Игорь Калинаускас - В поисках света
Работник традиции на базаре жизни должен быть виртуозом. Его поведение и деятельность должны быть таковы, чтобы все время возникало желание выяснить, как же это у него так получается. Что же он такое знает и умеет? Все психуют — он не психует, все хамят — он не хамит, все обижаются — он не обижается и т. д. И при этом еще профессионал в своем деле. А если надо, и костюмчик умеет носить. Я уж не говорю о том, каким он должен быть гением общения — как он должен уметь, прежде всего, слушать, а не говорить, не давая человеку рта раскрыть. Образ понятен. И полная непривязанность — отсутствие схватывания. Особенно не укладывается ни в какие рамки, когда школьный человек начинает предъявлять собственность на людей. Просто Господь Бог какой-то. Но Бог-то, он равнодушен. Он равно относится к любому человеку. Когда школьный человек создает суждение о другом человеке на ходу левой ногой за правым ухом — и это суждение начинает распространять среди других людей — ничтоже сумняшеся, то есть даже без попытки усомниться в своей непогрешимости… Короче говоря, человек, который не работает в жизни, не может быть работником. Работник должен уметь работать, масло должно быть масляным. Это внешняя часть, но очень важная. А то распространилось такое: «Фу! Внешняя жизнь!..» Приходишь к нему в дом, а там хлев — лень убрать за собой. Так во всем этом и живет. А потом духовность ему подавай.
О внутренней жизни мы с вами много говорили за эту неделю. Что стоит подчеркнуть? Два момента:
Первое — движение к жизни людей. Это принципиально важно. Каким бы вы ни стали специалистом, как бы вы четко ни видели все психологические и социальные механизмы жизни и ее механистичность.
Принципиальная позиция традиции состоит в том, что нет людей недостойных — есть недостойная их жизнь. Если вы можете помочь человеку, т. е. создать ему более достойную жизнь, тогда можете эту помощь предложить, а если вы изгиляетесь над человеком, будь то последний алкаш на улице, если вы позволяете себе изгиляться над ним и т. о. чувствовать собственное превосходство — вы полное дерьмо, ничтожество. Извините за резкость. Наболело. Каждый человек — проводник бесконечного океана знания и силы. Каждый. Если вы не в состоянии через этого человека учиться, это ваша беда, а не его. Ваша.
«Жил я у Сашки Аксенова. Был такой очень известный актер: Всеволод Аксенов. Чтец. Был театр художественного слова, единственный на весь Советский Союз. Да вообще в мире, по-моему, не было такого. Жена его Аксенова-Арди, знаменитая красавица еще той Москвы, воспетая в нескольких романсах и запечатленная на нескольких полотнах известных художников. А Сашка — он как бы Аксенов, но на лицо — вылитый Вертинский. Такая страшная семейная тайна. Сейчас это уже не имеет значения, Сашки нет, Аксеновой-Арди нет, бабушки Сашкиной тоже нет. Бабушка у него — воспитанница Смольного института. Она так… основное времяпрепровождение — она лежала на кушетке у себя в комнате и по телефону на разных европейских языках, иногда на русском, разговаривала со своими подругами, куря „Беломор“. Однажды — никогда не забуду — на русском языке, на иностранных я не понимал, а на русском языке она говорит: „Дура, дура! Это было не в Ницце, это было в Париже!“ Из той еще жизни человек. А Всеволода Аксенова уже не было, в кабинете его стояла мебель XVI века резная, бешеных денег таких, вся в пыли. Домработница от них сразу ушла, у нее уже была квартира в Москве и дача на берегу Черного моря. Аксенова-Арди, все равно потрясающе красивая, несмотря на свой возраст, женщина, идет вот так вот… вот так двумя пальцами несет грязную рубашку своего сына до ванной. И Сашка утро начинал с того, что кричал: „Где мои свежие носки? Мне кто-нибудь в этом доме…“ Один мужик, две женщины. Я не выдержал, в комнате, где ночевал, все-таки помыл пол, потому что там уже вековая пыль была. И при этом безумно интересные люди в смысле общения, рассказов, воспоминаний. Мы один раз с Сашкой пошли в „Прагу“. Это еще было в начале сессии, какие-то деньги были. „Давай сходим в „Прагу““. — „Давай“. Ну, сидим так тихонечко, гуляем вдвоем. И Сашка запел. А он Вертинского воспроизводил — один в один. Глаза закрываешь — кажется, вот тут вот стоит патефон. Боже мой, сколько нам наприсылали шампанского и коньяка. Какие люди подходили к нашему столику, чтобы выпить с Сашей бокал или рюмочку. В результате мы уже шли по улице Горького и пели: „Боже, царя храни…“ Нас догнала какая-то женщина и так сочувственно говорит: „Мальчики, мальчики! Арестуют же, не пойте, мальчики!“ А мы: „Боже, царя храни…“ Так вот, я иду, гуляю по Москве… Потом как-то звоню в Москву, а его последняя жена сообщает: „А Саша умер от белой горячки“».
Если вы по-прежнему делите людей, как маленькие дети, на приятных и неприятных, на хороших и плохих, правильных и неправильных, на тех, с кем хочется и с кем не хочется, то вы ничему не научились. Я не говорю о личной жизни, приватной — там, пожалуйста. Никто вас не заставляет жить с людьми, которые вам неприятны, но это в личной жизни, но не на базаре. Никто вас не заставляет брать на работу в дело лентяев, бездельников и неумелых, но это в конкретное дело. Но это не на базаре. Это главное, с чего надо начать, это первый постулат традиции. Научиться через любого человека учиться. Впитывать в себя мир. Через любого. От младенца до согбенного старца. От самого образованного до самого невежды. От самого неприятного до самого обаятельного и т. д. Люди напрочь игнорируют это и считают себя принадлежащими к традиции.
Второй принципиальный момент. Беспощадное отношение к себе. К себе. А не самопотакание, жалость к себе и прочая дребедень. Беспощадное. Иначе вам никакой Будда не поможет. Вы замахнулись на самую сложную задачу, которую человек может поставить себе в этой жизни, так требуйте с себя в соответствии с этой задачей. А иначе просто смешно. А человек еще обижается. Лежит на печке теплой, ни черта не делает, но при этом такие претензии! А уж себя, бедненького, несчастненького, потревожить — да не дай Бог! Сколько раз я показывал вам агрессию на заявленного любимого Мастера. Это везде человек ходит и говорит: Игорь, Батя, ай-яй-яй. Игорь Николаевич подходит, делает маленькое замечание и чуть не в морду получает. Смешно. Я уже не говорю про отношение к людям, которые уже работники и доказали это своей жизнью. Особенно модно перемывать им кости вместо того, чтобы учиться. Я уважаю вас за то, что вы создали возможность так разговаривать. С вами не надо сюсюкать… Хорошенькие какие! Как мне вас всех жалко… Иногда обнаруживаешь такую тупость в себе самом. Мастер любит говорить так: «Игорь хороший, Таня — хорошая». Всем по очереди, кто есть, говорит: «Хороший». Ну и все довольны. Приятно. Рефлекс. Ну, и я так же. Говорит и говорит. Такой у него стиль поведения. Летом однажды вышел я в деревне во внутренние дворы, назад возвращаюсь — стоит огромный пес, недобродушного вида. Я ему смотрю в глаза и говорю: «Хорошая собака» — и начинаю ржать, забыв о том, что он может меня укусить. У меня только тут все соединилось. «Игорь хороший, Оля хороший, Джульбарс — хороший». Соединилось, дошло до тупого. Я иду и думаю, как же теперь адекватно-то. И в следующий раз жду, когда он скажет: «Игорь хороший!» И говорю: «И Мирзабай хороший.» И тогда он засмеялся. В этом году был у него, он мне протягивает зелень и в ней кусок сахару. Я говорю: «Нет, нет. Сахар мне нельзя, у меня диабет». На следующий день всплыло. Из рук Мастера! Я из его рук чего только не ел. А тут кусок сахара не смог принять. Механизмус-автоматизмус. Хорошо, что есть он. А если б не было? Кто б помог? Из рук человека, который за один вечер избавил меня навсегда от жутких головных болей и приступов, с которыми 20 лет не могли сделать ничего врачи, я из его рук не смог кусочек сахара съесть. Видите ли, у меня диабет! Может, у меня его уже и не было бы, этого диабета, если б съел. Так он больше не предлагает. Прокололся — теперь все. Будет ждать, пока я забуду, и, может быть, предложит еще раз.
Беспощадная требовательность к себе. Это гарантия хотя бы сорока процентов успеха, не больше. Потому что всегда нужен кто-то, кто тебе будет помогать, потому что сам себя не разглядишь так внимательно. Кто захочет тебе помогать? Возиться с тобой, несмышленышем. После 18 лет общения Мастер сказал, что я наконец родился. Что он имел в виду? И вообще отсутствие уважения к знаниям других людей в любой области — это плохой признак. Тяжелый диагноз. Клиническое невежество. Я понимаю, что хочется иногда посидеть на лаврах, отдохнуть. Вот я часто уезжаю откуда-нибудь, звонят и говорят: «Ой, как мы отдыхали, когда вы уехали». Радостную новость сообщают. Порадовать Мастера. Перетрудились, бедняжки. Вот такой я злодей. Честно скажу, это я вам на шестьдесят процентов показался. Но если вы обобщите картинку, вам будет понятно. Я ведь по натуре демократ, но пришли такие времена, не могу я на всех работать, неправильно это. Халява это будет. Не для того меня учили столько лет. Кто хочет обижаться, пусть обижается. Кто не хочет иметь со мной дело — прекрасненько. Но уж кто подойдет… Знаете, на линиях высоковольтных передач висят такие дощечки: череп и косточки и надпись: «Не влезай, убьет». Это, конечно, шутка. Никого я убивать не собираюсь, и разоблачать не собираюсь — скучное это занятие и бессмысленное. Но я бы хотел, чтобы поменьше было бессмысленных подходов. Недавно приехал в Киев. Мне говорят: Игорь Николаевич, очень просим, много людей, которые хотят задать вопросы, это после того как запретил я устраивать общественные собрания в частном доме. Ну, давайте, говорю, организуем. Записалось 20 человек. С большинством разговор занял меньше минуты. А некоторым вчера 45 минут показалось мало… Не люблю бездельников. За 20 с лишним лет открытых дверей сколько бездельников повидал, с большими претензиями. Не люблю. Понимаю, но не люблю. Главное, что именно бездельники большие специалисты в подведении под это духовного базиса. «В открытый космос выходили?» — «А зачем? Нам и здесь хорошо!» Такая миниатюра была у Ширвиндта с Державиным «Нам и здесь хорошо». Так если хорошо, так чего же дергаетесь. Если человек не в состоянии принять поражение, любое — маленькое или большое, он не в состоянии учиться. Ему ничем нельзя помочь. Я не встречал ни одного человека, который чему-нибудь научился, не умея принимать поражение. Человек, который радуется только плюс-подкреплениям, выпрашивает их, тоже не в состоянии измениться, какое там преображение — вообще измениться. Существует такая легенда. Рассказал ее Гурджиев. Где-то в горах Гиндукуша есть храм, построенный в честь одного-единственного изречения, не Богу, не святому, а одному изречению, одной мысли, построили храм. Звучит оно так: «Научились ли вы радоваться препятствиям?». Не открытиям или проблемам, а препятствиям, тому, что не пускает.
