Аллан Фромм - Способность любить
Инфантильная любовь к себе не освобождает, а ограничивает и порабощает. Человек, страдающий нарциссизмом, не может делить радость или удовольствие с другими и тем более не может сочувствовать чужой боли. Ни у кого зубы не болят так сильно, как у него, ни у кого нет таких трудных для решения проблем, никто не работает так тяжело и не приносит такие жертвы. И никто его не понимает.
Он может вести себя эгоистично, думать только о себе, никому не сочувствовать, быть даже жестоким и не поймет, что причиняет боль другим людям. Он подобен ребенку, который щиплет остальных детей в песочнице, пока матери не надоест его уговаривать и она решит показать ему, что он делает. Она щиплет его достаточно сильно, чтобы он заплакал. Теперь он наконец поймет, почему нельзя щипать других.
Взрослый, у которого сохранилась инфантильная любовь К себе, не обязательно проявляет ее очевидными инфантильными способами. Общество побуждает человека покрывать себя славой таким образом, что подчеркивается значение любви к себе. Мощные соревновательные силы требуют: «Победи или будешь побежден». Всякий захваченный такой борьбой может выработать стремление к богатству, власти, статусу за счет других своих отношений. Финансовый успех, несомненно, приносит удовлетворение, но в нем есть опасность для других разновидностей любви. В это стоит вглядеться повнимательней.
7. ЛЮБОВЬ И СТАТУС
Мы все любим вещи — материальные вещи, которые стоят денег. Мы любим их так сильно, что они становятся важной частью нашей любовной жизни. Стоит только прислушаться, как люди выражают эту свою любовь. «Я люблю свою новую машину». «Я люблю меховое манто». «Мы любим наш новый дом». Используют ли в данном случае люди слово «любить» в другом смысле? Ответ только один — нет. Мы можем связывать любовь с романтикой, сексом, браком. Но любовь — это привязанность, и она не ограничивается привязанностью исключительно к людям.
В подобных материалистических мечтах люди не только раскрывают свои желания, но, поскольку их желания сильны и возникают многократно, одновременно показывают, как они этим поглощены и на что могут пойти, чтобы приобрети такие вещи. Эта поглощенность вещами может отнимать больше времени, мыслей и энергии, чем любовь к определенному человеку. Никто в этом откровенно не признается, но приобретательство и статус могут стать главной любовью человека.
Нам нравится представлять себя способными на великую любовь в романтическом смысле, противоположную пристрастию к приобретательству. И мы действительно в высшей степени способны к мечтам, стремлениям и даже к самым нежным чувствам к кому-нибудь, кто «прекрасен, как ночь». Но мало кто из нас обладает достаточной свободой от внутренних порывов и мощных социальных сил, чтобы не отвечать на призывы к приобретательству и собственности. Мы хорошо видим это на примере любого ребенка, который примерно в четыре-пять лет каждое предложение начинает с «хочу» или «дай». И многие из нас с этой привычкой так и не расстаются.
Что дают нам вещи
Культура нашего западного мира, конечно, высоко ценит приобретательство. Это не примета последних лет. Так продолжается уже столетия. Большое богатство автоматически приносит своему владельцу статус. И это психологически влияет на нас. Большинство чувствуют себя безопасней за рулем сверкающего нового дорогого автомобиля, чем в старом и побитом. Многие мужчины в воскресенье больше времени проводят с машиной, полируя и лаская предмет своей гордости, чем с женой. Богатство и высокое положение помогают притупить жало тревоги, от которой мы все страдаем в различной степени. Они даже создают иллюзию любви без всяких условий, а если и не любви, то, по крайней мере, одобрения, к чему мы подсознательно стремимся с самого детства.
Формулируя просто и прямо, вещи удовлетворяют нас, и в этом удовлетворении главным компонентом является любовь к себе. Наш первый шаг в науке любви — любовь к себе, и именно такой вид любви лучше всего знаком нам в первые годы жизни. От этой младенческой любви к себе мы никогда полностью не отказываемся, хотя учимся трансформировать ее, придавать ей возвышенный характер, чтобы она приносила нам более взрослое удовлетворение.
Стремление к богатству и статусу и последующее общественное одобрение предлагают прямое удовлетворение младенческой любви к себе. Такая любовь не создает осложнений, не требует учета желаний и потребностей других людей. Чтобы приобрести такое общее одобрение, нам не нужно думать о других. Нужно только считаться с собой и приобретать. Немного погодя приобретательство становится частью нас — неотъемлемой частью, и в результате мы чувствуем себя более значительными.
Вещи обладают реальностью и осязаемостью в отличие от любви с ее эфемерными свойствами. Нас учат, что тот, «кто тащит деньги — похищает тлен»[23], но в то же время мы стараемся, чтобы нас не ограбили. Пользуемся замками и системами сигнализации, страхуем свое имущество. Многие гадают, любят ли их ради них самих или ради их денег.
Любовь может быть непостоянной, ненадежной. Мы открываем это еще детьми, а некоторые заново открывают это уже будучи взрослыми. А вот обладание имуществом надежно, конечно, если не рухнет рынок ценных бумаг или не случится катастрофы в бизнесе. Имущество не отвечает на нашу любовь, но зато оно нас не бранит и не сбежит с кем-то другим. Имущество поддается математической оценке. Его можно считать, каталогизировать, его стоимость можно оценить в деньгах. А как сосчитать или измерить любовь? Элизабет Баррет попыталась это сделать в своем сонете, адресованном Роберту Браунингу[24]:
Как я тебя люблю? Позволь мне сосчитать.
Люблю тебя до глубины и ширины,
Каких способна достичь душа...
Она продолжает в таком роде, и это прекрасный сонет, но, прочитав его, мы можем понять только, что она влюблена.
Нам говорили, и это шутка лишь отчасти, что у всех есть проблемы и деньгами их не разрешить, но если у нас действительно есть проблемы, лучше тревожиться из-за них на сидении роскошного «кадиллака». Тогда проблемы будут гораздо менее болезненными. Нам говорили также, что, поскольку мы все равно должны работать,, то нужно работать хорошо и зарабатывать как можно больше. В этих советах достаточно жесткого практичного смысла, чтобы они звучали убедительно.
Вернемся к любящему
Как мы уже сформулировали выше, чтобы понять любовь, нужно понять любящего. На него оказывается множество влияний, у него возникает много привязанностей, и вершиной всего становится любовь, которую он считает главной в жизни. Многим любовь мужчины и женщины кажется похожей на книгу, которые пообещал себе прочесть, или на письмо, которое собрался написать. Но каким-то образом, вопреки искренности желаний, благородству намерений, что-то становится помехой.
Причин этому много. Прежде всего мы члены общества, и от нас ожидают, что мы будем вести себя, как другие. Так мы и поступаем. Большую часть часов бодрствования мы заняты механикой жизни. Эта механика состоит из зарабатывания средств и накопления сбережений или приготовления пищи, уборки и покупки того, что нам необходимо в повседневной жизни. Так мало времени уделяется любви, развлечениям, самообразованию и играм, что мы довольно быстро становимся искусными в своей работе.
Во-вторых, хотя нас может влечь к человеку по самым разными причинам, любовь, которая у нас возникает, служит одним из способов ослабить возникающую тревогу. Но другие способы того же гораздо легче. Многое из того, что способно нас защитить от того, чего мы боимся, или ослабить его действие, можно просто купить. Все, что для этого нужно, — деньги. И множеством способов нас побуждают зарабатывать деньги.
Венный конфликт
Эти два способа ослабления тревоги с незапамятных времен противоречат друг другу. Такой конфликт был древним даже во времена Иисуса: именно Иисус подчеркивал необходимость любить ближнего, как самого себя, и говорил, что легче верблюду пройти через ушко иглы, чем богатому человеку попасть в рай. И Иисус следовал своему собственному предписанию. Согласно святому Матфею, когда Сатана привел Иисуса на высокую гору и пообещал ему весь мир и всю его славу, Иисус отвернулся от него и ответил: «Изыди, Сатана».
Хотя Иисусу удалось убедить нас в важности любви к другим людям, уговорить нас воздерживаться от материальных приобретений ему удалось меньше. Джон Кальвин, гораздо менее известный религиозный лидер, спустя полтора тысячелетия принялся проповедовать совсем другую доктрину. Пытаясь лишить религию ее украшений и ритуалов и свести до простейших положений, Кальвин учил, что предприимчивость и экономность делают человека приемлемым в глазах Господа.
