Борис Братусь - Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение]
Профессиональная субъективность (иногда говорят резче — профессиональный идиотизм) несет, как показывает жизнь ученых, нередкую опасность погружения в мелочи, детали, частности, увлечение методом, при забвении того, чему он призван был, в конечном итоге, служить, уход в мирок своей науки, отделенный от мира большого. Почувствовав эту опасность, автор и предпринял попытку понять для себя самого судьбу отечественной психологии не как отдельную, в себе замкнутую, а на фоне большого мира, на фоне истории XX века, а затем решился опубликовать краткий конспект этого понимания, отчетливо сознавая его недостатки и спорность.
Несмотря на скромный объем, книга эта делалась долго и трудно, с большими перерывами где-то с 1992 по 1998 годы. Автор с благодарностью вспоминает В. В. Лучкова и Д. Мерфи, чье участие в трудные для него годы стимулировало само начало работы. За время написания изменялись взгляды автора, что приводило к необходимости исправлений, вставок, добавлений, а иногда полной замены прежних текстов новыми. Отсюда некоторая мозаичность, лоскутность книги, вполне, впрочем, отражающая как время ее написания, так и выбранный жанр изложения — конспективный очерк.
Что касается формальных выводов, ожидающихся обычно в заключении, то предоставим проницательному читателю возможность для самостоятельных размышлений. Отметим лишь, что помимо утверждения гипотезы о значении роли образа человека в формировании и смене психологических эпох и концепций, представленный материал позволяет, на наш взгляд, увидеть, что в истории психологии свершается как бы некий круг и мы возвращаемся (на новом уже, конечно, уровне — измененные и обогащенные опытом, пусть во многом и горьким) к месту, откуда когда-то вышли. Психология начала с разрыва с философией, этикой, теологией, с потери понятия души, с постулата естественнонаучного подхода к человеку как к объекту, вещи среди вещей, с редукции духа к материи, сугубой объектности, телесности. Душа и дух надолго исчезли из поля внимания, вернее, стали рассматриваться производными, вторичными от материального (телесного, вещественного) мира. «Производные» при этом обрисовывались столь непохожими на свои прежние обличия, что, разумеется, были и поименованы по-другому: потребности, влечения, комплексы и др. Сейчас идет постепенно обозначающийся поворот — если не к душе в ее полном понимании, то, по крайней мере, к душевности, к душевным проявлениям человека (душа в принятом нами выше первом значении) и опорой, адекватным зеркалом здесь становится гуманитарный подход. Мир человеческих чувств, переживаний все более перемещается в центр интереса психологов. Изменились и слова науки. В психологию ныне впущены такие долго ею игнорировавшиеся понятия как милосердие, сострадание, любовь, надежда и т. п. Следующий предполагаемый шаг — это соотношение с предельными вопросами о сущности человека, о смысле и назначении его жизни. Здесь психология спустя более чем столетие вновь встречается, соотносится с философией, с этикой и при определенных условиях этой встречи может стать нравственно ориентированной. Рассмотрение оснований нравственности ведет в свою очередь к вопросам веры, к необходимости соотнесения с понятием души не только в ее первом, но и втором (религиозном) понимании. На этом этапе появляется возможность христиански ориентированной психологии как соответствующей, отвечающей задачам и смыслу нашей многовековой культуры.
И последнее — стоит ли так настойчиво возгонять психологию, пытаясь соединить земное и возвышенное, неужели задачи внутри самой психологии уже исчерпаны? Разумеется, нет. Задач этих бесконечное множество, каждая достойна усилий и вовсе не обязательно требует соотнесения с родовой человеческой сущностью, нравственностью или бессмертной душой. С этого убеждения психология, как мы знаем, собственно и началась. Процитируем еще раз слова основателя отечественной психологии Г. И. Челпанова, написанные в 1888 году: «Хотя психология, как обыкновенно принято определять ее, и есть наука о душе, но мы можем приняться за изучение ее „без души“, т. е. без метафизических предположений о сущности, непротяженности ее и можем в этом держаться примера исследователей в области физики».
Продолжим, однако, аналогию с физикой. До определенного времени последняя под одобрение общественности могла увлекаться все новыми и новыми открытиями, отстраняя возможные и далекие последствия, связь с образом человека, культурой, самим существованием человечества. Но после изобретения атомной бомбы и опыта ее применения на живых людях положение существенно изменилось: перед физиками стала проблема осознания смысла и последствий их работы (судьба Р. Опенгеймера в Америке, А. Д. Сахарова в России — явные тому иллюстрации).
Похожее наступает в психологии. Если не атомная бомба, то мощь направленной психологической радиации уже вполне открыта и применена на живых людях. Психология активно, порой на первых ролях стала привлекаться к выполнению грандиозных заказов по манипулированию индивидуальным и общественным сознанием: формирование имиджа (не лица, а нужной маски, личины) политиков; навязывание любых (часто вредных, просто опасных) представлений, товаров, услуг; сотворение кумиров молодежи; вовлечение в тоталитарные организации и мн. др. Время чистой психологии ради психологии ушло. Или — иными словами — ушло время безответственной психологии. Психология вполне повзрослела. Она не дитя, которое живет в мире снисхождения и потакания (чем бы ни тешилось), не подросток, которому надо лишь выпятить и утвердить свой характер. Настала пора проявить личность, а значит осознать и выбрать общие ориентиры и смыслы движения, понять и честно признать перед собой и миром — какому образу человека мы собираемся служить, соработать в нашей профессиональной деятельности. Если эта книга хоть в малой степени будет способствовать такому осознанию, то труд по ее написанию автор будет считать вполне оправданным.
Москва, 1992–1998…Примечания
1
Крупнейшие зарубежные психологи — Вундт, Штумф, Кюльпе, Зельц, Титченер, Кетелл и др. прислали свои поздравления и пожелания по случаю открытия. Кюльпе, например, не без доли зависти писал Челпанову: «У нас в Германии нет ничего подобного, что можно было бы поставить рядом с ним (Институтом), хотя я очень доволен моим Мюнхенским Институтом, а Вундт, как он мне писал, хочет надстроить над своим теперешним Институтом еще один этаж».
2
Первые экспериментальные психологические лаборатории появились в России именно при психиатрических и неврологических клиниках: уже упомянутые лаборатории Бехтерева в Казани, Чижа в Дерпте, а также Корсакова и Токарского в Москве, Ковалевского в Харькове, Сикорского в Киеве и др.
3
Сеченова официально собирались привлекать к суду за попрание религиозных устоев, за сведение Божественного дара к низменным процессам. В ответ Сеченов говорил, что если суд состоится, то он явится на него с лягушкой и продемонстрирует на ней прохождение нервного импульса и принцип рефлекса как основ психической деятельности. Брошюра Сеченова читалась и обсуждалась повсюду. По свидетельству очевидца, в России тогда не считался образованным человек, не прочитавший ее. Секрет внимания образованного общества был разумеется не в том, что все были столь увлечены физиологией. «Почему книга Сеченова о рефлексах головного мозга, — спрашивал Челпанов в 1902 году (т. е. через сорок лет после публикации сеченовской работы), — в течение почти четверти века пользовалась особым вниманием нашей интеллигентной публики? Не потому, что это была книга физиологическая, а потому, что она решала философскую проблему». Комментируя эти слова, М. Г. Ярошевский справедливо обозначат эту проблему как проблему человека, поскольку для Сеченова именно объективная наука должна формировать таких людей, которые «не могут не делать добро», которые «в своих действиях руководятся только высокими нравственными мотивами, правдой, любовью к человеку, снисходительностью к его слабостям и остаются верными своим убеждениям, наперекор требованиям всех естественных инстинктов». Поэтому для Сеченова его наука не была самоцелью, ограниченной и конечной задачей, а средством, путем решения проблемы человека, причем, на его взгляд, абсолютно верным: «Только при развитом мною воззрении на действия человека в последнем возможна величайшая из добродетелей человеческих — всепрощающая любовь, т. е. полное снисхождение к своему ближнему» (Человек, 1998, № 2, с. 47).
4
Забегая вперед, скажем, что это снижение в дальнейшем пошло еще дальше. Постепенно уже не философия (даже в ее усеченном виде), а сама по себе психология стала рассматриваться как верховная мировоззренческая область, способная объяснять и диктовать общие смыслы и основы бытия человека. Психоанализ, например, из частной психологической теории давно стал системой миропонимания, даже религией многих. Слышатся слова о наступлении особой «психозойской эры», в которой психологи будут полностью проектировать развитие и указывать, в чем следует находить счастье и как жить людям.
