Роджер Уолш - Основания духовности. СЕМЬ ПРАКТИК ДЛЯ ПРОБУЖДЕНИЯ СЕРДЦА И УМА
Иногда прощение исцеляет и нас, и человека, которого мы прощаем; в других случаях может казаться, что этот человек не меняется. Мы не можем заставлять другого человека меняться. Наша задача – просто прощать как можно полнее.
Порой могут пройти годы, прежде чем станут очевидны все преимущества прощения. Я однажды пережил это, когда навещал свою семью. У нас с отцом были трудные отношения, искаженные годами застарелого гнева и чувства обиды. Только когда я стал лучше понимать самого себя, я смог увидеть, как много у нас было общего, и начал видеть боль за отцовской яростью. У французов есть поговорка: "Понять, значить простить". Когда я начал лучше понимать его и себя самого, гнев растаял, и появилась любовь к нему.
Я начал ему писать, выражая признательность за многое, что он для меня сделал, от обучения вождению автомобиля и до оплаты моей учебы в медицинском колледже. Я писал ему несколько лет и не получил ни единого ответа. Однако, когда годы спустя я вернулся домой и случайно открыл ящик его стола, то обнаружил там все свои письма, аккуратно сложенные и явно читанные много раз.
Вершины прощения
Преследуй обидчика только для того, чтобы указать ему путь
(Лао Цзы)Избавление от гнева и обиды – само по себе немалое достижение, однако, зрелое прощение идет еще дальше, предполагая помощь тем, кто нас ранит, и даже любовь к ним. С этой продвинутой точки зрения отмщение представляется взаиморазрушительным тупиком. Единственным поистине стоящим мотивом для преследования тех, кто нас ранит, может быть лишь желание помогать им и учить их. Отцы-пустынники советовали:
Злоба никогда не изгонит злобу. Но если кто-нибудь делает тебе зло, ты должен делать ему добро, чтобы своим добрым деянием уничтожить его злобу.
Точно так же, Мохаммед призывал:
Прощай тех, кто несправедлив к тебе; объединяйся с теми, кто тебя гонит; делай добро тем, кто делает тебе зло.
Важно помнить, что прощение не означает оправдания вредного поведения. Прощение – это отказ от обиды, а не отказ от этики. Зрелые духовные практики могут быть способны прощать, и даже любить кого-то, кто причинил им зло, но одновременно настаивать, чтобы этот человек перестал приносить дальнейший вред.
Мудрые люди всего мира соглашаются в том, что прощение – это чрезвычайно мощный инструмент, приносящий огромную пользу. Преимущества прощения великолепно показаны в следующих строках, взятых из христианского текста:
Чего бы ты мог пожелать, что неспособно дать прощение? Ты хочешь мира? Прощение предлагает его тебе. Ты хочешь счастья, спокойствия ума, уверенности в своей цели, чувства достоинства и красоты, что превосходит мир? Ты хочешь заботы и безопасности, и постоянного тепла надежной защиты? Ты хочешь тишины, что нельзя нарушить, кротости, что невозможно ранить, глубокого и прочного благополучия, и столь совершенного покоя, что его вовек ничто не потревожит? Прощение предлагает тебе все это и многое другое.
Достигшие эмоциональной мудрости способны прощать, потому что умеют под маской гнева разглядеть страх и неуверенность, которые его питают. Поэтому такие люди менее склонны к настороженности и защитной реакции, и их поведение может помогать другим и оказывать на них целительное действие. В качестве примера, рассмотрим следующую историю, рассказанную учеником школы айкидо:
В сонный весенний полдень поезд с дребезжанием и лязгом тянулся через пригороды Токио... На одной из остановок двери открылись, и полуденный покой был внезапно взорван каким-то человеком, изрыгавшим яростные неразборчивые ругательства. Он шатаясь вошел в наш вагон. Это был крупный мужчина в одежде рабочего, и он был пьяным и грязным. Он с криком набросился на женщину, державшую на руках младенца. От толчка она развернулась на месте и рухнула на колени пожилой пары на ближайшем сиденье. Только чудом ребенок не пострадал.
Эти двое в ужасе вскочили на ноги и стали пробираться в другой конец вагона. Рабочий нацелился дать пинка в удаляющуюся спину пожилой женщины, но промахнулся, поскольку она успела отойти на безопасное расстояние. Это так взбесило пьяного, что он ухватился за металлическую стойку посередине вагона и попытался вырвать ее из гнезда. Я мог разглядеть, что одна его рука была порезана и кровоточила. Поезд качнуло вперед, пассажиры застыли от страха. Я встал.
Тогда, лет двадцать назад, я был молод и в прекрасной форме. Последние три года я почти ежедневно уделял добрые восемь часов занятиям айкидо. Мне нравились броски и захваты. Я считал себя крутым. Проблема заключалась лишь в том, что мое боевое искусство не было испытано в реальной схватке. Нам, изучавшим айкидо, не разрешалось драться.
"Айкидо" – снова и снова повторял мой учитель – "это искусство примирения. Всякий, кто хочет драться, порвал свою связь со вселенной. Если вы пытаетесь подчинять себе людей, вы уже потерпели поражение. Мы здесь изучаем как разрешать конфликт, а не как его начинать".
Я прислушивался к его словам. Я старался изо всех сил. Я даже стал переходить на другую сторону улицы, чтобы избежать встречи с чимпира –хулиганствующими панками, которые околачивались около железнодорожных станций. Я восхищался своей выдержкой, я чувствовал себя одновременно крутым и святым. Однако, в глубине души, я жаждал, чтобы мне представилась абсолютно оправданная возможность спасти невинного, наказав виновного.
"Вот оно!" – сказал я себе, вставая. "Люди в опасности. Если я сейчас же чего-то не сделаю, то, вероятно, кто-нибудь пострадает".
Увидев, что я встаю, пьяный почувствовал шанс выместить на ком-то свою злобу. "Ага!" – заревел он. "Иностранец! Тебя нужно научить японским манерам!"
Слегка взявшись за ременную петлю над головой, я медленно посмотрел на него с презрением и отвращением. Я собирался разорвать это ничтожество на куски, но он должен был начать первым. Я хотел его взбесить, и потому, поджав губы, послал ему вызывающий воздушный поцелуй.
"Ну ладно!" – заорал он. "Ты у меня получишь урок!". Он подобрался, готовясь броситься на меня.
За долю секунды до того, как он смог двинуться, кто-то громко позвал: "Эй!". Возглас резанул по ушам. Я помню его странно веселую, радостную интонацию – как если бы вы с приятелем что-то усердно искали, и он вдруг на это наткнулся – "Эй!"
Я взглянул налево; пьяный повернулся направо. Мы оба смотрели сверху вниз на маленького старого японца. Ему, должно быть, давно перевалило за семьдесят – этому крохотному джентльмену, безмятежно восседавшему там в своем безупречном кимоно. Он не обратил на меня никакого внимания, но очаровательно улыбнулся рабочему, как будто хотел поделиться с ним какой-то самой важной, самой приятной тайной.
"Давай сюда" – сказал старик в слегка простонародной манере. "Иди, потолкуй со мной". Он чуть взмахнул рукой, приглашая.
Крупный мужчина последовал за этим движением, будто привязанный. Он воинственно встал перед старым джентльменом и заорал, перекрывая стук колес: "Какого чёрта я должен толковать с тобой?" Теперь пьяный стоял ко мне спиной, и если бы он двинул локтем хоть на миллиметр, я бы уложил его на месте.
Старик продолжал улыбаться рабочему. "Ты что пил?" – спросил он, глядя с неподдельным интересом. "Я пил саке" – брызжа на старика слюной, проревел рабочий в ответ – "и это не твое собачье дело!".
"О, вот это замечательно" – сказал старик – "совершенно замечательно". Видишь ли, я тоже люблю саке. Каждый вечер мы с женой – а знаешь, ей уже семьдесят шесть – мы согреваем маленькую бутылочку саке и берем ее с собой в сад, и там мы садимся на старую деревянную скамью. Мы наблюдаем заход солнца, и смотрим, как чувствует себя наша хурма. Это дерево посадил мой прапрадедушка, и мы беспокоимся, оправится ли оно после ледяных ветров, что дули этой зимой. Хотя наше дерево чувствует себя лучше, чем я ожидал, особенно, учитывая, какая у нас неважная земля. Так приятно это видеть, когда мы берем свое саке и выходим насладиться вечером – даже когда идет дождь!". Он поднял на рабочего сияющие глаза.
По мере того, как пьяный пытался следить за речью старика, его лицо начало смягчаться. Он медленно разжал кулаки. "Да" – сказал он – "я тоже люблю эти деревья...". Его голос замер.
"О, да" – улыбаясь сказал старик, – "и я уверен, что у тебя чудесная жена".
"Нет" – отвечал рабочий. "Моя жена умерла". Раскачиваясь в такт движения поезда, этот большой мужчина начал тихонько всхлипывать. "У меня нет жены, у меня нет дома, нет работы. Мне так стыдно за себя". По его щекам покатились слезы; по телу прошла судорога отчаяния.
Теперь настал мой черед. Стоя там, со своей незапятнанной юношеской невинностью, со своим праведным стремлением "сделать этот мир безопасным для демократии", я вдруг почувствовал себя грязнее этого пьяного.