Владимир Леви - Ошибки здоровья
Еще важный семейный факт: бабушка, мама мамы, была детским доктором, очень хорошим. На мой выбор это влияния вроде бы не произвело, я даже не помнил об этом — бабушка погибла во время войны, работая с ранеными, я тогда был совсем малышом — но теперь понимаю, что тайное воздействие все же произошло..
Поступил наобум, еще не желая стать врачом, только исследователем мозга, думалки, как мы говорили, — очень меня занимало, как думалка работает, мечтал совершить открытие, чтобы человечество поумнело...
Что психиатром стану, понял к концу четвертого курса. Это был уже основанный на некоем опыте выбор.
Но ни тогда, ни даже лет через пять после начала работы, я еще не мог осознать, в какую великую и грозную стихию погружаюсь, чему отдаюсь — и по каким тайным стремлениям... До осознанности в этом вопросе начинаешь дозревать только году на пятнадцатом службы, если только, конечно, ты не такой сразу сложившийся нравственный гений, как доктор Чехов, Швейцер или Гааз...
— Какими же были те, первоначальные побуждения на сегодняшний, более зрелый взгляд?
— Смешанными — что естественно, и что плохо, если дальше не происходит фильтрации. И низкими, и высокими, и бескорыстными, и корыстными. Шла борьба мотивов. Сказать, что она окончилась, еще рано...
ЧТО ОБЩЕГО МЕЖДУ ИМПОТЕНТОМ И ЕГО КОШЕЛЬКОМ?
— Есть ли разница между пациентами первых врачебных лет и сегодняшними?
— За тот срок, в течение которого я наблюдаю и изучаю людей, черное может успеть показаться белым и наоборот. Изменился я сам, продолжаю меняться, вижу пациентов иначе, чем прежде, и понимаю, что разница между моими первыми и теперешними пациентами наверняка меньше, чем мне кажется.
Я — величина переменная; зато все, что я до сих пор увидал и что удалось продумать, — приводит к выводу, что суть человеческая — величина постоянная.
Сущность человеческих страданий, трудности характеров, сложности взаимоотношений, зависимости, конфликты и возникающие отсюда неврозы, законы наследственности, глубины душевной жизни, тайны развития личности, телесные и душевные болезни, судьба, любовь, смерть — все это данности, не зависящие от того, советекая ли власть у нас на дворе или антисоветская, коммунизм или капитализм.
— С чем теперь чаще обращаются к вам, с какими проблемами?
— Не веду статистики, но некоторые наблюдения и умозаключения могу привести. Нынешнее время существенно изменило, выражаясь научно, структуру обращаемости к психотерапевту.
Когда я начинал, например, было много алкоголиков, как и сейчас, но наркоманов мало, а сейчас просто обвал.
Неврозов, страха, фобий, в общем, столько же, сколько всегда, но поводы меняются. Больше стало боящихся авиаполетов и лифтов, а вот трамваев, машин и собак уже почти не боятся.
Раньше боялись шпионов и стукачей, теперь в моде мания порчи — и того хуже, заказной порчи.
Люди стали откровеннее, свободнее признаются в своих бзиках, охотнее лечатся, если им это мешает. Терпимость общества к странностям и болезненным отклонениям психики отдельных своих представителей начинает в целом возрастать, это хорошо, но... Доза психотерпимости в нашей Госдуме и в кремлевских коридорах давно и, кажется, безнадежно превышена.
Дает себя знать повышение непредсказуемости существования, агрессивность и жестокость среды, отсутствие какой-либо общественной заботы и защищенности человека. Гораздо многочисленнее стали депрессии и состояния тлеющей и обостряющейся, как зубная боль, боли душевной... Эти состояния, чреватые самоубийствами и криминальными исходами, я назвал «психалгиями», помощь при них должна быть точной и незамедлительной.
— Правильно ли толковать ваш ответ, что меняются не столько пациенты и их проблемы, сколько отношение к этим проблемам?..
— Меняется характер отношений между людьми, а это меняет и относительный вес той или иной проблемы.
Заикающихся, например, на душу населения сегодня ровно столько же, сколько было, когда я начинал работать. Зато импотентов — а это страдание психофизиологически точно той же природы, что заикание, только на ином уровне — стало гораздо больше.
— Неужели так катастрофически успели ослабнуть представители сильного пола?
— Нет, но очень уж выросло сексуально-психологическое давление на мужчин. Давит и возрастающая требовательность так называемого слабого пола — как к потенции мужчины, так, и в гораздо большей степени, к его кошельку: давит переполнение телеэфира порнухой; давит медицинская реклама: ты импотент или вот-вот им станешь, внушает она, — кушай наш препаратик, и все будет хоккей... А при этом психологическая образованность наших дам растет медленно и не в ту сторону...
Входит в моду выяснение отношений в семье через посредство психолога. Раньше по вопросу измены мужа обращались в партком, а теперь ко мне. Проблемы учебы в мое школьное время решались с помощью ремня, второгодничества или ремесленного училища. Теперь к ремню прибавились денежки и психолог опять же, но...
Что еще вам поведать?.. Радостно ли узнать, что многие из таких, кого в брежневские и даже в горбачевские времена пихали в психушки в качестве шизофреников или опасных для общества психопатов, сегодня преуспевают, разъезжают в иномарках, владеют большой собственностью, избираются на высокие должности?..
ПОЧЕМУ МЫ ПЕРЕСТАЕМ ВЕРИТЬ В ТАБЛЕТКИ?
...А при всем том — в сути человеческих дел, забот и невзгод мало что меняется даже по сравнению со временами древнеегипетскими и библейскими, тем паче временами Римской империи... Если почитать Сенеку, его рассуждения о болезнях, о жизни и смерти, то станет очевидно: человек уже не первое тысячелетие стоит перед все теми же вопросами бытия и небытия...
Я сейчас заново увлекся Чеховым — увлекся не только как писателем, но и как врачом, а врачом он был того же качества, что писатель. Великий доктор Антон Павлович Чехов мне показал с ясностью дважды два, что проблемы нашей отечественной медицины остались в основном теми же, что в его времена.
Медицина развивается технически, как все в наше время, но психологическое положение больного, степень невежества и пороки медиков, конфликт между коммерциализацией медицины и ее сущностью остаются прежними, а кой в чем и неприятно обострились...
— Однако некоторые проблемы за век, отделяющий нас от Чехова, человечество все же решило. И в общей медицине, и в психиатрии применяется множество эффективно действующих средств...
— Верно, не спорю — как верно и то, что сегодня вся мировая медицина вошла в крупный кризис, смысловой и этический. Кризис доверия, кризис совести.
— Как вы относитесь к лекарствам? Назначаете ли своим пациентам? Принимаете ли сами?
— Хорошо отношусь, но с осмотрительностью. Назначаю и принимаю, но, - Внутренне помолясь — когда совсем уж невмоготу, в малых дозах... Предпочитаю медленное естественное выздоровление быстрой искусственной «поправке», чреватой разбалтыванием организма.
— Постоянно появляются и рекламируются какие-то новые препараты. Неужели каждый из них лучше прежних?
— Неужели обувь каждой новой модели обязательно лучше тех, что носили вчера?..
В медицине старый друг лучше новых двадцати двух.
К примеру, эуфиллин — чудесный препарат для сосудов мозга и сердца, сильный и мягкий, гармонично вписывающийся в естество, сам себя умеряющий. Позабыт-позаброшен, врачи уже не знают его, хотя еще выпускается и в аптеках есть...
Как-то еще можно понять тех, кто гоняется за модной одеждой. Но предпочитать лекарство только потому, что оно новое... Опасная дурь.
И обидно за старые добрые средства, незаслуженно забываемые. Как и за добрые старые книги, добрых людей, добрую музыку, добрые мысли...
— Но почему же все-таки знаменитые лекарства, когда-то хорошо помогавшие многим больным, теперь не в моде? Уже не действуют — или?..
— Вот главное: любое лекарство в каком-то проценте случаев не помогает — не действует, а в каком-то действует либо наоборот, либо не в ту сторону, вбок куда-то — и побочное действие становится основным.
Это общий закон. Не только для лекарств. Для всего на свете. Нет панацеи и не может быть никогда. Но люди ее непрерывно ждут, неизбывно хотят, и на этом противоречии создалась целая психология, она и работает в лекарственном бизнесе. И далеко не только в нем...
Когда я был начинающим психиатром, психотропные средства только еще входили в почет — новые (теперь уже старые) препараты с мощным (теперь уже относителыю слабым) воздействием на психику. Сообщали о фантастических результатах, говорили, что это революция в психиатрии. Казалось, еще немного, и с психическими заболеваниями будет покончено.
