Коллектив авторов - Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия
В 1936 г. Шмитт подвергся нападкам газеты СС «Черный корпус», и только вмешательство высоких покровителей помогло ему сохранить жизнь и свободу. Никакого политического влияния он с тех пор не имел. Вообще, если судьба Шмитта чем и отличается от судьбы многих других консервативных авторов, пошедших на сотрудничество с нацистами, так это тем, что он был насильственно отодвинут от реальной политики сравнительно рано, тогда как многие другие разочаровывались в режиме и уходили от прямой и обязывающей ангажированности в тот или иной род внутренней эмиграции.
Особый интерес при этом представляют, однако, другие деятели, которые не только держались консервативных убеждений, но оставались на службе, как они полагали, не столько режиму, сколько стране. Вступая в союз с нацистами, они рассчитывали «приручить» их, но промахнулись (Noakes, 2003, p. 71–97). Характерным примером может быть судьба крупного финансового и хозяйственного деятеля времен как Веймарской, так и нацистской Германии Йоханнеса Попитца, который к моменту прихода Гитлера к власти был государственным министром и министром финансов Пруссии, с воодушевлением встретил нацистскую революцию и разочаровался в ней лишь к 1938 г. Уже в 1940-е гг., будучи одним из влиятельных чиновников рейха, он искал возможность сместить Гитлера (Roon, 1979) и, хотя и не участвовал непосредственно в заговоре 1944 г., был казнен как один из тех, кого заговорщики планировали видеть министром финансов освобожденной Германии. Попитц и многие другие люди его круга были националистами, монархистами, консерваторами. Такого рода карьеры, конечно, не были единственно возможными, но очень типичными.
Консерватизм после Второй мировой войныИдеологическое влияние старых консерваторов было ощутимо еще достаточно долго. Они не могли смириться с потерей Германией единства, обретенного в XIX в., и настаивали на том, что «подлинная Германия», если не считать крайностей гитлеровского режима, может восстановиться. Этому способствовало, конечно, и то, что значительная часть немецкого чиновничества оставалась на своих позициях в течение всех пертурбаций. Среди них могли быть те, кто начинал свой путь еще в Веймарской Германии, продолжал при Гитлере и затем в ФРГ. Поначалу в ФРГ существовал запрет на трудоустройство в государственных структурах бывших членов НСДАП, однако впоследствии никакого «запрета на профессию» для них не было. Чиновники не были, по большей части, носителями радикальной национал-социалистической идеологии. Они считали, что при любых режимах служат Германии и ее народу. Именно поэтому старые консервативные партии хотя и не притеснялись на государственном уровне и даже имели немало сочувствующих среди чиновников и судейских, все-таки не имели подлинной популярности, какие бы таланты ни становились на службу тому же Шпрингеру. После отдельных успехов следовали провалы, и Национально-демократическая партия Германии может считаться одним из немногих исключений: хотя успехи ее невелики, партия существует до сих пор, хотя и не представлена в парламенте.
Национально-демократическая партия считается праворадикальной и находится под постоянным надзором, ее перспективы на выборах любого уровня в настоящее время более чем сомнительны. Считается, что партия – самая многочисленная из подобных ей организаций, но при этом число ее членов не превышает 7000 человек. В программных документах партии говорится об ответственности государства перед немецким народом, что должно выражаться, в частности, в защите окружающей среды, предотвращении исламизации Германии и вообще угрозы «перенаселения иностранцами». Партия настаивает также на том, что Германия слишком сильно интегрирована в международные структуры и процессы. Так, например, вооруженные силы Германии слишком сильно сокращены и стали частью международных сил, а глобальный хозяйственный порядок, в котором первенствует международный финансовый капитал, угрожает справедливому устройству жизни в Германии на основах социального государства. Социальное государство, каковым Германия является по конституции, должно основываться на национальном рыночном хозяйстве, экономика должна служить государству, а государство – народу[15]. По этой причине партия предлагает немедленно покинуть зону евро и провести по этому поводу всенародное голосование. При этом партия утверждает, что не является антиевропейской: напротив, Европа объявляется «нашей частью мира». Но Европа – это не только банки и биржи, это и европейская история и культура.
Всем радикальным партиям такого рода был нанесен сильный удар в конце 1990-х – начале 2000-х гг. В это время серьезно поменялось законодательство ФРГ в части определения гражданства. В 1990-е гг. были приняты законы, облегчавшие принятие немецкого гражданства сначала молодыми иммигрантами, а затем и взрослыми. В 2000-е гг. важным изменением стало изъятие вопроса о гражданстве из касающихся иммиграции регуляций. Закон о гражданстве теперь – это единый закон, охватывающий все случаи и ситуации. Тем не менее в немецкой конституции сохранилась статья 116, в которой упоминается о «принадлежности к немецкому народу». Закон предполагает, что немцы могут проживать за пределами Германии и иметь при этом право на получение гражданства – рудимент более старых регуляций, не утративший своего значения. Так или иначе, о размывании «немецкого» субстрата говорят и крайне правые, и другие заметные авторы, которые отказываются идентифицировать себя с этим направлением.
Самым известным из них является Тило Саррацин, написавший нашумевшую (и переведенную также у нас) книгу «Германия: самоликвидация» (Саррацин, 2012). «Тревожиться за Германию как страну немцев уже считается почти неполиткорректным. Это объясняет многие табу и полностью заболтанную немецкую дискуссию на такие темы, как демография, семейная политика и приток иммигрантов. Я думаю, что без воли к здоровому самоутверждению нации нам никогда не разрешить наши общественные проблемы» (там же, с. 22), – пишет он в предисловии к книге. Далее Саррацин довольно подробно расписывает, кто из иммигрантов пригоден для интеграции в немецкое общество, а кто никогда не сможет в него влиться. Но эти рассуждения отступают на задний план перед основным тезисом: «Ни в какие времена защита территории и регулирование притока населения не были второстепенными вопросами» (там же, с. 226). Сами по себе основные положения автора совершенно не новы: это старая консервативная позиция. Ново то, что она представлена бывшим чиновником и влиятельным социал-демократическим политиком, глубоко укорененным в немецком истеблишменте.
Недавно Саррацин выпустил вторую книгу, которая хотя и не произвела столько же шума, тоже привлекла к себе внимание. Она называется «Новый террор добродетели» (Sarrazin, 2014) и посвящена традиционной для немецких консерваторов теме влияния на формирование индивидуальных мнений средств массовой информации. Саррацин назвал свою книгу так, что невозможно не заметить перекличку с вышедшей полувеком ранее брошюрой Карла Шмитта «Тирания ценностей» (Schmitt, 2011). Что же касается аргументов, то они в значительной мере были развиты еще в 1970-е гг. немецкими неоконсерваторами Арнольдом Геленом (1902–1978) и Хельмутом Шельски (1912–1984) – учителем и учеником. В годы нацизма оба были членами НСДАП, воевали, были ранены. Однако после войны активно принялись участвовать в строительстве новой Германии. Гелен не получил доступа в немецкие университеты и преподавал в более скромных учебных заведениях. Шельски стал одним из самых влиятельных социологов и университетских бюрократов ФРГ, которому не раз предлагали войти в состав правительства. Именно Шельски в 1970-е гг. вслед за Геленом занял откровенно консервативную позицию и усматривал самую серьезную опасность в деятельности левых немецких интеллектуалов, завоевавших в те годы значительное влияние. В итоге Шельски перессорился с немецким университетским сообществом и в конце жизни был известен больше как праволиберальный публицист, чем ученый.
Главный труд Шельски-консерватора вышел в 1975 г. под названием «Работу делают другие» (Schelsky, 1975). В нем он атаковал много заметных фигур тогдашней ФРГ[16] и вызвал бурную общественную дискуссию. Основной тезис его нашумевшей книги – «древний для истории Европы спор светской и духовной власти в новой форме» (ibid, p. 13). Общее определение Шельски этой формы – борьба «интеллектуалов и работников». Она «оттеснила» на задний план старое противостояние пролетариата и буржуазии. Интеллектуалов Шельски отождествляет с духовной властью, которая воздействует на людей сообщением определенных «смыслов» в том самом значении, в каком говорят и о «смысле жизни». Духовная власть интеллектуалов уподобляется религиозной, т. е. власти уже не вполне и не исключительно политической. Только тут мы имеем дело не с христианской религией, говорит Шельски, а с переродившейся идеологией Просвещения. Этот «новый клир» пытается, согласно Шельски, утвердиться над «мирской» сферой, т. е. над политической и хозяйственной жизнью. В отличие от работников, в том числе государственных чиновников, которым приходится работать и нести ответственность, интеллектуалы не несут никакой ответственности благодаря свободе слова, а влияния добиваются, утверждая, что, с точки зрения высших ценностей и целей, жизнь людей ужасна и требует радикального изменения.
