Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

– Очевидно, доктор, он так долго страдал от этой ужасной болезни, что теперь не может ясно мыслить. Он не всегда осознает свои действия.

– Безусловно, такой специалист, как вы, не ждет, что мой мальчик вспомнит настолько незначительные случаи, которые произошли так давно, особенно если ничего подобного и вовсе не было.

– Он довольно умен, но все это большая нагрузка для него. Происходящее в суде очень сложно, он ничего не понимает. Судья пугает его своим дурацким париком. Вы же сами знаете, какие они – и этот их непонятный жаргон…

Я прямо чувствовал, как Талаль и его мать мечтают, чтобы вся эта история чудом исчезла, и как ему не хочется ни в чем участвовать. Однако после некоторых уловок и увиливаний я все же признал, что Талаль способен участвовать в процессе. Через несколько месяцев мне сказали, что его приговорили к трем годам тюремного заключения. Я помнил, что раньше колебался в некоторых вопросах, а теперь они стали для меня очевидными. И я поймал себя на мысли: если Талаль действительно виновен в преступлениях, которые ему вменяют, можно ли считать его целиком и полностью злодеем? Вероятно. Наверняка он понимал, что его поступки аморальны, раз уж хотел, чтобы жертва их скрывала. Его случай во многом похож на дело Минасяна. В обоих случаях болезнь Аспергера, должно быть, лишила преступников способности сочувствовать жертвам и в полной мере понимать суть своих кошмарных преступлений. Я спросил себя: если бы Талаль – как и Минасян – не лишился из-за болезни возможности строить здоровые романтические и сексуальные отношения, совершил бы он свое преступление? Скорее всего, нет. Но оправдывает ли это его? Определенно нет.

Эти вопросы очень сложны, а сами понятия расплывчаты. В них очень много серых пятен. Иногда мне и самому трудно в них разобраться. Но закон не интересуют колебания. Он не терпит всяких «если». Обвиняемый либо может быть оправдан по психиатрической линии защиты, либо нет. Виновен или невиновен. Тюрьма или больница. Я начал понимать, что в работе свидетеля-эксперта гораздо больше крючкотворства и лукавства, чем я думал. Но как бы ни пугали меня все эти философские, этические, медицинские и юридические минные поля, меня влекло к ним, словно мотылька к огню.

Глава восьмая. Самый дикий разговор

В один прекрасный день, когда я вступал в последний год работы врачом без квалификационной категории, мне поручили обследовать некоего мистера Джозефа Джефферсона в открытом отделении. Его больница была филиалом той, где располагалось наше полузакрытое отделение, на востоке Лондона, и ехать до нее было всего полчаса на автобусе. Находясь в острой фазе мании, Джозеф вошел в магазин одежды в одном белье и похитил манекен. Его резоны остались неизвестными. Я вообразил один-два потенциальных сценария, не слишком аппетитные и в любом случае без хэппи-энда для манекена. Охранник магазина погнался за Джозефом, и тот перебежал оживленную улицу, вызвав не то чтобы серьезную, а скорее, как мне видится, комичную аварию в духе комедии положений. Джозефа поместили на принудительное лечение, и его состояние до сих пор было стабильным, хотя накануне того дня, когда я должен был обследовать его, медсестры из отделения сказали психиатру-консультанту Джозефа, что за последнюю неделю ему стало хуже.

Когда учишься судебной психиатрии, как и любой другой отрасли медицины, нужно проходить ежегодную аккредитацию и множество всевозможных аттестаций на рабочем месте – и уже по одним названиям можно судить, какая это тоска. В частности, нужно выполнять определенные клинические задания под наблюдением старшего коллеги, который ставит тебе оценку по заранее установленным критериям. Моей задачей было провести полное обследование психического состояния. Это то же самое, что полное обследование физического состояния больного, которое проводит врач-терапевт, только в психиатрии. Вместо того чтобы слушать сердце и легкие, заставлять тебя давиться толстенным шпателем и делиться запахом последней еды изо рта, параллельно ослепляя тебя ярким фонарем, мы либо задаем вопросы, либо другими хитроумными методами выясняем, как проявляется твое психическое состояние, в том числе настроение, речевые характеристики (темп, тон, громкость и т. п.), не имеют ли твои мысли бредового содержания и как ты намерен поступать с похищенными манекенами.

Под наблюдением консультанта я вошел в смотровую и обнаружил, что Джозеф обмяк, развалившись на стуле. Он был толстячок под 50 с плутоватым пухлощеким лицом и усами в стиле Сальвадора Дали. На нем были галстук-бабочка, визжаще-желтая жилетка и очки без линз. Кроме того, он щеголял ирокезом наоборот – иначе и не скажешь: в его пышной шевелюре прямо посередке была выбрита полоса шириной в дюйм. Он прихлебывал чай из маленькой фарфоровой чашечки, с каждым глотком оттопыривая мизинец. Мания делает больных расторможенными, легковозбудимыми и эксцентричными. Иногда это отражается в манере одеваться. Среди моих пациентов этот недуг – обострение биполярного аффективного расстройства – встречается очень часто. Больных бросает из периодов депрессии в нормальное настроение (так называемую эутимию), а затем в манию. При последней больной чувствует себя на седьмом небе от счастья, говорит очень быстро, ощущает собственную важность (мания величия), фонтанирует блестящими новыми идеями и строит честолюбивые планы, но при этом постоянно отвлекается, раздражается, волнуется; в целом энергия у него бьет через край, и ему требуется совсем мало сна. Кроме того, он сильно расторможен, что приводит к импульсивным поступкам и крайне неудачным решениям, поскольку оценить последствия больной неспособен. Уверен, многие из нас делали и говорили что-то, в чем потом раскаивались (возможно, в общении с коллегой, перебрав джин-тоника на рождественском корпоративе). И еще я уверен, что мы помним жгучий стыд и смущение назавтра, в холодном свете трезвости. А теперь представьте себе месяц-полтора таких оплошностей, вызванных психической болезнью. Для периода мании типичен нехарактерный импульсивный риск в виде экспериментов с психоактивными веществами, беспорядочных сексуальных связей, истерического шоппинга и разбазаривания имущества. У некоторой доли моей выборки пациентов случаются и эпизоды расторможенного сексуального поведения – от эксгибиционизма и публичной мастурбации до настоящих изнасилований.

Едва увидев нас, Джозеф вскочил и сделал реверанс.

– Это оригинал Моне, – гулко и напыщенно прогремел он, показав на простенький пейзаж с сараем. – А это одна из лучших работ Ван Гога. – Он кивнул в сторону фотографии пляжа. Ухмыльнулся, похлопал себя по круглому животику, отпил из фарфоровой чашечки и вдруг весь подался ко мне и прошептал: – Слышь, бро, у меня кончились знаменитые художники. Помогай!

Я понимал, что даже не представился и что консультант сейчас снимет мне баллы. Попросил Джозефа сесть – он повиновался, хотя приплясывал от возбуждения. В разгар объяснений, зачем я пришел с ним побеседовать, он снова вскочил.

– Черт побери, бро, не помню я всех этих художников, но суть ты понял. Они стоят миллионы! – Он потер ладони. – Это здание стоит миллиард, не меньше. Но таким благородным господам, как вы, двум уважаемым психологам, я продам его всего за триста миллионов фунтов. – Он плюнул на ладонь и протянул руку.

Дезориентация, расторможенность, скачка идей. Классическая мания.

– Джозеф, мы не психологи, мы психиатры.

Джозеф запрокинул голову и захохотал так, что живот заколыхался. Я невольно улыбнулся. Подъем настроения – еще один хрестоматийный симптом мании. Вот и контрперенос (когда у терапевта возникают эмоции по отношению к клиенту) в такой ситуации – заразительный смех – тоже типичен для этого расстройства.

Я вздохнул поглубже и подавил позыв захихикать.

– Прошу вас, давайте поговорим о ваших симптомах, – сказал я.

– Это последнее предложение. И мы оба знаем, что сделка исключительно выгодная! – загремел он.

В этот момент вмешался консультант и попросил Джозефа выслушать мои вопросы. Джозеф шикнул на моего коллегу, который был старше меня лет на 20, не меньше, и сказал: