Ольга Маховская - Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж
Из интервью: «В начале девяностых я приехал в Петербург и был готов помогать бедным россиянам. Я привез целый ящик карандашей в школу, где работала моя будущая жена. Они говорили, что детям нечем писать. Но что я увидел?! В городе с утра до вечера работали фонтаны! Вечером друзья повели меня в баню, и там мы увидели целые реки воды. Огромные потоки деревьев, стульев, карандашей уходили прямо в землю!» «Русские думают, что люди будут помогать до бесконечности. Жена обижается, когда мы не можем принять родственников. Я тоже не могу ездить в Россию так часто, как она хочет. У нас другое воспитание, мы не общаемся с родными так часто, как вы. Когда человек вырастает, он должен поздравлять родителей с праздниками, иногда звонить, но вовсе не обязан сообщать о каждом своем шаге». Следовательно, другая крайность – это изводить мужа требованиями.
Здесь самое время поговорить о существенных различиях в семейном устройстве у нас и во Франции, рассматривая ее во многом как типичную западную страну.
То, о чем напоминает нам эмиграция, так это о потерянных нормах во взаимоотношениях между людьми, которые живут в суровом психологическом противоборстве друг с другом, манкируя хоть сколько-нибудь устойчивые правила, дистанцию по отношению к другому, дающую ему «продышаться», веру в силу другого и снисходительность к слабостям. Основная напряженность возникает между супругами, а детям как «младшим по званию» предлагается быть зрителями в этом театре.
Феномен еврейской мамочки
«Еврейская мамочка, Jewish (Idish) mom, – это мягкая, атласная подушечка, готовая подставить себя ребенку в любой момент. Она всегда поддержит и поможет, похвалит и прикроет. Это, безусловно, положительный персонаж».
Из интервью с еврейской мамой«Вы знаете, какая разница между еврейской мамочкой и арабским террористом? С последним можно договориться».
АнекдотПритом, что всех эмигрантов во Франции, выходцев из России и бывшего Советского Союза называют без разбору русскими, они представляют многонациональный состав своей Родины. Это очень интересная тема – национальные системы воспитания и их адаптация в западных сообществах; она практически не разработана[128]. Современные практики воспитания, национальные традиции нужно рассматривать скорее в постмодернистском духе: как живую смесь фрагментов реальности и интуиций воздействия на других, заимствованные из разных культурных ландшафтов. «Феномен еврейской мамочки» – это скорее иронический изобразительный прием, метафора, обозначающая определенные тенденции в воспитании детей, которые вобрал в себя этот анекдотический персонаж.
Я хотела было уже не включать эту главу, в основании которой лежит проблемная, негативно загруженная шкала сравнения «русских и евреев», если бы не письмо от одной еврейской мамочки-эмигрантки из США, полученное мною по электронной почте. Она писала: «Мы открыли здесь национальную школу и пришли к выводу, что современная мать должна быть всесторонне образованным человеком, знать, по меньшей мере пять иностранных языков, справляться с компьютером, водить машину и я не знаю, что еще». «…Чтобы заменить собою весь мир» – не удержалась я от язвительного замечания про себя. Абсолютно верный принцип еврейского воспитания «отношения ребенка с миром должны быть опосредованы взрослым»[129] перекашивался в том смысле, что этим взрослым должна быть одна только мать.
По факту большинство представителей российской диаспоры до недавнего времени составляли евреи и русские.
Поскольку я стала говорить о феномене «черно-белого» родительства, построенного или на попустительстве, или на гиперопеке, то нельзя было не обратить внимания на то, что первый вариант более характерен как раз для русской части последней эмиграции во Франции, а второй – для еврейской[130]. Еврейские дети, как известно, всегда выглядят более социализированно и, пожалуй, более успешно, чему способствуют и невидимые сети контактов, поддерживающие «своих». Можно предположить, что русские, будучи выше по своей креативности (общей способности к творчеству[131]), как раз из-за попустительства, которое дает талантливым детям заниматься, чем попало, проигрывают во многом потом, из-за отсутствия нормальной протекции на более поздних этапах становления личности ребенка[132]. Таково впечатление.
Еврейская культура предъявляет преувеличенные требования к внешним, фасадным проявлениям, к которым относятся манеры, умение говорить, вести светскую беседу, широкая осведомленность («образованность» ребенка). Безусловно, большое внимание уделяется усвоению языков. Короче говоря, еврейская культура готовит ребенка к жизни в коммуникациях («человек как ансамбль отношений с окружением», «человек как сеть коммуникаций»), уделяя большее внимание миру символическому, системе значений, а не реальным фактам и отношениям.
Детей отдают во всевозможные кружки по развитию речи, сценического мастерства, обучению игре на музыкальных инструментах. Детям стараются привить хорошие манеры, под которыми прежде всего подразумевается искусство формального общения. Ребенок всегда находится под гиперконтролем со стороны взрослого. Его осанка, речь, аккуратность находятся под пристальным вниманием, и вслед за каждой ошибкой немедленно будет следовать замечание. Дети вышколены, то, что называется «хорошо воспитаны», умеют вести светский разговор, поддержать тему беседы.
Недостатки такого внешне целесообразного и продуманного подхода проламываются тогда, когда такая система воспитания применяется без какой-либо коррекции, в неполной семье, например, в варианте «мама – дочка»[133]. Основной результат воспитания в условиях гиперопеки психологам известен – это или послушный, инфантильный человек, начисто лишенный самостоятельности в ситуациях нестандартных, требующих хорошей ориентации в ролевых отношениях, хотя внешне очень приятный, воспитанный, но зависимый (от распространенного мнения, от авторитета родителей, от текущей моды, от подруги или приятеля); или это, напротив, агрессивный, строптивый, не знающий меры в своих желаниях и неразборчивый в контактах человек. Собственно, это одно и то же, если выделить общий радикал – плохая ориентация в контактах, зависимость в принятии решений от родителя, привязанность к родителям как гарантам ситуации благополучия. (Даже если эта привязанность «отрицательная» – то есть, в рассказах постоянно фигурирует родитель в качестве отрицательного персонажа)[134].
«Еврейский» вариант советского разлива относится к разряду активно-формирующего, репрессивного воспитания. Основная функция в принятии решений принадлежит матери, которая стремится осуществлять непрерывный контроль над поведением ребенка, напичкивая его «новыми знаниями и умениями».
Вот вам картинка из бесед с эмигрантами. Маленькая, красивая девочка Аля сидит за столом с бесстрастным лицом перед тарелкой цветных макарон. Мама сидит напротив и руководит процессом: «Держи спину ровно! Ешь быстрее». Психолог, которого впервые видят и который едва ступил за порог, тут же привлекается в качестве свидетеля: «Вы не представляете, как я устала. Она – такой трудный ребенок. Ну посмотрите, какая она неряха». (Девочка – прелесть, скромница и молчунья). Воспитывать – это сообщать ежечасно, ежеминутно все известные императивы поведения.
Уничижительное отношение к ребенку – «дура», «неряха», «бестолковая» – призвано стимулировать его развитие, однако, что и говорить, губит все живое. У девочки должен быть отменный темперамент, чтобы с годами преодолеть напластования маминых предписаний и негативных номинаций.
Гиперконтроль проявляется и в том, что мама отслеживает передвижение дочки по мобильному телефону. Основной мотив обучения девочки в двух школах – российской и французской: «Нужно сохранить языки, она почти совсем не говорит по-русски. Вы обратили внимание, как плохо она говорит по-русски? Нет, ну вы видели, как она внимательно вслушивается в речь, как глухая. Для нее это уже иностранный язык».
Реакция на неуспеваемость в обеих школах, которая, очевидно, связана не с самыми большими способностями к обучению, – поиск дополнительного преподавателя; соответственно, ребенок будет больше тратить времени на обучение. Психолог из России также воспринимается как еще один взрослый, с которым должна позаниматься девочка. Но при этом навязываются не только расписание, но и приемы работы. То есть мама хотела бы управлять процессом воспитания ребенка по полной программе, подчинив себе и специалистов.
Сразу возникла проблема с расписанием: для этих занятий уже не было практически ни одной минуты. Вопрос, нужны ли такие занятия, вообще не обсуждался.
Но мама проговаривается: «Мы каждый год ездим в Россию. Дочка – русская девочка. Она там расцветает. Она заходит в нашу квартиру и видно, что здесь все – ее. Я водила ее в школу, где преподают мои друзья. Ей хорошо с русскими». Спонтанные признания, которые указывают на то, что ребенок растет в условиях тяжелой для него эмоциональной депривации (голода). И начинает расцветать, как только материнский контроль ослабевает, а окружение начинает испытывать истинный интерес и готовность помочь.
