Александр Лоуэн - Радость
Депрессия Джона проистекала из того факта, что, формально находясь в положении старшего мужчины и как бы главы семьи, он не мог быть им на самом деле. Причиной являлись действия доминировавшей в доме матери, к которой он был эмоционально привязан. Джон понимал и признавал, что между ними существовали сексуально окрашенные чувства. Я знал, что его депрессия рассеется, если мне удастся сделать так, чтобы он разрыдался, но нам никак не удавалось добраться до этого состояния. Однако он рассказал об одном случившемся в детские годы эпизоде, который бросал свет на его сопротивление плачу. Джон припомнил, что, когда ему было шесть лет от роду, мать за какую-то провинность заперла его в ванной комнате и продержала там целый день. Выпустила она его лишь тогда, когда он был полностью сломлен и очень сильно рыдал. Зато в течение нашего краткого периода совместной работы он ни разу не бывал сломлен и не плакал. И вот однажды он сказал мне: «Вам не добраться до меня и не достать меня. Я ни за что не буду плакать». Его депрессия не отступила, и по совету своего второго психотерапевта он добровольно лег в больницу. С того момента я его никогда больше не видел.
Я продолжаю пребывать в незыблемой уверенности, что Джону было очень трудно плакать чисто физически, но в дополнение к этому у него имелось и сильное сознательное нежелание плакать. Это было частью защитной системы, сложившейся в его эго. Когда он говорил: «Вам не добраться до меня», — то также имел в виду, что мне его не сломить. Его мать однажды проделала эту операцию, но после того как ей удалось заставить маленького Джона заплакать, его сердцевина загрубела до такой степени, что он научился сопротивляться материнской деспотии и проявлять прямо-таки железную несгибаемость. Нельзя было не принимать во внимание того, что подобное сопротивление сберегло цельность его натуры. Если бы матери удалось его сломить, Джон непременно стал бы шизофреником. Поскольку проявленное им сопротивление дало ему возможность выжить, он вовсе не собирался от него отказываться. Кроме того, необходимость сопротивляться заставила его навеки принять позу вызова и неповиновения, которая в то же время не оставляла ему ни энергии, ни свободы для какого-нибудь действия, доставлявшего удовольствие или носившего созидательный характер.
Обычно я начинаю общение с новичком с работы над телом, предоставляя пациенту возможность откинуться навзничь на биоэнергетическом табурете и дышать. Это позволяет мне наблюдать за дыханием и установить качество проходящей по телу респираторной волны. Поза, в которой пациент находится в этот момент, немного способствует стрессу, а это фактически заставляет его дышать более глубоко. Однако никогда не случается так, чтобы дыхание новоприбывшего сразу оказалось настолько полным и свободным, каким оно должно являться. Для того чтобы углубить дыхание пациента, я прошу его издать громкий звук и удерживать его настолько долго, насколько это возможно. Почти во всех случаях указанный звук оказывается слишком кратким и плоским. Ограничение или затаивание дыхания представляет собой средство, с помощью которого человек сдерживается, чтобы не поддаться своему телу и чувствам, не капитулировать перед ними. Такое «сдерживание» носит бессознательный характер. Каждый недавно обратившийся ко мне пациент, как правило, верит, что если он сделает определенное усилие, то даст воздуху возможность выходить более полно и тем самым удержит испускаемый звук дольше. Я настоятельно призываю его не отказываться от попыток продлить звучание. Повышенная продолжительность звука позволяет респираторной, или, иначе говоря, дыхательной, волне достигнуть живота — области, где располагаются чувства. Если звук тянется достаточно долго, то, как правило, удается услышать, как в голосе появляется нотка печали. Иногда голос начинает прерываться, и в нем временами слышатся рыдающие звуки. Случается и так, что пациент вдруг впадает в довольно-таки горькие рыдания. На ранней стадии терапевтического процесса они никогда не бывают настолько глубокими, чтобы по-настоящему облегчить боль и страдания человека, но подобное происшествие предоставляет терапевту возможность более детально обсудить с пациентом его отношение к разным способам выражения печали.
Поразительно, насколько много людей обращаются к терапевту и излагают ему проблемы, мешающие им нормально жить, но напрочь отрицают при этом наличие у них хоть какого-нибудь чувства печали. Это особенно справедливо применительно к пациентам, находящимся в депрессии, которые, все время подавляя свои чувства, оказываются в эмоционально угнетенном или даже умерщвленном состоянии. Если бы человек, пребывающий в депрессии, мог заплакать, его депрессия рассеялась бы, поскольку он снова почувствовал бы себя живым.
Однако печаль представляет собой далеко не единственную эмоцию, которую подавляют. Гнев подавляется в ничуть не меньшей степени. Люди могут проявлять раздражение, впадать в ярость, даже становиться агрессивными, но им по-прежнему может быть очень трудно испытывать и выражать чистую эмоцию вроде печали или гнева. Считается, что выражение раздражения или даже ярости не влечет за собой сколько-нибудь существенного изменения ситуации человека. Это всего лишь небольшие клапаны для облегчения или частичного снятия напряжения, порождаемого огорчением или фрустрацией, и их можно сравнить с «выпусканием пара» из перегретого котла. После того как напряжение разрядилось, человек чувствует себя лучше, но его ситуация на самом деле никак не изменилась. С другой стороны, гнев не спадает до тех пор, пока болезненная или вредоносная ситуация не перестанет быть таковой. То же самое можно сказать и по поводу печали. Если кто-то чувствует себя глубоко опечаленным, он будет пытаться внести в свою жизнь какие-либо изменения. Когда человек знает, что он опечален или разгневан, то это помогает, но этого мало. Чтобы полностью прочувствовать печаль или гнев, человек должен быть способен выразить их. Грудные младенцы и маленькие дети умеют делать это с легкостью, едва успев ощутить себя хотя бы в некоторой степени задетыми. Каким же образом происходит блокирование подобной естественной реакции у взрослых?
Джоан была замужней женщиной в возрасте за тридцать, которой несколько лет посещений психотерапевта мало что дало для облегчения испытываемых ею чувств фрустрации, разочарования и депрессии. Глядя на ее тело, я мог понять владевшие ею чувства. Головка у нее была маленькой, и она несла ее в напряженном положении. Лицо у этой женщины было стянуто в горькой гримасе. А вот тело Джоан было мягким и гармоничным, но мальчишеским и незрелым по своему складу и формам. Разрыв, существовавший между ее головой и телом, ясно указывал, что ее эго не отождествляло себя с телом, в котором оно обитало. Мальчишеский характер тела свидетельствовал о желании Джоан отрицать свою женственность. Так как она не могла принять свою истинную природу как данность или же полностью отказаться от нее, то являла собой тип женщины, испытывающей неизменные мучения, разочарования и фрустрацию. Во время нескольких предыдущих сеансов мы вели работу над ее неспособностью выразить любые сколько-нибудь глубокие чувства. С помощью упражнений на заземление и дыхательных упражнений в запрокинутой позе на табурете она добилась того, что ее ноги начали пульсировать, давая ей какое-то ощущение собственного тела, но никакие эмоции за этим не стояли. Какая-то часть ее фрустрации и горечи находила свое выражение в нанесении сильных ударов по кровати, причем в это время она пронзительно кричала: «Оставьте меня в покое!»
Во время следующего сеанса Джоан описала то, что испытала неделей раньше во время группового занятия биоэнергетикой. Она заметила, что другие участники ее группы плакали. Часть из них говорила, что испытывает сексуальные чувства. А Джоан в этой связи сказала вот что: «Мое тело тоже вибрировало, таз двигался, но я ровным счетом ничего не чувствовала. И вообще — я не доверяю людям. Я им не поддаюсь и не поддамся. Я не сдамся никому и не капитулирую ни перед чем. Пожалуй, я не доверяю даже самой себе». Тем самым она очень отчетливо сформулировала природу своих проблем. Джоан была не в состоянии капитулировать перед своим телом. В некотором смысле капитуляция перед собственным телом представляла собой угрозу для ее выживания. Она заставила свое сознание отделиться от тела, что породило разрыв между этими двумя элементами ее естества. Терапия должна была помочь ей понять, что именно с ней случилось и почему.
Лежа откинувшись на табурете и стараясь хорошо дышать, Джоан ощущала напряжение в спине, что служило зримым представлением ее ригидности и неспособности дать выход своим чувствам. Ведь ее установка такова: я не должна ни согнуться, ни сломаться. Она чувствовала боль и сказала: «Это очень неприятно и болезненно, но я ни за что не стану плакать. Только сосунки и слабаки плачут. Я в силах это вытерпеть». Немного погодя последовало: «Вам не удастся меня сломить. Плевала я на все это. Вам не удастся меня сломить. Я не собираюсь поддаться или капитулировать. Вам придется сломать свой треклятый стул прежде, чем вы сломаете меня. Это очень больно». Еще чуть позже она сказала: «Вы пытаетесь заставить меня поддаться или вообще капитулировать, но пусть я буду проклята прежде, чем сделаю это». Джоан понимала, что проблема была вовсе не между нею и мной; она знала, что настоящий конфликт существовал между ее матерью и нею. Она как-то сказала по этому поводу: «Между нами было настоящее силовое противостояние. Она владела большей частью меня. Я делала все, что она хотела. Я отдала ей все, кроме моих чувств. Если бы я отказалась и от них, то превратилась бы в ее вещь, в ее игрушку. Когда я не давала ей того, что ей хотелось, она буквально впадала в безумие».
