В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Сойта Марина
Однажды мой одноклассник по-подростковому пафосно сказал мне: «Если я признаюсь тебе в любви, ты скажешь – зачем мне раб», и он был прав. Взаимные обязательства вызывали во мне отторжение и скуку; обязательств с меня хватало в родительском доме. Привязанность действительно выглядела для меня как рабство.
Мне нравилось стремиться к ней – и так же сильно нравилось избегать ее. Близость ощущалась как несущийся на меня поезд, и мне нравилось это ощущение стремительно приближающейся опасности – так же, как и отпрыгивать с рельсов в последний момент.
В начале первого курса я пару месяцев провстречалась с очередным парнем, который быстро познакомил меня со своей семьей и предлагал мне нечто похожее на патриархат, и я сбежала из этих отношений, сверкая пятками. Я даже не поняла, как в них оказалась. Наверное, это был мой эксперимент на «нормальность», который с треском провалился.
Я писала после этого расставания: «Больше никто не пытается отобрать меня у себя самой. Здорово, правда? Я своя, и только своя. Я улыбаюсь, я прыгаю, я жму лапы елкам[14] – я живу, живу, живу! Не могу в это поверить, говорю и говорю – жива, снова жива».
Я променяла этого парня на романы в письмах с теми, кому я была безразлична, я променяла этого парня на короткие связи с кем-то из, казалось бы, его друзей, я променяла этого парня на то, что казалось мне воплощением свободы.
Учеба и дружба – здоровые составляющие моего университетского мира – были зоной ответственности постепенно появляющейся у меня взрослой части моей личности, создающей нормальную жизнь.
В сфере отношений главенствовала моя аффективная личность. И она правила бал. Она была важнее всех. Она наконец оказалась в центре внимания. Но она была похожа на ребенка, который угнал машину своих родителей, почувствовал на краткий миг эйфорию, а затем осознал, что толком не умеет водить. Она не знала, что делать с этой доставшейся ей властью. И тогда она, переполненная энергией эйфории, стала разрушать.
Мой дальнейший первый курс – это череда отрешенных связей с мужчинами, которые вызывали во мне одновременно и острое влечение, и холодное безразличие. Мне было 17. Они появлялись и уходили, кто-то из них был в отношениях, кто-то был свободен, мне было все равно. Это было похоже на гонку, на бегство, на провальные попытки справиться с тем, чему я не могла дать названия.
Это был пир пустоты моей жизни.
В 17, 18, 19 лет эти холодные связи были моей основной копинг-стратегией. Когда я смотрю на эту юную часть себя и думаю о своем будущем родительстве, я испытываю ужас. Я не хочу, чтобы такая реальность была хоть как-то знакома моим (гипотетическим) детям. Я хочу для них всего самого светлого. Здорового. Теплого. Я не хочу, чтобы их саморазрушение имело такие масштабы (я реалист и понимаю, что не смогу проконтролировать все; но мне хочется знать, что я сделала все для того, чтобы они смогли прожить свое детство и юношество иначе).
Я откровенна с вами, потому что больше не хочу стыдиться. Потому что я имею право на свою историю. Потому что я знаю – многие из вас молчат о том, через что они прошли, боясь осуждения самых близких людей. И я вижу вас. Я рядом с вами. Вы не одни.
Мое письмо 2008 года:
«Я увольняю свое тело. Я не хочу чувствовать. Все валится из рук. Когда я стою, я хочу, чтобы мои ноги подкосились. Когда лежу на кровати, я хочу, чтобы она внезапно превратилась в пропасть. Я хочу хоть раз в жизни расслабиться полностью и полететь вниз. Качаться на волнах. Просто поддаться.
Мне так горько. Я не хочу есть. Не хочу спать. Не хочу плакать. Я чувствую себя как ребенок, который накричал на родителей, а его взяли и сдали в детдом. Безумное количество мыслей. Путаница. В итоге – ничего. Никого. Ни дома, ни людей. Только пустота. Более всего сейчас я ощущаю свою пустоту».
Терапия внутренних семейных систем (IFS)
Большинство из нас воспитано в убеждении, что на одного человека приходится одна психика. Нас научили, что, хотя у личности есть разнообразные и подчас несовместимые мысли и чувства, все они исходят из единой личности. Мы фокусируемся на наиболее заметных чувствах или убеждениях человека и считаем их основой его личности, выражением его сущности, о чем пишет Р. Шварц в книге «Системная семейная терапия субличностей» (29). Но современная нейробиология подтвердила, что разум человека представляет собой некое сообщество (2, с. 312).
Ричард Шварц разработал интереснейший терапевтический подход, который отражает этот нейробиологический вывод, – терапию внутренних семейных систем (IFS). Основная идея терапии IFS заключается в том, что разум каждого из нас подобен семье, члены которой обладают разной степенью зрелости, возбудимости, мудрости и боли. Эти части образуют сеть, или систему, изменения в любом элементе которой неизбежно отражаются и на всех остальных (2, с. 313). Мы можем увидеть их проявление в наших мыслях, точках зрения, физических ощущениях, эмоциях, воспоминаниях и ролях, на что указывает П. Гинтер в исследовании Internal Family Systems (30).
«Моя позиция заключается в том, что полезно видеть внутренние сущности как автономные личности, как внутренних людей в противоположность тому, как мы привыкли воспринимать себя исходя из обыденного здравого смысла», – писал Шварц в своей работе «Системная семейная терапия субличностей».
Работа с травмой в этом терапевтическом подходе строится на трех основных постулатах:
1. Разум является множественной сущностью с многочисленными субличностями, называемыми «частями», которые составляют внутреннюю систему, часто организованную вокруг травматического опыта. Части делятся на две широкие категории: на уязвимые части – те, которые хранят болезненные и/или переполняющие человека эмоции, мысли и воспоминания, и на защитные части – те, миссия которых заключается в том, чтобы отвлекаться, справляться и выживать во время активации этих переживаний, на что указывают Х. Ходждон и соавторы в исследовании Internal Family Systems (31).
2. Каждый человек обладает внутренней способностью к исцелению (31). У тела есть врожденная способность к исцелению и развитию, восстановлению его «баланса», формированию новых клеток эпителия после пореза или автоматическая компенсация, когда какая-либо часть тела переживает ранение. В модели IFS тот же самый принцип известен как «самолидерство»: убеждение, что мы исцеляемся через доступ к врожденным способностям к самосостраданию, любопытству, ясности, изобретательности, храбрости, спокойствию, уверенности и приверженности всем своим личностям (17, с. 262). У каждого из нас есть ядро, есть центр сознания. Самость, отличная от частей. Из этого центра человек наблюдает, в нем переживает и взаимодействует с частями и другими людьми. В нем – сострадание, умение видеть целую картину, доверие, дальновидность, все то, что позволяет быть в контакте и гармонии с собой и окружающим миром. Этот центр называется Селф, Самость, Я.
3. Терапия IFS фокусируется на расширении способности с вниманием и сопереживанием (то есть через «самолидерство Я») относиться к своим трудным и тревожным внутренним переживаниям (то есть к «уязвимым частям»), чтобы повысить свою толерантность к травматическому опыту, его принятие и обработку (31).
Если смотреть на человека как на семью, то мы увидим, что каждый член этой семьи имеет свой характер, свои привычки, свои таланты, свои интересы и свои обязанности. Ядро нашей личности, «Я», является главой этой семьи. В рамках обучения IFS Immersion: Integrating Internal Family Systems (IFS) Across Clinical Application, которое я проходила параллельно работе над книгой, я имела честь слышать историю создания этого терапевтического направления от его основателя, самого Ричарда Шварца. Он рассказал, что, работая со своими пациентами, он понял, что у каждого из них есть кое-что общее – вдохновляющее, целительное, сопереживающее – то, что не было усвоено через воспитание, через семью, через родителей: «У некоторых из них было совершенно ужасающее детство, и в нем невозможно было усвоить это подлинное отношение к себе»[15].
