Джон Пауэлл - Как устоять в любви (издание 2)
Невыраженные эмоции нельзя назвать явлением положительным, однако репрессия эмоций, низведение их в область подсознательного, оказывается еще более разрушительным, потому что, хотя мы и знаем, что нас что-то ранило, но когда мы при этом репрессируем наши чувства, то мы не знаем, почему мы это делаем. Мы прячем источник нашей боли в темнице подсознательного. Но, к несчастью, репрессированные эмоции не умирают. Их заставили замолчать. Они изнутри оказывают свое влияние на личность и поведение человека. Например, человек, репрессировавший чувство вины, будет стремиться всегда, хотя и подсознательно, наказать себя. Он никогда не позволит себе испытать чувство безграничной радости или успеха. Репрессированные страхи и гнев могут проявляться физически в виде бессонницы, головных болей или язвы. Если такие страхи или гнев будут восприняты сознательно, и человек расскажет о них в деталях кому-либо другому, то вполне вероятно, что у организма уже не будет необходимости проявлять это в виде бессонницы, непрестанных головных болей или язвы.
4.4 Причины репрессий
Имеются три основных мотива репрессий. Мы хороним нежелательные эмоции, потому что:
1) Мы так запрограммированы. Так называемые «родительские наставления», преподанные нам в раннем возрасте, постоянно звучат в нашем сознании. Наши глубочайшие инстинкты подвергаются действию воспитания в течение первых пяти лет нашей жизни со стороны родителей или тех, кто был постоянно возле нас и оказывал на нас влияние. У ребенка из семьи, где не принято бурно выражать свои чувства, естественно, будет проявляться тенденция к подавлению таких эмоций, как нежность и стремление привлечь к себе внимание. Ребенок, который вырос в семье, где имели место постоянные конфликты между родителями, может быть, имел вполне подходящие условия для проявления гнева, но невольно учился подавлять такие чувства, как сострадание, раскаяние и т.п.
2) Мы «морализуем» эмоции. В зависимости от наших взглядов мы склонны называть те или иные эмоции «хорошими» или «плохими». Например, чувствовать благодарность — это хорошо, а чувствовать гнев или ревность — это плохо. В чистом виде это звучит глупо, но по существу родители часто говорят своим детям: «Ты не имеешь права испытывать такое чувство» или «Ты не должен был чувствовать гнев, а должен был бы чувствовать сострадание». Есть одно вполне законное чувство, которое, однако, в нашем обществе почти повсеместно находится под запретом, — это чувство жалости к самому себе, чувство саможаления, вплоть до того, что само слово «саможаление» стало почти бранным словом.
3) И, наконец, последнее, что заставляет нас отказаться от вполне законных чувств, это так называемый «конфликт значимости». Например, если стремление быть мужчиной стало существенной составной частью моей идентичности и моего собственного образа, той значимостью, на которую я поставил самую высокую ставку, то определенные эмоции будут наносить ущерб этому образу. Я буду тщательнейшим образом проверять свои эмоции, чтобы сохранить мужественность. В течение первых сорока лет моей жизни я не смел позволить себе бояться кого-либо или чего-либо. Во всяком случае, я твердо держал это в голове и именно так всегда говорил. Но мой бедный желудок нес все иго этой репрессии. Мои кишки никоим образом не хотели верить ни голове, ни языку.
Я думаю, что эти три причины могут быть сведены к одному простому мотиву. То, в чем я нуждаюсь для того, чтобы продолжать жить, — это само-принятие-уважение-понима-ние-празднование. Я старался построить некоторые структуры, которые удовлетворили бы потребности в само-принятии. Я допускаю, что это похоже на домик из спичек. Я должен |защитить его от всех угроз — от тех, что приходят изнутри, и от тех, что снаружи. Эмоции, возникающие внутри, если они окажутся несовместимыми с само-принятием, могут угрожать надежности, вызвать крен в башне моего само-образа. Я не могу себе это позволить. Но тогда у меня будут головные боли, аллергии, язвы, подверженность гриппозным вирусам и всевозможные спазмы. Похороненные эмоции подобны отверженным людям — они заставляют нас платить высокую цену за свое отвержение. Сам ад не располагает такими злобными фуриями, которые сравнились бы с отверженными эмоциями.
4.5 Реальная утрата утраченных эмоций
Утраченные или репрессированные эмоции в действительности не утрачиваются. Тем или иным образом они продолжают нам напоминать, что на самом деле мы еще не расстались с тем, что пытались отвергнуть. Помимо того, что этот встроенный в организм источник боли доставляет те или иные беспокойства в виде физических недугов, главная трагедия репрессии заключается в том, что весь процесс человеческого возрастания прекращается, во всяком случае, на время. Психологи называют это состояние «фиксацией», понимая под этим остановку внутреннего роста и развития.
Я считаю, что эта истина по отношению к самой жизни как таковой была ярко показана в исследованиях и книгах о жизни и умирании д-ра Элизабет Кублер-Росс. То, что д-р Кублер-Росс писала в отношении принятия факта смерти, представляется вполне приложимым к принятию самого себя и вообще других жизненных реальностей. И в том и в другом случае акт принятия включает в себя целый комплекс эмоциональных реакций, каждая из которых должна быть полностью пережита для успешного завершения всего процесса.
Д-р Росс считает, что смертельно больной пациент после того, как ему сообщают о приближающейся смерти, чаще всего и просто всегда не в состоянии полностью и непосредственно принять это известие. Он должен пережить несколько стадий, первая из которых — стадия отрицания: «Нет, только не я!». Будучи не в состоянии примириться с тем фактом, что его жизнь вскоре оборвется, от «ставит свою подпись на бланке отрицания». Когда пациент перестает настаивать на отрицании, он обычно, согласно исследованиям д-ра Росс, вступает в период гнева, ярости и негодования. Его «Нет, только не я!» становится «Почему я?». Он неистовствует против неотвратимого умирания, и его гнев нередко обращается на медперсонал. Пусть вслух он говорит: «Ваша еда совершенно холодная… Эта инъекция страшно болезненная…». На самом же деле он говорит этим: «Вы продолжаете жить, а мне предстоит умереть. Вы собираетесь вырастить детей и увидеть внуков, а я должен расстаться со своими детьми, которым еще расти и расти». Он негодует на больничный персонал не по каким-то конкретным причинам, а лишь потому, что они здоровы и им предстоит жить дальше.
Особенность третьей стадии в том, что гнев и ярость переходят в стадию торга. «Почему я?» становится «Да, я, но, может быть, все же…» Этот торг обращен либо к врачу — |«Я никогда больше не выкурю ни одной сигареты», либо к Богу — «Я буду каждое воскресенье ходить в церковь!»
Четвертая стадия — уход в депрессию: «Да, черт возьми, я умираю, и я сдаюсь перед этим неизбежным фактом, но я ее хочу умирать». Внешне пациент входит в период задумчивости и грусти, но именно на этой стадии он уже более реалистически воспринимает факт своей смерти. И, наконец, последняя стадия этого процесса — принятие. «Я умираю, моя жизненная работа окончена. Я готов к этому». Эта последняя стадия принятия характеризуется внешним спокойствием и умиротворенностью.
Весьма существенно и имеет отношение к нашей теме то, д-р Росс говорит об этих стадиях, как о едином процессе. Подобно ступенькам лестницы, каждая из них преодолевается одной и обычно в указанном порядке. Д-р Росс предупреждает, что если кто-либо будет вмешиваться в этот процесс, стараясь удержать пациента на одной из стадий, например, на стадии отрицания, или стремиться перевести его из одной стадии в другую прежде, чем пациент будет к этому готов, то весь процесс, направленный к принятию факта смерти, автоматически окажется прерванным. Часто близкие больного стремятся к тому, чтобы умирающий продолжал играть в «игру отрицания». 95% из всех таких пациентов не так глупы, чтобы поверить этой игре, но близкие никак не хотят им позволить перейти к следующей, эмоционально более трудной стадии, отчасти потому, что щадят чувства своего родственника, отчасти же потому, что не знают, как себя вести в этом гораздо более трудном положении. Мы нередко просим кого-либо не плакать просто потому, чтобы самим удержаться от слез.
Д-р Росс рассказывает также о том, что нередко священники из самых лучших побуждений пытаются вывести пациента из стадии протеста, во время которой больной проявляет гнев и раздражительность, и ввести его в более приемлемую стадию принятия. Они прибегают у постели умирающего к магической формуле: «На все воля Божия». Если умирающий в состоянии изменить свое настроение и принять то, что говорит священник, то процесс на этом заканчивается. Но надо сказать, что все же необходимо признать как бы право больного на гнев и негодование, дать им излиться, прежде чем станет возможным принятие им своей утраты.
