не порожденное, порождает все, оно является родителем Вселенной". "Существование бесконечно, его нельзя определить, и хотя оно кажется кусочком дерева в твоей руке, на котором можно вырезать то, что пожелаешь, с ним нельзя немного поиграть и отложить в сторону". "Делать означает быть". "Лучше находиться в центре своего бытия, так как чем дальше ты оттуда уходишь, тем меньше ты узнаешь"[53].
То же самое шокирующее сходство мы обнаруживаем и с дзен-буддизмом[54]. Сходство с этими восточными философиями гораздо глубже, чем простое совпадение слов. И там, и там мы видим исследование онтологии, изучение бытия. В обоих течениях мы встречаем поиск такого отношения к реальности, которое позволило бы устранить разрыв между субъектом и объектом. В обоих случаях утверждается, что западное стремление к завоеванию и власти над природой привело не только к отчуждению человека от природы, но косвенно и к отчуждению человека от самого себя. Основная причина этих сходств заключается в том, что восточная мысль никогда не страдала от радикального разрыва между субъектом и объектом, что так характерно для западной мысли. Экзистенциализм пытается преодолеть именно эту дихотомию.
Эти два направления, конечно, совпадают не полностью. Они находятся на разных уровнях. Экзистенциализм не является всеобъемлющей философией или жизненным путем, он представляет попытку ухватить реальность. Главное различие, которое можно выделить согласно нашим целям, заключается в том, что экзистенциализм погружен и выходит непосредственно из тревоги западного человека, его отчужденности, конфликтов. Он свойствен нашей культуре. Как и психоанализ, экзистенциализм не ищет ответы в других культурах, он пытается использовать эти самые конфликты современной личности как средство для более глубокого понимания себя западным человеком, он пытается найти решения наших проблем в прямой связи с тем историческим и культурным кризисом, который послужил причиной их возникновения. В этом отношении особенная ценность восточной мысли заключается не в том, что она может быть перенесена в готовом виде, как Атена, в западный разум, а в том, что она может помочь скорректировать основные моменты тех ошибочных положений, которые привели западное развитие к настоящим проблемам. Существующий сейчас в западном мире большой интерес к восточной мысли, по моему мнению, отражает тот самый кризис, то самое чувство отчуждения, то страстное желание выбраться из порочного круга дихотомий, которые и вызвали к жизни экзистенциальное направление.
III. ПУТИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМА И ПСИХОАНАЛИЗА ИЗ ЕДИНОЙ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ СИТУАЦИИ
Теперь мы обратим свое внимание на удивительную параллель между теми проблемами современного человека, изучению которых, с одной стороны, посвятили себя экзистенциалисты, а с другой – психоаналитики. С разных точек зрения и на разных уровнях они анализируют одно и то же: тревогу, отчаяние, отчуждение человека от самого себя и от общества.
Фрейд описал невротическую личность конца девятнадцатого столетия как страдающую от раздробленности, то есть страдающую от подавления инстинктивных побуждений, блокирования сознавания, утраты самостоятельности, слабости и пассивности эго. Все это вместе с разнообразными невротическими симптомами приводит к раздробленности. Кьеркегор, который написал только одну известную книгу до того момента, как Фрейд занялся проблемой тревоги, анализировал не только тревогу, особенно его интересовали подавленность и отчаяние, которые являются результатом отстранения индивида от самого себя. Кьеркегор пытался выделить разные формы и степени отстранения[55]. Ницше за 10 лет до первой книги Фрейда провозгласил болезнью современного человека "его выдохшуюся душу", "его пресыщенность", но хуже всего этого "дурной запах... запах провала. ...Остановка в развитии и обратное движение европейского человека – это самая большая опасность для нас". Далее он описывает – и в его понятиях замечательным образом угадывается будущая психоаналитическая концепция, – как инстинктивные силы в индивиде превращаются в негодование, ненависть к себе, враждебность и агрессию. Фрейд не был знаком с работами Кьеркегора, но он считал Ницше одним из самых великих людей всех времен.
Какая связь между этими тремя гигантами девятнадцатого века, ни один из которых прямо не повлиял на другого? Какая связь между двумя подходами к человеческой природе, которые они основали? Возможно ли, что экзистенциализм и психоанализ больше всего потрясли и изменили традиционные представления о человеке? Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны рассмотреть ту социокультурную ситуацию середины и конца девятнадцатого века, из которой выросли эти направления и которую они пытались объяснить. Действительное значение такого способа понимания человека, как экзистенциализм и психоанализ, невозможно увидеть абстрактно, вне связи с миром. Его можно понять только из контекста той исторической ситуации, в которой он зародился. То историческое обсуждение, которое мы представим в этой главе, ни в коем случае не является отклонением от нашей главной цели. Ведь именно рассмотрение этого вопроса в историческом ракурсе может пролить свет на наш главный вопрос: как специфические научные техники, разработанные Фрейдом для изучения раздробленности индивида в Викторианскую эпоху, связаны с пониманием человека и его кризиса, для осознания которых так много сделали Кьеркегор и Ницше, что впоследствии послужило прочной основой для экзистенциальной психотерапии.
Раздробленность и внутренний раскол в XIX веке
Главной характеристикой второй половины девятнадцатого века был распад личности на части. Эта раздробленность, как мы увидим, была симптомом эмоциональной, психологической и духовной дезинтеграции культуры и индивида. Этот раскол личности был виден не только в психологии и науке того периода, но и в каждом аспекте культуры конца девятнадцатого столетия. Эту раздробленность можно было наблюдать в семейной жизни, прекрасно описанной Ибсеном в "Кукольном доме". Уважаемый горожанин, отделивший свою жену и семью от бизнеса и остального мира, превращает свой дом в кукольный, готовя его гибель. Кто-то может увидеть эту раздробленность в отделении искусства от реальной жизни, использовании искусства в его приукрашенных, романтических академических формах для лицемерного бегства от существования и природы. Сезанн, Ван Гог, импрессионисты и другие современные художники того времени выступали против искусственности в искусстве. Кто-то может увидеть раздробленность в отделении религии от повседневного существования, в отведении ей места только на воскресенье и специальные случаи, в разводе этики и бизнеса. Сегментация была также в психологии и философии. Когда Кьеркегор так страстно боролся против голых, абстрактных причин, говорил о возвращении к реальности, он, конечно же, не был Дон Кихотом, воюющим с ветряными мельницами. Человек Викторианской эпохи видел себя частью разума, желания, эмоции и находил эту картину вполне привлекательной. Предполагалось, что его разум говорит ему что делать, добровольное желание дает ему средства для выполнения этой цели, а эмоции... ну, эмоции в лучшем случае могут быть переведены в навязчивое стремление трудиться, а также они могут быть жестко встроены в викторианские обычаи. Эмоции, которые действительно могли бы расстроить формальную сегментацию, – секс и враждебность, – должны были быть полностью подавлены, или их можно было выпускать только в оргиях патриотизма или в "кутежах" в выходные дни. Эти "кутежи" проводились в Богемии с той целью, чтобы человек, как паровая машина, мог освободиться от лишнего давления, чтобы в понедельник работать с большей эффективностью. Естественно, такой человек должен был делать акцент на "рациональности". Действительно, даже сам термин "иррациональный" означал вещь, о которой нельзя говорить или думать. Викторианский человек, о подавленности или раздробленности которого нельзя было и помыслить, был непременным условием стабильности данной культуры. Шехтель указывает, что горожанину Викторианской эпохи было настолько необходимо убедить себя в собственной рациональности, что он отрицал тот факт, что когда-то был ребенком или что в нем присутствует детская иррациональность и недостаток контроля. Отсюда и происходит тот радикальный разрыв между взрослым и ребенком, который оказался таким важным явлением для исследований Фрейда[56].
