Марина Линдхолм - Анатомия глупости
Жертвисты не протянут и дня с нормальными людьми. Надо, чтобы партнер эгоиста позволял ему быть эгоистом, обеспечивал его эгоизм хлебом, маслом и икрой.
Жертвисту нужен тот, кто будет принимать его жертвы.
Сейчас объясню.
Представьте, к вам пришел ваш сосед дядя Петя и принес свою пенсию. Со словами: «Мне не надо!» он пытается вручить вам свои деньги, он буквально встает на колени и засовывает деньги вам в карман, он умоляет вас принять его деньги на том основании, что вы ему доставите радость.
Он просто-таки будет счастлив избавиться от пенсии, потому что надо помогать ближнему и надо заботиться о других людях.
Допустим, вы ему пытаетесь сказать, что так нельзя, деньги не дают за просто так, что вы сами работаете, и у вас достаточно денег, и что вы позвоните в психиатрическую «неотложку»…
Бесполезно. Дядя Петя приходит к вам регулярно, он пытается подкинуть свои деньги вам под дверь, в почтовый ящик, в форточку…
Смешно?
Смешно, но именно так ведут себя жертвисты.
Видели вы матерей, которые работают полный день, а потом приходят домой и убирают за своей взрослой дочкой, готовят ей еду, а она спит днем и гуляет ночью и не ставит мать ни в грош?
Видели вы жен, которые живут с негодяями мужьями?
Некоторые такие негодяи не работают, пьют, бьют и плюют на все.
Почему эти несчастные жены продолжают оставаться с ними?
Они, жены то есть, могут рассказывать целые истории, новеллы, поэмы, почему так невозможно развестись, уйти, оставить своего негодяя мужа.
Не слушайте эти истории, не верьте этим слезам.
На самом деле эти несчастные счастливы: ведь они делают именно то, что хотят – приносят себя в жертву.
Чем больше у них мучений, тем ярче впечатления, чем синее синяки, тем больше удовлетворение от выполнения своей миссии.
Для того чтобы оправдать себя, эти жертвы собственного жертвизма используют целую идеологию.
Вот некоторые перлы жертвизма:
– Ради детей…
– Если я его брошу, он совсем пропадет.
Не могу удержаться от комментариев. А так пропадешь ты! Туда ему и дорога, пусть пьет, валяется в лужах и прочее…
– Мне его жалко…
– Он болеет, я не могу предать больного…
– Я сама виновата…
– Такая жизнь…
Даже если эти люди ходят с несчастными лицами и стенают в голос, – не верьте им.
Если ваша рука попала в огонь свечи, и вы действительно не можете ее там держать, вас будет трудно остановить отдернуть руку.
Вы отдернете руку, черт побери!
А если кто-то держит руку в огне и кричит: «Ой, мне больно, больше не могу!», но продолжает держать руку в огне, значит, или огонь фальшивый, или рука не настоящая, или он мазохист…
В нашей стране просто невероятное количество женщин, которые держат свои руки в огне.
Они несчастны, на их лицах печать вечного горя и страдания, они скрипят зубами по ночам, они никогда не смеются, они больны, они стареют уже в сорок, они сгибаются под своей ношей – но они ничего не меняют! Вот что поразительно!
Они продолжают держать руку в огне.
Сказка к главе «Эгоисты и жертвисты». Тоже страшная
Меня зовут Номер Первый.
Первый, потому что есть Номер Второй, то есть был.
Теперь я остался один, то есть мой номер теперь не имеет значения.
Я сижу и жду конца.
Конец наступит примерно часов через пять. Может, раньше.
Дело, видите ли в том, что мы близнецы, сиамские близнецы, Номер Первый и Номер Второй.
Мы соединены друг с другом чем-то вроде пуповины, она достаточно длинная, и много раз мы думали о том, чтобы разъединиться, ну, типа сделать операцию.
Но каждый раз решали, что не будем. Уж раз мы связаны с рождения, зачем бы нам разрезать эту связь?
Мы привыкли жить так, связанными.
И все шло хорошо, мы всегда были вместе, хотя, вы понимаете, трудно уединиться, когда к тебе привязан еще один человек.
И в этом было много хорошего, такая полная уверенность, что ты никогда не останешься один.
Мы любили друг друга, если это вообще можно назвать любовью. Мы почти что думали одинаково, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же
фильмы, дружили с одними и теми же людьми, слушали одну и ту же музыку…
Но пару лет назад началась эта история, которая должна завершиться сегодня.
Мой близнец выпил пива, и ему это понравилось.
Пиво, а потом и другие напитки, пил он, а голова кружилась у нас обоих.
Я просил, умолял, запрещал, я чуть ли не на коленях стоял, прося его прекратить свое пагубное занятие.
Он обещал, плакал, извинялся, а потом снова покупал в магазине пиво или что-то другое…
Я не мог его остановить. Я заболел и впал в депрессию. Так мы переругивались почти полгода или больше.
Однажды я серьезно сказал ему, что хочу отъединиться и сделать операцию. Он взмолился, просил не покидать его, поверить ему еще раз, кричал, что покончит жизнь самоубийством сразу же после операции…
Короче, я отложил это дело.
Потом неоднократно я заговаривал об операции, потому что он не мог остановиться и пил, пил…
Но он снова убеждал меня, что все исправится, что я должен дать ему шанс.
Я любил его, как себя, даже больше. И я всегда давал ему этот шанс.
Я думал, что еще не наступил тот момент, когда я должен спасать себя.
Я думал, что я должен спасать его.
Моя почка работала на него, потому что его почка была слабой с рождения. У нас их было две на двоих.
Я не мог решиться на операцию.
Я не знал, когда же надо остановиться и разъединиться, когда уже промедление может стать для меня смертельно опасным.
Я думал о нем, я хотел вдохнуть в него жизнь.
Я старался. Это как в горах…
Сам я не был в горах, но читал, что иногда тот, кто идет в связке, падает с горы, и второй его начинает вытягивать. И самое страшное – решить, что ты уже не можешь вытянуть того, кто сорвался.
Ты веришь до последнего, что у тебя получится, ты тянешь и теряешь силы.
И тогда вы срываетесь оба.
Невозможно отрезать веревку, потому что ты думаешь: а вдруг еще не все?
Где та грань, за которую нельзя перейти?
Сегодня ночью он умер. Я думаю, часов пять-шесть назад.
Когда я проснулся, я почувствовал, что у меня жар.
Я позвал его, стал будить, и почувствовал, какой он холодный.
Я понял, что он умер.
Я не могу встать и дойти до телефона. Я перетянул нашу пуповину обрывками простыни, чтобы его отравленная смертью кровь не убила меня.
Но за то время, пока я спал и не знал, что он умер, я получил достаточно.
Теперь я могу надеяться только на чудо.
Но шансов у меня нет.
Я не могу отрезать пуповину сам – к сожалению, там полно нервов, и я мог умереть от болевого шока или паралича.
Я не могу тащить его на себе – я ослаб за эту ночь.
Я могу только лежать и чувствовать, как нарастает жар.
Я не жалею ни о чем. Я любил его.
Мне грустно и одновременно пусто.
Все закончилось.
Я его не предал.
Я не сволочь.
Я мог спасти себя, конечно, мог.
Но как бы тогда я узнал, что сделал все, что мог?
Теперь я знаю точно – я сделал все, что мог.
Мне не повезло, я не справился. Но я сделал все, что мог. Я все сделал правильно.
Как жарко… Он холодный, а мне жарко…
Надо взять второе одеяло и согреть его…
Хотя он будет злиться… Или нет?
Кажется, он не дышит…
Ах, да, точно, он умер, а я пока нет…
Как жарко…
Но я был прав, точно был прав…
Первые успехи и страдания
В школе все девочки хотят дружить с мальчиками.
Это вызывает жуткое беспокойство – ну когда же ко мне наконец подойдет мальчик?
Мальчики ходят с независимым видом и не подходят к девочкам.
У них своя мальчиковая жизнь, они заняты своими спортивными секциями, рисованием моделей машин, музыкой, самолетиками и пистолетиками.
Все девочки в моем классе одержимо следовали особой внутришкольной моде.
В мои времена существовала школьная форма, и форма подгонялась по фигуре, ушивалась до невероятных теснот, укорачивалась до невозможной короткости, воротнички кокетливо помахивали воланами и рюшами, фартучки завязывались и застегивались до корсетного состояния, волосы следовало носить с челкой, заколки и резинки для волос украшались висюльками, самые смелые девочки красили ресницы, а самые ретивые учителя гоняли девочек в туалет умываться.
Моя школьная подружка подвергалась репрессиям особенно часто, поскольку имела от природы черные ресницы. Ее коронным номером было покорно выйти из класса, вернуться через 10 минут, демонстративно подойти к учителю и похлопать ресницами, подняв глаза к потолку.
Учителя не признавали поражения и заявляли, что так стало гораздо лучше.
