Леонид Сурженко - Воспитание без крика и истерик. Простые решения сложных проблем
Практикуя пристальное внимание, очень скоро вы заметите, что ваш ребенок стал спокойнее, рассудительнее, увереннее в себе. Что он меньше скандалит и, как ни странно, гораздо меньше привлекает к себе внимания.
Этой метаморфозе имеется весьма простое объяснение: капризы, скандалы и крик – это естественные инструменты ребенка в его борьбе за родительское внимание. Таким образом ребенок требует: «Обратите на меня внимание!» И если родитель вовремя отреагирует на эту просьбу, а еще лучше – предупредит требования ребенка, то нужда в этих «пожарных» методах, собственно, отпадает.
Так что парадоксальный совет «хотите отдохнуть от ребенка – займитесь им!» при более подробном рассмотрении вовсе не кажется парадоксальным.
Если взрослый вовремя обращает внимание на своего ребенка, если он дарит ему восхитительные минуты наедине с собой, минуты, отданные только ему и никому больше, ребенок полностью заполняет свой эмоциональный резервуар на долгое время, и ему просто не захочется через несколько минут бежать за «добавкой». И не стоит думать, что наглое дитя воспользуется «халявой» и станет тиранить родителя каждые пять минут. Если ребенок длительное время находился на голодном эмоциональном пайке – возможно. Но это быстро пройдет. Если, конечно, это «голодание» не было хроническим. Обычно же ребенок, получивший свою порцию внимания, тут же улетучивается, чтобы заняться более интересными вещами. Конечно, он вернется – но не так скоро, чтобы успеть надоесть родителям.
В то же время вам не придется выискивать момент, чтобы наконец уделить ребенку должное внимание. Повторюсь: он сам прибежит к вам. Вам останется только не отмахнуться, не отпугнуть, а просто поговорить с ребенком о том, что его волнует. Или даже просто посидеть рядом. Это ведь так просто.
Такие вот «большие секреты» общения с ребенком приводит Кэмпбелл в своей книге. Советы несложные, не требующие никаких специальных знаний и даже тренировки. Они доступны каждому. Впрочем, очень многие родители используют эти секреты в повседневной жизни, даже не подозревая, что это – большое педагогическое открытие. Если ваша семья из их числа – я очень раз за вас. Тогда вам не понадобится ни книга Кэмпбелла, ни моя. Если же существуют определенные трудности – что же, жизнь как раз и является «способом существования белковых тел, преодолевающих трудности в процессе приспособления к окружающей среде». Так что, пока эти трудности есть – не все потеряно. Потому что жизнь продолжается.
6
«Что делать», или Правила безопасности, когда уже поздно
Сверстника не стыдно послушаться, но дать себя убедить взрослому, а уж тем более растрогать – это дать себя провести, обмануть, расписаться в своем ничтожестве; к сожалению, дети правы, не доверяя нам.
Януш Корчак. Право ребенка на уважениеАня с горечью окинула взглядом немалую кучу тряпья, которую вытряхнула из шкафа. Здесь было все: и модные кофточки, и джинсы, и «дудочки», и какие-то допотопные платья, и обрезанные у самой груди маечки… Но надеть было решительно нечего. Конечно, из данного «репертуара» можно было нацепить что-нибудь на дачу или, на худой конец, на улицу. Но на дискотеку? Где будут тусоваться Вика со Светкой да еще парни из их параллели? А сегодня, может быть, и Артем придет. Нет, появиться в таких шмотках перед Ним – совершенно невозможно. Тут уже никакие отговорки не прокатят. Это в школе им капают на мозги, чтобы одевались «скромнее» да «со вкусом». Тут всегда можно пожать плечами – мол, и рада бы прикинуться поприличнее, да только вот учителя не позволят… В их девятом классе, впрочем, девчонки одевались еще скромно. По сравнению с другими параллелями. В «дэшке» – вообще атас! Как их родители в таком виде в школу пускают, непонятно. Конечно, если предки бабками под завязку набиты, можно и одеваться. И учителя тебе ничего не скажут… А если вот как мои, что один, что другой – «пролетарии», куда уж высовываться… Главное, ведь мать-то не дура вроде и не жадная: ради дочери, кричит, на все пойду. А попробуй только вот намекни ей – мол, давай, мать, вон эту шмотку купим – так сразу в позу! «Дочь, разве такое можно носить? Это же на один раз! Давай я тебе хорошую вещь куплю!» Ну на кой мне эти «хорошие вещи», когда их только на вечер «кому за тридцать» надевать? Что это за фалды такие, когда они весь пирсинг на пупке закрывают! Тоже вот скандалили весь день, когда мать эту несчастную сережку у нее на животе заметила. Все нормальные девчонки теперь так делают. В их время уши кололи, теперь – пупки. Ну и что? Кому от этого хуже?
Вот ее единственный нормальный топик. Придется в нем и идти. Правда, на улице холодновато, но ведь это только до клуба, а там – тепло. Да и стоять на месте не придется.
Аня покрутилась у зеркала, натягивая тесную одежку. Живот с вызывающей серебряной сережкой на пупке остался открытым, как и полагается продвинутой даме ее возраста. Окинула себя взглядом – ничего. Теперь оставалось тихонько выбраться из дома, чтобы не будоражить родных. С отцом и так отношения были никакие, а вот с матерью ссориться в очередной раз не хотелось. Потому что их ссоры приобретали какой-то нездоровый, хронический характер. Не в этот раз. Очень уж не хотелось портить настроение ни себе, ни другим.
Аня уже собрала сумочку, еще раз опасливо глянула на дверь и…
– Аня! – голос матери звучал требовательно и решительно. – Аня! Подойди сюда!
Анна раздраженно мотнула головой: надо же, как не вовремя. Быстро схватила серый вязанный свитерок, накинула на плечи. Ну, что там еще ей понадобилось?
Вера Сергеевна стояла посреди прихожей, высокая, бледная, с глазами, в которых Аня не увидела ничего хорошего. В левой руке Вера Сергеевна держала тетрадку – обычную розовую полуобщую тетрадку. Анна не сразу поняла, что это. А когда поняла, похолодела: это был ее дневник. Не тот школьный дневник, в который записывались домашние задания, а дневник, который она вела уже два месяца. Куда записывала самые сокровенные свои мысли. Где были записи, не предназначенные ни для чьих глаз. И тем более – глаз матери. Человека, который живет с ней под одной крышей.
Это вполне нормально – иметь свои секреты. Не оттого, что кому-то не доверяешь (хотя и от этого тоже), а оттого, что ты – отдельный человек со своими, присущими только тебе чувствами и желаниями. Это личная территория, вторжение на которую больно ранит и которую ты будешь защищать ото всех посягательств.
Оставалась еще маленькая надежда, что мать не читала дневник. Или, по крайней, мере не добралась до самых интимных страниц ее автобиографии… Но, взглянув на скрюченные пальцы, на брезгливое выражение лица матери, Анна поняла: никакой надежды нет. Холод внутри нее вдруг превратился в жар, и с неожиданной даже для нее самой яростью Аня закричала:
– Какое ты имеешь право брать мои вещи?!
Казалось, в первую минуту Вера Сергеевна опешила. Видимо, она совершенно не ожидала такой стремительной атаки. Она была уверена, что, уличив дочь в постыдных мыслях ее же дневником, она обеспечит себе полное право негодовать. Но, похоже, эта маленькая дрянь совершенно потеряла совесть и уважение к старшим.
– Какие твои вещи? Где здесь – твои вещи? – пришла в себя Вера Сергеевна. – Да как ты смеешь орать на мать?!
– А как ты смеешь копаться в моих вещах?! Я что, лажу по твоим сумочкам?! – изводилась Аня.
– Пока я тебя кормлю, я буду решать, куда мне «лазить», а куда – нет! И вообще – ты как с матерью разговариваешь? Осмелела? Как пакость разную писать, так это – хорошо, а как матери ответить – так она в крик! Ишь ты! Взрослая мне нашлась! «Валера сказал, что ему не нужна малолетка, потому что…» – процитировала Вера Сергеевна. Но окончить фразу она не успела: Аня пантерой бросилась вперед, вцепившись в розовую тетрадку. Мать поздно поняла свою ошибку и не успела отдернуть руку. Теперь она пыталась вырвать дневник из цепких рук дочери. Дерматиновая обложка держалась недолго: раздался треск, и дневник разорвался на две половинки.
Сразу стало как-то тихо. Аня и ее мама стояли друг напротив друга в напряженных позах, в руках у каждой, как немое свидетельство противостояния, висели клочья бывшего дневника.
– Я тебя ненавижу… – вдруг тихо, но выразительно произнесла дочь.
Вера Сергеевна хотела что-то ответить, но слов почему-то не было. Они ушли, как ушла куда-то ярость. Осталось какое-то гадкое чувство и ощущение большой, непоправимой беды.
Вторую неделю мать с дочерью не разговаривают. Стараются не встречаться в доме. Аня даже на кухню не заходит, когда мама там. Вера Сергеевна уже жалеет о том, что показала дочери, что знает о ее дневнике. Однако как наладить отношения – не представляет. Ей кажется, что после случившегося дочь ни за что не простит свою маму.
