Эрих Фромм - Кризис психоанализа
Сон мальчика, где присутствует водопроводчик, не только не означает угрозу кастрации со стороны отца, но даже не выражает боязни кастрации. По крайней мере ясно, что этот сон связан с желанием Ганса получить пенис такой же большой, как у его отца, или суметь поменять свой маленький пенис на другой, побольше. Другими словами, его фантазия может означать желание скорее вырасти, а не страх кастрации.
Не имея возможности обсуждать здесь мнение Фрейда (особенно относительно сильной боязни ребенком своего отца), отметим, что это еще одно «слабое место», которое объяснимо его чрезвычайно патриархальным подходом к данной проблеме. Фрейд не мог допустить, чтобы признать женщину главной причиной боязни. Но клинические наблюдения явно показывают, что самые сильные и патогенные страхи у ребенка были связаны с матерью. Если роль матери в этом случае сравнивать с ролью отца, то окажется, что сын не очень боялся отца[55]. Скорее Гансу нужен отец, чтобы защитить его от угроз матери, а успех терапии наступает во многом не благодаря беседам с мальчиком, а благодаря защитной роли отца и роли «суперотца», то есть самого профессора Фрейда.
Фрейд считает, что история Ганса – классический пример проявления эдипова комплекса. Он утверждает, что кровосмесительное желание ребенком своей матери «эндогенно», а не результат соблазна матерью. Мы не сомневаемся, что у пятилетнего ребенка присутствуют сексуальные интересы и желания и что их объектом очень часто бывает мать. Тем не менее это сексуальное желание не может быть столь сильным и исключительным, каким его считал Фрейд, и было бы оно вообще, если бы не активный материнский соблазн.
Клинический материал, представленный Фрейдом, дает нам некоторые важные свидетельства касательно материнского соблазна. Он почти не подлежит сомнению, так как маме Ганса нравилось, когда он был с ней в постели и в ванной комнате. Но мать-соблазнительница не единственный объект сексуального влечения Ганса. Ему очень хочется спать с Марикой. Однажды он признался, что предпочитает ее компанию материнской компании. Ганс, конечно, ощущает сексуальное влечение к матери, но оно не так сильно и всепоглощающе, чтобы из него выросла ненависть к отцу, а затем и страх перед ним.
Это не значит, что мы недооцениваем важность фиксации сына на отношении к матери. Напротив, мы уверены, что эта фиксация была бы глубже, если бы она в основном или исключительно основывалась на сексуальном желании. В действительности сексуальный интерес обычно не становится основой очень прочной сексуальной связи. Мужчина может легко менять объекты своего сексуального интереса, и это же свойственно маленьким мальчикам. Фрейд полагает, что генитальной фиксации на матери предшествовали прегенитальные связи. «Сосание материнской груди становится исходным пунктом всей сексуальной жизни, недостижимым прообразом любого более позднего сексуального удовлетворения, к которому в трудные времена часто возвращается фантазия. Материнская грудь – первый объект сексуального влечения[56]… новый объект оказывается почти идентичным первому благодаря присоединению к нему орального стремления к удовольствию. Если это и не материнская грудь, то все-таки мать. Мы называем мать первым объектом любви… К этому времени, когда мать становится объектом любви, у ребенка уже началась психическая работа вытеснения, которая лишает его знания какой-то части своих сексуальных целей[57]…Мать заботится о всех нуждах ребенка, и поэтому ребенок заинтересован в том, чтобы она ни о ком другом не беспокоилась…Когда малыш проявляет самое неприкрытое сексуальное любопытство по отношению к матери, требуя, чтобы она брала его ночью в свою постель, просится присутствовать при ее туалете или даже пытается соблазнить ее, как это, смеясь, замечает мать, то в этом, вне всякого сомнения, обнаруживается эротическая природа привязанности к матери. Такая же забота матери о маленькой дочери не достигает того же результата; отец, соперничая с ней в заботе о мальчике, тоже не становится столь же значимым для сына, как мать. Короче говоря, никакой критикой нельзя исключить из ситуации момент полового предпочтения. С точки зрения эгоистического интереса со стороны маленького мужчины было бы лишь неразумно не пожелать иметь к своим услугам двух лиц вместо одного из них»[58].
Действительно, эмоциональная связь между ребенком и матерью заложена глубже, чем подразумевается под термином «прегенитальная фиксация». Эти любовные узы очень крепки там, где мать представляет собой помощь, защиту; на деле она олицетворяет собой саму жизнь – все то, что нужно, чтобы жить и не страдать. Любовь матери безусловна, а это порождает чувство глубокого удовлетворения, даже эйфории.
Когда мать перестает быть расточителем любви, дающей жизнь, она становится грозным монстром, всеми средствами мешающим росту своего ребенка. В конечном счете она становится всеразрушающей, каннибалической богиней разрушения (как одна из сторон индийской богини Кали), которая, в конце концов, делается идентичной самой смерти. Другими словами, связь с матерью может быть как мягкой, так и вредоносной, что отражается на уровне развития, достигнутого ребенком в процессе индивидуализации.
Если самый большой страх Ганса в основном связан с матерью, а не с отцом, то как можно объяснить фобию Ганса? Мы думаем, что элементы, составляющие эту фобию, таковы: поскольку Ганс любит мать, его страх перед ней увеличивается после ее угрозы кастрировать его и бросить его. Страх нарастает при его первом столкновении с фактом смерти. До возникновения фобии маленький Ганс видел похороны в Гмундене. Потом он видел, как упала лошадь, и подумал, что она умерла. Первая встреча со смертью всегда бывает очень серьезным событием в жизни ребенка, она может вызвать дополнительное болезненное состояние у ребенка, испытавшего страх кастрации.
Следовательно, можно сделать вывод, что страх перед лошадью имеет две причины: 1) страх перед матерью из-за ее угрозы кастрацией и 2) страх, вызванный смертью. Ганс стремится уйти от этих страхов, отчего у него развивается фобия, боязнь лошадей и состояние тревоги.
Вопреки объяснению Фрейда мы склонны допустить, что боязнь Ганса возникла вследствие угроз матери. Может быть, это было сильное, но подавленное чувство агрессии против матери из-за ее «измены» сыну с рождением дочери-соперницы, а также из-за желания маленького мальчика освободиться от фиксации на ней? Возможно и такое, но у нас нет достаточного материала для доказательства этого.
Однако есть факт, подтверждающий данную гипотезу. Обращаясь к фантазии Ганса о лошади, которую он вывел из конюшни, отец спрашивает: «Ты вывел ее из конюшни?»
Ганс. Я ее вывел, потому что хотел ее побить…
Отец. Кого, собственно, тебе хотелось бы ударить – маму, Анну или меня?
Ганс. Маму.
Отец. Почему?
Ганс. Вот ее я хотел бы побить.
Отец. Когда же ты видел, что кто-нибудь бьет маму?
Ганс. Я этого еще никогда не видел во всей моей жизни.
Отец. И как бы ты это хотел сделать?
Ганс. Выбивалкой. (Мама часто грозит ему выбивалкой.)[59]
В этом диалоге предполагается идентификация лошади с матерью и проявляется враждебность к ней. Фрейд признает возможность наличия у мальчика темного, садистического чувства к матери[60], но он также видит и другую сторону – «ясное желание мести по отношению к отцу»[61]. Последнее – основа для доминирующей интерпретации анализа случая Ганса. Но действительно ли враждебность Ганса направлена против отца, как заключает Фрейд? Можно ли установить это на основании каких-либо слов Ганса?
Анализируя свидетельство, предлагаемое Фрейдом в поддержку этого тезиса, нужно иметь в виду, что он сам подсказывал объяснения маленькому Гансу перед тем, как получить их от него и иметь основания для поддержки своей интерпретации. Так как мальчик признавал авторитет профессора и считал его «суперотцом», то его подсказки могли иметь очень большое воздействие на ребенка. Здесь следует спросить: в какой степени некоторые ассоциации Ганса основаны на этих подсказках и в какой – спонтанны?
Чувство агрессивности по отношению к отцу явно звучит в следующем диалоге.
Отец. Почему же ты всегда плачешь, когда мама целует меня? Потому что ты ревнуешь? (Заметьте навязываемую форму интерпретации.)
Ганс. Да, пожалуй.
Отец. Тебе бы, наверно, хотелось быть папой?
Ганс. О да.
Отец. А что бы ты стал делать, если бы ты был папой?
Ганс. А ты – Гансом? Я бы тогда возил тебя каждое воскресенье в Лайнц – нет, каждый будний день. Если бы я был папой, я был бы совсем хорошим.
