Гари Маркус - Несовершенный человек. Случайность эволюции мозга и ее последствия.
Всякий раз, когда я читаю этот отрывок, мне становится не по себе. Но почему на самом деле это плохо? Вот как объясняет это Хайдт:
Большинство людей, которые слышат эту историю, сразу же говорят, что заниматься любовью брату и сестре неправильно, и после этого они ищут причины. Они указывают на опасности кровосмешения, только чтобы вспомнить, что Джулия и Марк использовали два вида противозачаточных средств. Они доказывают, что Джулия и Марк наверняка будут испытывать эмоциональную боль, хотя история показывает, что ничего плохого с ними не случилось. В конце концов многие люди говорят что-нибудь вроде: «Я не знаю, я не могу объяснить, просто я знаю, что это неправильно».
Хайдт называет этот феномен – когда мы чувствуем, что что-то неправильно, но не способны объяснить почему, – нравственным шоком. Я считаю это иллюстрацией того, с какой легкостью разделяется эмоциональное и рациональное. Нравственный шок вызывается разрывом между нашей наследственной системой, которая в целом особенно не анализирует детали, и разумной системой, которая последовательно анализирует явления. Как это часто бывает, в случае конфликта наследственная система побеждает: даже если мы знаем, что не в состоянии дать чему-то подходящее объяснение, наше эмоциональное неприятие сохраняется.
Когда вы заглядываете внутрь мозга с помощью современных технологий, вы находите дальнейшие свидетельства того, что наши нравственные оценки происходят из двух различных источников: на выбор людей в ситуации моральной дилеммы влияет то, как они используют свой мозг. В экспериментальных попытках, таких как упомянутые ранее, испытуемые, которые выбирают спасение пяти жизней ценой одной, обычно полагаются на участки мозга, известные как дорсолатеральная предлобная кора и задняя теменная кора, которая важна для сознательных умозаключений. В то же время люди, которые решают спасти одного человека в ущерб жизни пятерых, склонны полагаться скорее на участки лимбической коры, больше связанные с эмоциями.[28]
Человеческий мозг становится клуджем не оттого, что у нас есть две системы, а из-за способа, которым эти две системы взаимодействуют. В принципе рассуждающая система должна рассуждать – независимо и свободно от предрассудков эмоциональной системы. Разумно спроектированная машина сознательных умозаключений должна систематически искать в своей памяти релевантную информацию, все «за» и «против», для того чтобы быть способной принимать систематические решения. Она должна быть настроена одинаково и на несоответствие, и на соответствие и должна быть чрезвычайно устойчивой в отношении нерелевантной информации (такой, как заявления продавца, интересы которого наверняка расходятся с вашими). Эта система должна быть уполномочена сопротивляться нарушениям своего плана. («Я на диете. Нет шоколадному торту».) То, что мы имеем вместо этого, оказывается между двумя системами – атавистической, рефлексивной системой, которая лишь отчасти восприимчива к целям организма в целом, и рассуждающей системой (построенной из негодных старых элементов, таких как контекстуальная память), которая плохо приспособлена к независимым действиям.
Означает ли это, что наши сознательные, рассудительные решения – всегда самые лучшие? Ничего подобного. Как заметил Даниэль Канеман, рефлексивная система лучше в том, что она делает, чем рассуждающая система в рассуждениях. Наследственная система, например, исключительно восприимчива к статистическим колебаниям – она веками отслеживает вероятность найти пищу или встретить хищников в определенных местах. И хотя наша рассуждающая система может быть осмотрительной, требуются большие усилия для того, чтобы заставить ее функционировать по-настоящему надежно и сбалансированно. (Разумеется, это неудивительно, если принять во внимание, что наследственная система формировалась сотни миллионов лет, а сознательные рассуждения – недавнее изобретение.)
Итак, неизбежно существуют решения, для которых наследственная система приспособлена лучше; в некоторых обстоятельствах она предлагает единственный реальный вариант. Например, когда требуется принять мгновенное решение – разбить машину или свернуть на следующую дорожку, – рассуждающая система слишком медлительна. Точно так же там, где нам надо рассматривать много различных переменных, бессознательное мышление – в подходящее время – может иногда превосходить сознательное целенаправленное мышление; если ваша проблема требует всей полноты картины, есть шанс, что может пригодиться наследственное, склонное к статистике мышление. Как сказал Малкольм Гладуэлл в своей последней книге «Озарение»[29], «решения, которые принимаются очень быстро, до определенной степени могут быть не хуже, чем решения, принимаемые сознательно и рассудительно».
Тем не менее мы не должны слепо доверять нашим инстинктам. Когда люди принимают эффективные спонтанные решения, это обычно бывает потому, что у них есть достаточный опыт обращения с подобными проблемами. В большинстве примеров Гладуэлла, например, с куратором выставки, который внезапно распознает подделку, озарения случаются у профессионалов, а не у любителей. Как отмечал голландский психолог Ап Дийкстерхьюис, один из ведущих исследователей интуиции, наша интуиция лучше всего проявляется в результате основательной работы подсознательной мысли, отточенной годами опыта. Эффективные спонтанные решения (гладуэлловские «озарения») часто представляют собой последний штрих в работе, которая уже проделана. Когда мы сталкиваемся с проблемами, которые существенно отличаются от того, с чем мы сталкивались раньше, сознательное рассуждение может быть нашей первой и единственной надеждой.
Было бы глупо постоянно отдавать сознательные умозаключения на откуп бессознательной, рефлексивной системе, нередко уязвимой и необъективной. Точно так же глупо было бы отказываться от наследственной рефлексивной системы: она не совсем иррациональна, просто она менее обоснованная. В конечном счете эволюция оставила нас с двумя системами, каждая из которых отражает разные способности: рефлексивная система лучше справляется с привычными проблемами, а рассуждающая – помогает думать более объективно.
Мудрость приходит в итоге от понимания и гармонизации преимуществ и недостатков обеих систем, распознания ситуаций, в которых наши решения, вероятно, не объективны, и изобретения стратегий, преодолевающих эти недостатки.
5
Язык[30]
Однажды утром я пристрелил слона в моей пижаме.
Ума не приложу, как он влез в мою пижаму.
Гроучо МарксShe sells sea shells at the sea shore.
[Она продает морские ракушки на берегу моря.]
A pleasant peasant pheasant plucker plucks a pleasant pheasant.
[Приятный деревенский перощип фазанов ощипывает приятного фазана.]
От подобных скороговорок язык заплетается.
С точки зрения мартышки с вокабуляром, ограниченным тремя словами (грубо говоря, орел, змея и леопард), человеческая речь может казаться волшебством. На самом же деле язык полон странностей, причуд и несовершенств, начиная с того, как мы произносим слова, и, заканчивая тем, как строим из них предложения. Мы берем старт, останавливаемся, запинаемся. Мы меняем местами гласные, как досточтимый Реверенд Уильям Арчибальд Спунер (1844-1930), превративший шекспировскую фразу «one fell swoop» (одним махом) в «one swell foop».[31] Красивый лесоруб легко превращается в лисиного крысоруба. И достаточно вместо grew up услышать threw up, чтобы предложение «Все участники группы выросли в Филадельфии» прозвучало как «Все участники группы блевали в Филадельфии». Ошибки такого рода[32] – словно тик головного мозга.
Для ученого, занимающегося когнитивными процессами, главная сложность состоит в том, чтобы выяснить, какие особенности действительно значимы. Многие из них – просто банальности, развлекающие нас, но не отражающие глубинных структур мышления. Например, словосочетание «подъездной путь», используемое для обозначения частного куска дороги, ведущего от основной дороги к дому. По правде говоря, мы по-прежнему подъезжаем по таким путям, но едва ли отмечаем эту часть дороги как подъездную, поскольку она очень коротка; значение слова стало другим после бума недвижимости и изменения наших представлений о ландшафте. (Слово парк в парковой дороге не имеет никакого отношения к парковке, а означает дорогу, идущую по парковой полосе – зеленой местности с деревьями – и предусматривающую движение автомобилей.) Тем не менее такие факты, как этот, ничего не говорят о нашем мозге, поскольку в других языках словообразование может происходить более системно, и в немецком языке, например, машины паркуются на Parkplatz.
