Уолтер Липпман - Общественное мнение
Общественность доверчиво внимала этим историям. Высшее руководство страны воспринимало их без малейшего сомнения и даже подтвердило их…
Общественное Германии было возбуждено. Люди негодовали в особенности против священников, ответственных за варварство, приписьвавшееся бельгийцам… В силу естественного переключения ненависть, предметом которой стали священники, была направлена немцами против католического духовенства в целом. Протестанты позволили старым религиозным распрям ожить в их сознании и включились в антикатолические выступления. Началась новая Kulturkampf[150].
Католики не замедлили отреагировать на эти враждебные выпады ответными действиями (курсив мой. — В. Л.)[151].
Не исключено, что действительно были произведены снайперские выстрелы. Невероятно, чтобы каждый возмущенный бельгиец бросался в библиотеку за томом международного права и выяснял, законно ли выстрелить в бесчеловечного нарушителя общественного порядка, топающего тяжелыми сапогами по улицам его родного города. Было бы не менее странно, если бы войска, никогда не подвергавшиеся обстрелу, не принимали бы во внимание любую выпущенную по ним пулю, во-первых, в силу причиненного ущерба, а во-вторых, в силу нарушения правил Kriegspiel[152], которая к тому времени составляла их единственный опыт войны. Возможно, самые чувствительные из них тут же убедили себя в том, что люди, которым они причиняют столько зла, этого заслуживают. Так, вероятно, складывалась легенда, до тех пор пока она не достигла ушей цензоров и пропагандистов, которые, независимо от того, верили они в нее или нет, оценили ее и ознакомили с ней немецких граждан. Последних также не слишком огорчило известие, что люди, над которыми они совершали насилие, были недочеловеками. И, кроме того, поскольку источником легенды были их герои, немцы проявили бы отсутствие патриотизма, не поверив в нее.
Но никакая проверка и никакой контроль невозможны там, где столь большое пространство отдано на откуп воображению. Ведь реальное место действия скрыто дымом войны. Легенда о свирепых бельгийских священниках открыла шлюзы потокам старой ненависти. А в сознании большинства патриотически настроенных немцев-протестантов, особенно принадлежавших к высшим классам, картина побед Бисмарка включала длительную ссору с римско-католической церковью. По ассоциации бельгийские священники стали священниками вообще, а ненависть к бельгийцам была перенесена на всех католических священников. Нечто подобное произошло с рядом американцев, которые из-за стресса, связанного с войной, создали объект ненависти, который включал как внешних врагов, так и всех противников внутри страны. Против этого синтетического врага — варваров в Германии и варваров внутри страны — они направили всю бушевавшую в них ненависть.
Сопротивление католических священников распространению рассказов о зверствах носило, разумеется, оборонительный характер. Оно было направлено против тех конкретных фикций, которые возбудили ненависть по отношению ко всем католикам, а не только по отношению к бельгийским католикам. «Informations Pax», сообщает ван Лангенхове, вынесло только церковное определение, «сосредоточившись исключительно на предосудительных действиях, приписывавшихся священникам». Стоит задуматься, как жилось в империи Бисмарка католикам? И существовала ли какая-то связь между этой проблемой и тем фактом, что выдающимся немецким политиком, который во время заключения перемирия был готов подписать смертный приговор империи, был Эрцбергер, лидер центристской католической партии[153].
Глава 8
Слепые зоны (blind spots) и их значение
До сих пор речь в этой книге шла скорее о стереотипах, чем об идеалах, поскольку идеалом обычно мы называем то, что считаем истинным и прекрасным. Идеал предполагает подражание и стремление к нему. Но наш репертуар фиксированных впечатлений гораздо шире. В нем содержатся представления об идеальном жулике, идеальном политике, идеальном ура-патриоте, идеальном агитаторе, идеальном враге. Наш стереотипный мир не является обязательно таким, каким бы нам хотелось. Это просто такой мир, какой мы ожидаем увидеть. Если события соответствуют нашим ожиданиям, возникает чувство сходства и мы ощущаем, что мы движемся вместе с ним. Наш раб должен быть рабом от природы, если мы афиняне, не желающие испытывать угрызений совести. Если вы сказали своим друзьям, что, играя в гольф, выбили 18 из 95, то, добившись в другой раз того же результата за 110 ударов, вы им скажете, что в тот день были не в своей тарелке. Это значит, что вы не хотите показаться профаном, который пропустил 15 ударов.
Большинство из нас опиралось бы в своей жизни на довольно бессистемный и изменяющийся набор стереотипов, если бы сравнительно небольшие группы людей в каждом поколении постоянно не занимались их организацией, стандартизацией и доведением их до уровня логических систем, известных под названием Законов Политической Экономии, Принципов Политики и пр. Обычно, когда мы пишем о культуре, традиции и групповом сознании, мы думаем, что к этим системам приложили руку гении. Разумеется, необходимо постоянно изучать и критиковать эти идеализированные представления, и нет смысла это оспаривать. Однако историк, политик и общественный деятель не могут на этом останавливаться. Ведь то, что реально циркулирует в ходе истории, — это не системное представление в том виде, в котором его сформулировал гений, а изменяющиеся имитации, реплики, подделки, аналогии и искажения этих представлений в сознании отдельных людей.
Так, марксизм — это не обязательно то, что написал Маркс в «Капитале», а то, во что верят многочисленные воюющие между собой секты, члены каждой из которых считают себя единственно верными его последователями. Из Нового Завета нельзя вывести историю христианства, а из Конституции США — политическую историю страны. Следует анализировать то, как понимается «Капитал», как проповедуется Новый Завет и как трактуются проповеди, как интерпретируется и исполняется Конституция. Поскольку существует взаимовлияние между стандартным вариантом интерпретации и вариантом, принятым в настоящее время, то именно принятые и циркулирующие в настоящее время интерпретации влияют на поведение людей[154].
«Теория относительности, — сообщает один критик, чей взор томен, как взор Моны Лизы, — обещает развиться в принцип, имеющий столь же широкое применение, какое имеет теория эволюции. Последняя вышла далеко за пределы прикладной биологической гипотезы и вдохновила исследователей практически во всех областях знания, включая изучение обычаев и традиций, этических систем, религии, философии, искусства, устройства паровых двигателей, трамвайного движения — всего, что «эволюционировало». Термин «эволюция» стал общепринятым. Одновременно этот термин сделался весьма неточным, поскольку во многих случаях его исходное, вполне определенное, значение было утрачено, а теория, благодаря которой он возник, толковалась неверно. Осмелюсь предположить, что и теорию относительности ждет та же судьба. Физическая теория, плохо понятая и сейчас, станет еще более смутной и неясной в будущем. История повторяется, и относительность, как и эволюция, став объектом целого ряда понятных, но в то же время небрежных популярных интерпретаций, начнет завоевывать мир. Вероятно, к тому времени она будет называться «релятивизм» (relativismus). Многие из наиболее широких ее приложений будут, несомненно, оправданными, некоторые — абсурдными, а значительная часть выльется в трюизмы. Тогда как физическая теория — семя, источник этого мощного потомства — опять останется предметом сугубо технического интереса со стороны ученых»[155].
Однако для того чтобы такая мировая карьера состоялась, данное представление должно, пусть и неточно, чему-то соответствовать. Профессор Бери показывает это на примере идеи прогресса. Он пишет, что долгое время она оставалась игрушкой абстрактного мышления. «Новой идее абстрактного характера, — пишет он, — нелегко проникнуть в сознание общества и воздействовать на его формирование изнутри. Это происходит только тогда, когда она обретает конкретное внешнее воплощение или принимается под влиянием каких-то поразительных фактов. В случае с понятием прогресса обе эти предпосылки возникли в Англии в период 1820–1850 годов»[156].
Фактический материал, который способствовал принятию этой идеи, был обеспечен технической революцией. «Люди, родившиеся в начале века, еще не достигнув тридцатилетнего возраста, стали свидетелями быстрого распространения пароходов, открытия первой железной дороги, освещения городов и домов с помощью газа». В сознании обывателя подобные чудеса сформировали веру в возможность совершенствования человеческого рода.
