Михаил Бейлькин - Секс в искусстве и в фантастике
Внезапно Боб отпрянул. Секунду они откровенно смотрели в глаза друг другу. Потом Боб медленно, печально закрыл глаза, и Джим осторожно коснулся его, как он это делал в своих мечтах много-много раз – без слов, без мыслей, без страха. Когда глаза закрыты, мир обретает своё истинное лицо.
Когда их лица соприкоснулись, Боба пробрала дрожь, он глубоко вздохнул и заключил Джима в объятия. Теперь они стали одно, один перешёл в другого, их тела соединялись в первородной страсти – подобное к подобному, металл к магниту, половинка к половинке, восстанавливая целое. <…>
Боб лежал, не двигаясь, глядя в костёр. Но, заметив, что Джим смотрит на него, ухмыльнулся:
– Ничего себе мы повеселились! – сказал он, и всё закончилось.
Джим взглянул на своё тело и как можно непринуждённее сказал:
– Вот уж точно.
Потом ребята молча искупались. Боб нарушил молчание, только когда они возвратились к костру. Говорил он резко:
– Знаешь, мы вели себя как последние дураки.
– Наверно. – Джим сделал паузу. – Но мне было хорошо. Теперь, когда его мечта стала явью, он чувствовал необычайную смелость. – А тебе?
Боб уставился в желтоватый костёр.
– Понимаешь, с девчонками это по-другому. Не думаю, что это хорошо.
– Почему?
– Считается, что парни не должны этим заниматься друг с другом. Это неестественно.
– Может, и неестественно. – Джим посмотрел на освещённое костром тело Боба – стройное, мускулистое. Смелости теперь ему было не занимать, и он обнял Боба за талию. Страсть снова завладела ими, они обнялись и упали на одеяло».
Перед отъездом Боб обещал писать, но ему уже было не до Джима. А тот, чтобы разыскать друга, тоже стал матросом. Корабль ему пришлось покинуть. На пару с сослуживцем они пошли к проституткам. Поскольку половое возбуждение у юноши так и не наступило, он ретировался, слыша вслед убийственную для него реплику своего спутника:
« – Пусть педик идёт! Меня хватит на двоих».
Потом Джим работал тренером по теннису, служил в армии, стал совладельцем спортивной фирмы в Нью-Йорке. Его спортивность и красота привлекали всех, так что недостатка в поклонниках и поклонницах он никогда не испытывал. Среди его любовников попадались люди достаточно интересные и даже талантливые; впрочем, часто дело сводилось к случайным партнёрам, найденным в барах. Он «…никак не связывал то, чем занимались они с Бобом, с тем, чем занимались его новые знакомые. Многие из них вели себя по-женски. Часто, побывав в их обществе, он изучал себя в зеркале – нет ли каких-либо женских черт в его внешности или в манерах. И всегда с видимым облегчением отмечал – нет. <…> И женщины по-прежнему жаждали его любви, и когда он не оправдывал их ожиданий, (он сам до конца не понимал – почему?), они считали, что это их вина – не его. Никто не подозревал, что каждую ночь он мечтал о высоком парне, с которым был на речном берегу».
В поисках Боба прошло девять лет. Наконец Джим узнал, что его друг вернулся в родной городок и женился. Состоялась долгожданная встреча. Боб только что обзавёлся сыном и гордился тем, что почти не изменяет любимой жене. Джима он встретил сердечно, но, казалось, напрочь забыл о происшествии у реки. Они вновь расстались; Боб ушёл в море, а Джим вернулся к своему теннису. Он был уверен, что когда-нибудь непременно вернёт любовь друга. Прошёл ещё один год ожидания новой встречи, пока Боб не появился в Нью-Йорке и не пригласил его к себе в отель.
Джим всё-таки навязал Бобу воспоминание об их юношеском уик-энде.
« – Да, что-то вспоминаю. – Он нахмурился. – Мы тогда такие дураки были.
Конечно же, он не забыл. Теперь всё вернётся.
– Да. Неглупые такие дураки.
Боб хмыкнул.
– Наверно, все мальчишки что-нибудь такое вытворяют. Хотя и чудно, но, слава богу, больше со мной такого не случалось.
– Со мной тоже.
– Я просто думаю, что мы с тобой в душе были два маленьких гомика, – Боб ухмыльнулся.
– И ты что, больше никогда этого ни с кем не делал?
– С другим парнем? Чёрт, конечно, нет! А ты?
– И я нет.
– Ну тогда давай ещё выпьем!
Вскоре оба были пьяны, и Боб сказал, что хочет спать. Джим сказал, что тоже хочет спать и, пожалуй, пойдёт домой, но Боб настоял, чтобы Джим переночевал у него. Они сбросили одежду и в одних трусах забрались на незастеленную кровать. Боб, явно вырубившись, лежал на спине, закинув руки за голову. Джим смотрел на него – точно ли он спит. Затем он смело положил руку на грудь Боба. Кожа была гладкой, как прежде. Он легко коснулся медных волосков ниже пупка. Затем осторожно, словно хирург, делающий сложную операцию, расстегнул шорты Боба. Боб пошевелился, но не проснулся, когда Джим, распахнув шорты, обнажил густые светлые волосы, ниже которых – его вожделенная добыча. Его рука медленно сомкнулась вокруг члена. Ему казалось, что он держит его целую вечность. Потом он кинул взгляд в изголовье и увидел, что Боб проснулся и смотрит на него. Сердце у Джима остановилось.
– Ты что, сука?! – Голос был резкий. Джим не мог произнести ни слова. Явно наступил конец света. Его рука замерла, где была. Боб оттолкнул его, но не мог двинуться. – Отпусти меня, гомик вонючий!
Нет, это кошмарный сон, подумал Джим. Ничего такого не может быть. Но когда Боб с силой ударил его в лицо, боль привела его в чувство. Джим отодвинулся. Боб вскочил на ноги. <…>
– Убирайся отсюда к чёртовой матери! – крикнул он. <…> – Пошёл отсюда вон, понял?
Боб, сжав кулаки, двинулся на него, готовясь ударить ещё раз. Внезапно ярость, смешанная с желанием, охватила Джима, и он набросился на Боба. Сцепившись, они упали на кровать. Боб был силён, но Джим был сильнее. <…> Ещё одно, последнее усилие – свободной рукой Джим стащил с Боба шорты, обнажив его белые, упругие ягодицы.
– Господи, – простонал Боб. – Нет, не делай этого!
Закончив, он некоторое время лежал на неподвижном теле – тяжело дыша, опустошённый, осознавая, что дело сделано, круг замкнулся.
Наконец Джим встал. Боб не шелохнулся. Пока Джим одевался, он лежал лицом вниз, уткнувшись в подушку. Потом Джим подошёл к кровати и взглянул на тело, которое он с таким постоянством любил столько лет. Неужели это всё? Он положил руку на потное плечо Боба. Боб отстранился – со страхом? с отвращением? Теперь это не имело значения. Джим прикоснулся к подушке. Она была мокрой. Слёзы? Прекрасно. Не говоря ни слова, Джим подошёл к двери и открыл её. Он ещё раз оглянулся на Боба, потом выключил свет и закрыл за собой дверь».
Почему этот жестокий конец романа не вызвал отвращения и протеста у гетеросексуальных читателей? Сами того не замечая, они сопереживали Джиму. Автору удалось, казалось бы, невозможное: он заставил их увидеть в гее «своего», почти «нормального» парня. По-видимому, их бдительность усыпляли те качества молодого человека, которые традиционно считаются мужскими: его спортивность, умение постоять за себя, а главное – его гомофобия. То как он, вглядываясь в зеркало, убеждал себя, что не похож на «гомика», позволяло гетеросексуалам идентифицировать себя с ним. Гомофобы угадывали в нём родственную душу, лишь случайно и временно заплутавшую. И, надо признать, герой романа даёт для этого заблуждения весьма серьёзные поводы, достаточно вспомнить его выходку в баре. То, что при этом он сам готов «плакать, выть, кричать», осталось незамеченным большинством читателей, считающих, подобно Джиму, «что, если он переспит с женщиной, то станет нормальным». Это абсолютно необоснованное ожидание мирило их с его реальным поведением, ошибочно заставляя считать его гомосексуальность транзиторной (преходящей).
Джим постоянно вглядывался назад, в прошлое, тем самым обесценивая настоящее. Увы, любовь, которая вела его по жизни, оказалась обманом и обернулась мстительной ненавистью к Бобу.
Страсть, обратившаяся в гнев,
Приносит много зла….
(Р. Киплинг).
Всё это было печальным, вызывая у большинства читателей сочувствие. Впрочем, у гомофобов подобный поворот мог встретить и одобрение: Джим, конечно же, изнасиловал парня, но ведь сам-то он при этом показал себя стопроцентным «мужиком», а не каким-нибудь слабосильным «гомиком»!
Но каково геям?! Какой уж там «хороший конец», если на глазах читателя очень милый и неглупый юноша превращается в монстра и садиста!
Объяснение надо искать в прошлом Джима, в событиях его жизни произошедших задолго до злосчастной встречи в отеле. Разумеется, его неспособность любить была следствием интернализованной гомофобии, но это лишь полуправда. Цепочка бед Джима состоит из нескольких последовательных звеньев, замкнутых в один порочный круг.
