Мюррей Стайн - Принцип индивидуации. О развитии человеческого сознания
К «подлинным инстинктам» принадлежат эти пять, и они могут быть сформированы под влиянием модальностей, которые, в свою очередь, формируются историей и культурой. К тому же (глубинному) уровню, как и пять инстинктивных факторов, принадлежат архетипы. В позднем эссе («О природе психического») Юнг рассуждает о связи между инстинктами и архетипами и заключает, что лучше всего их представлять в виде спектра, похожего на цветовой, с инстинктами на инфракрасном конце и с архетипами на ультрафиолетовом.[130] И хотя ни инстинкты, ни архетипы как таковые не принадлежат психике в строгом смысле этого слова, но, скорее, простираются за пределы ее территории, и те и другие влияют на психику, генерируя импульсы, напряжения и желания со стороны инстинктов и образы, идеи и интуитивные прозрения с архетипической стороны. Сознание может скользить между этими полюсами, переживая с большей силой то импульсы, то образы и идеи, и одни могут время от времени переполнять или поглощать другие. Но в здоровой психике, то есть психике сбалансированной, инстинкт и архетип координируют свои либидинальные заряды, и это способствует здоровой психической компенсации со стороны бессознательного, когда эго-сознание проявляет свою неизбежную односторонность. «Подлинные инстинкты», или «природа», могут приспособить, сбалансировать и излечить сознательную личность, если дорога для результативного действия такой компенсации открыта.
Основной помехой этим гомеостатическим психическим операциям является существование личных комплексов. Комплексы, развивавшиеся на протяжении личной жизненной истории и подкрепленные травмой, выросшие до того, чтобы собрать вокруг себя ассоциации, формируют зачастую непроницаемый слой между односторонним эго-сознанием и глубокими инстинктивно архетипическими слоями психики. Поэтому на практике мы часто сталкиваемся с такой ситуацией: мы слышим рассказ об удивительном, нуминозном, архетипическом сне, который по всем статьям должен был бы оказать исцеляющее воздействие на сознание, и понимаем, что он не только не принес явного результата, но и даже укрепленный силой восприимчивой интерпретации аналитика малоубедителен внутри психической матрицы. Словно бы ангел появляется, возвещает благую весть о беременности, а несколькими часами позже девушка забывает об этом или не обращает внимания на новую ситуацию или размышляет о всех тех причинах, которые не позволяют ей пережить это. Так эпифания (богоявление) происходит, и ничего не меняется. В этом случае комплексы руководят и блокируют процессы индивидуации глубинной психики.
То же самое в области инстинктов. Инстинкты можно игнорировать, подавлять, коверкать и поворачивать в сторону извращений и пороков. Инстинкт к питанию может обернуться бесконтрольным перееданием или анорексией; сексуальность может превратиться в фетишизм и бесчисленное количество иных извращений; активность может стать угнетенной или превратиться в гиперактивность, как и рефлексия; а творчество может повернуться в сторону изобретения атомных бомб, газовых камер и орудий пыток. Или же инстинкты могут стать столь подавленными и блокированными, что практически ничего с этого уровня бессознательного не доходит до эго-сознания, по крайней мере, в некоторых инстинктивных областях. Так, мы встречаем людей без творческих способностей или лишенных сексуальности, или людей с очень низким уровнем активности, или рефлексии, или питания. И не то, чтобы одна из этих областей захватывала все либидо; скорее, уровни либидо обычно очень низкие, комплексы абсорбируют либидинальные импульсы, а эго в большей или меньшей степени лишается энергии и мотивации в любую сторону. Такова картина хронической невротической депрессии.
А каково во всем этом место мифов? В классической теории, сформулированной Юнгом, фон Франц и др., мифы отражают в определенной степени архетипические паттерны коллективного бессознательного, но они также включают в себя историю, то есть коллективные комплексы тех народов, которым принадлежат. Мифы – неясные картины чистых архетипов. Но их можно соотнести с архетипическими паттернами и с инстинктивными паттернами, если тщательно проделать необходимую сравнительную работу. По крайней мере, в каждом мифе и мифологической фигуре есть ядро инстинктивно-архетипического слоя бессознательного, так же как есть оно в личных комплексах человека; но его нужно отделять от исторических и культурных компонентов, иначе можно счесть нормативными исторически обусловленные паттерны определенных людей. В этом случае культурный, социальный стереотип может быть принят за архетип, окрещен таковым и возведен в статус естественного закона. Такова была критика в адрес некоторых положений юнгианской архетипической теории, и в той мере, в какой некоторые культуры, например классическая греческая, воспринимаются как нормативные, а их мифы – как чистые архетипы, эта критика оправданна.
Мифы, где бы они ни были найдены и в каком бы Писании не появились, должны рассматриваться как культурные комплексы и, стало быть, как составные части истории, с одной стороны, и «чистой, нетронутой природы» (Юнг) – с другой. Собственно, архетипы и инстинкты лежат по ту сторону специфических культурных влияний и по ту сторону индивидуальных приобретений или психических пристрастий; они – сама природа как таковая и укоренены в «духе» на архетипическом полюсе и в «материи» на инстинктивном полюсе. Мифы – это компромиссные формации, результаты истории и ее конфликтов во взаимодействии с человеческой природой. Именно поэтому мифологические персонажи имеют тенденцию походить на человеческие: они достаточно близки человеческому сознанию и отражают его.
И все же в мифологических фигурах можно разглядеть некоторый отблеск архетипических и инстинктивных миров. Они нуминозны, по крайней мере, пока «живут» в культе или религии и почитаются в обрядах и ритуалах. В широком приближении используя интуицию, мы можем ассоциативно связать пять упомянутых Юнгом инстинктов с примерами из греческой мифологии. Питание представлено Деметрой, богиней плодородия и сильной фигурой Великой Матери греческого пантеона. Золотой иконой сексуальности является Афродита, одна из великих богинь любви всех времен; Дионис, бог вина, тоже часто ассоциируется с экстатической сексуальностью. Активность, столь сильно драматизированная в греческой истории и эпосе в рассказах о великих героях, так или иначе оказывается доблестью почти всех богов в зависимости от их ролей и функций: Ареса в войне, Геры в браке, Гестии у домашнего очага, Гермеса как вора и посланника и т. д. Рефлексия представлена двумя великими примерами Аполлона и Афины: первый, возможно, более возвышен и теоретичен, тогда как вторая более практична и лучший стратег. А творчество сияет в образах Гермеса и Гефеста – оба они изобретатели, оба плуты и оба – сыновья единственного родителя, женщины. В фигуре Гефеста мы видим попытку освободиться от исторического наследия (комплексов) и успешную борьбу за сепарацию и индивидуацию, за то, чтобы более полно стать тем, кем он всегда был, – творческой личностью.
Борьба Гефеста, стало быть, – это то, перед лицом чего стоят сегодня мужчины и женщины, пытающиеся освободиться от отягощенности личной и коллективной историей и стать индивидуированными личностями, ведь таков их врожденный потенциал.
Гефест внутри
Разве любой мужчина не несет в себе некоторые Гефестовы раны и дилеммы? Мужчина, приходивший ко мне на анализ в течение нескольких лет, поведал мне историю такой раны и негативного материнского зависания совершенно незабываемым образом. Я буду называть его просто Джек. Джек несколько раз упоминал о том, что испытывает необъяснимую странную реакцию на принадлежности для рисования и живописи, встречая их в магазинах. С одной стороны, он был зачарован ими и испытывал желание купить; с другой – ощущал запрет и некий паралич, словно предохраняющий его от действия. Это был успешный пятидесятилетний мужчина, профессионал в области, совершенно не имеющей отношения к рисованию и живописи; он был удовлетворен карьерой и горд своими значительными достижениями. Однако он постоянно испытывал сложности в вопросах самооценки и временами погружался в острую депрессию и тревогу; нрав его был резким, и он легко раздражался. Он обладал типичным «артистическим темпераментом», унаследованным от отца. Подобная странная реакция на предметы для живописи и рисования оставалась загадкой, пока он не добрался до важного воспоминания из детства.
Пока Джеку не исполнилось восемь лет, он наслаждался рисованием и раскрашиванием, а поскольку он выказывал талант в этой области, учителя подбадривали и поддерживали его. По большей части ему просто нравилось само действие – рисование форм и игра с красками. Кроме того, он по природе был весьма любознателен и любил разбирать игрушки, чтобы посмотреть, как они работают, за что обычно его стыдили родители. Конкретное воспоминание, которое он обнаружил, окончательно объяснило внутренний запрет на рисовальные принадлежности: когда ему было около восьми лет, он нарисовал карту некой географической территории от руки. Он с гордостью принес ее матери. И тогда молот обрушился. Мать его, образованная школьная учительница, строго поправила его, показывая, что он должен был обвести эту территорию, используя кальку, наложенную сверху на карту в книжке. Она настаивала на том, чтобы он научился это делать, таким образом обуздав его попытки сделать рисунок от руки. Мелкий случай, но в ретроспективе видно, что это материнское послание поразило психику ребенка и навсегда осталось там; оно стало запретом для художественной свободы. Послание гласило: «Есть правильный способ делать это; есть точный образ, а есть образ неправильный; или делай правильно, или не делай вовсе». Что и заморозило его творческую деятельность в этой области. Рисование больше не было полем деятельности для выражения его творческого инстинкта, для создания нового, для изобретений, для экспериментов; теперь оно стало ареной для требований правильности, где произведения стали воспроизведением (репродукциями) и где на творчество был наложен запрет. И в свои взрослые годы, в середине жизни, Джек чувствовал запрещение и паралич тогда, когда его влекло снова взять и начать рисовать. Гефестова стихия в нем была изгнана с Олимпа и спряталась.
