Зигмунд Фрейд - Большая книга психоанализа. Введение в психоанализ. Лекции. Три очерка по теории сексуальности. Я и Оно (сборник)
V. Зависимости Я
Пусть сложность и хитросплетения материала послужат оправданием, что ни один из подзаголовков не совпадает полностью с содержанием главы и что мы снова и снова возвращаемся к пройденному, собираясь изучать новые связи.
Так, мы уже не раз говорили, что Я большей частью образуется из идентификаций, которые сменяют утраченные катексисы Оно; что первые из этих идентификаций постоянно ведут себя как особая инстанция в Я, в виде Сверх-Я противопоставляют себя Я, тогда как позднее окрепшее Я может проявлять большую устойчивость к таким влияниям, обусловленным идентификациями. Сверх-Я обязано своим особым положением в Я (или по отношению к Я) – моменту, который следует оценить с двух сторон; во-первых, это первая идентификация, которая произошла, пока Я еще было слабым, во-вторых, Сверх-Я оно является наследником эдипова комплекса и, следовательно, ввело в Я самые величественные объекты. К более поздним изменениям Я оно в известной мере относится так, как первичная сексуальная фаза детства – к дальнейшей сексуальной жизни после пубертата. Будучи доступным всем более поздним влияниям, Сверх-Я, тем не менее, на протяжении всей жизни сохраняет характер, полученный вследствие своего происхождения от отцовского комплекса, то есть способность противопоставлять себя Я и справляться с ним. Сверх-Я – это памятник былой слабости и зависимости Я, и оно продолжает властвовать также над зрелым Я. Подобно тому, как ребенок был вынужден повиноваться своим родителям, точно так же Я подчиняется категорическому императиву своего Сверх-Я.
Однако происхождение от первых объектных катексисов Оно и, следовательно, от эдипова комплекса означает для Сверх-Я еще нечто большее. Это происхождение, как мы уже отмечали, связывает Сверх-Я с филогенетическими приобретениями Оно и делает его новым воплощением прежних образований Я, оставивших свой след в Оно. Таким образом, Сверх-Я всегда находится рядом с Оно и в отношении Я может быть его представителем. Сверх-Я глубоко погружено в Оно, но зато больше отдалено от сознания, нежели Я.[157]
Эти отношения мы оценим лучше всего, обратившись к известным клиническим фактам, которые давно уже не представляют собой ничего нового, но по-прежнему ждут своей теоретической разработки.
Есть люди, которые ведут себя во время аналитической работы весьма необычно. Если их обнадежить и выразить удовлетворение ходом лечения, они кажутся недовольными, а их самочувствие, как правило, ухудшается. Вначале это можно принять за упрямство и старание доказать врачу свое превосходство. Позднее приходишь к более глубокому и более верному пониманию. Убеждаешься не только в том, что эти люди не выносят похвалы и признания, но и в том, что на успехи лечения они реагируют превратно. Любое частичное решение проблемы, следствием которого должно было быть улучшение или временное исчезновение симптомов (а у других людей так и происходит), вызывает у них немедленное усиление недуга, их состояние во время лечения ухудшается, вместо того чтобы улучшиться. Они обнаруживают так называемую негативную терапевтическую реакцию.
Нет сомнения, что что-то в них сопротивляется выздоровлению, что его приближения боятся как некой опасности. Говорят, что у этих людей берет верх не воля к выздоровлению, а потребность в болезни. Если проанализировать это сопротивление обычным образом, исключить из него желание поступать наперекор врачу и фиксацию на выгодах от болезни, то все же очень многое еще остается, и это оказывается сильнейшим препятствием для выздоровления, более сильным, чем уже известная нам нарциссическая недоступность, негативное отношение к врачу или застревание на выгодах от болезни.
В конце концов приходишь к пониманию, что речь идет, так сказать, о «моральном» факторе, о чувстве вины, которое находит свое удовлетворение в болезненном состоянии и не желает отказаться от наказания в виде страдания. На этом малоутешительном объяснении можно окончательно остановиться. Но это чувство вины у больного безмолвствует, оно не говорит ему, что он виновен, он чувствует себя не виноватым, а больным. Это чувство вины выражается лишь в виде с трудом уменьшаемого сопротивления исцелению. Кроме того, особенно трудно убедить больного, что это и есть мотив его застревания в болезни; он будет придерживаться более понятного объяснения, что аналитическое лечение – неподходящее средство и не может ему помочь.[158]
То, что здесь было описано, соответствует самым крайним проявлениям, но в меньшем масштабе может приниматься в расчет в отношении очень многих, возможно, всех более тяжелых случаев невроза. Более того, возможно, именно этот фактор – поведение Я-идеала – решающим образом определяет тяжесть невротического заболевания. Поэтому мы не хотели бы уклоняться от некоторых других замечаний о проявлении чувства вины в различных условиях.
Нормальное, осознанное чувство вины (совесть) не представляет для толкования никаких затруднений; оно основано на напряжении между Я и Я-идеалом, является выражением осуждения Я со стороны его критической инстанции. Пожалуй, недалеки от этого и известные чувства неполноценности у невротика. В двух хорошо знакомых нам формах патологии чувство вины сознается чересчур интенсивно; Я-идеал проявляет в них особую строгость и зачастую проявляет ярость и жестокость по отношению к Я. Наряду с этим сходством обоих состояний – невроза навязчивости и меланхолии – в поведении Я-идеала существуют не менее важные различия.
При неврозе навязчивости (определенных его формах) чувство вины становится очень назойливым, но перед Я оправдаться не может. Поэтому Я больного сопротивляется предположению, что оно в чем-то виновно, и требует от врача, чтобы тот укрепил его в отвержении этого чувства вины. Было бы неблагоразумно пойти у него на поводу, ибо это было бы безрезультатным. Далее, анализ показывает, что на Сверх-Я оказывают влияние процессы, которые остались для Я неизвестными. И в самом деле можно обнаружить вытесненные импульсы, на которых основывается чувство вины. Сверх-Я знало здесь о бессознательном Оно больше, чем Я.
Еще более сильное впечатление о том, что Сверх-Я овладело сознанием, создается при меланхолии. Но здесь Я не осмеливается возражать, оно признает себя виновным и подчиняется наказаниям. Мы понимаем это различие. При неврозе навязчивости речь шла о предосудительных импульсах, которые остались вне Я; при меланхолии же объект, к которому относится гнев Сверх-Я, был принят в Я посредством идентификации.
То, что при этих двух невротических заболеваниях чувство вины достигает такой исключительной силы, далеко не так очевидно, но главная проблема такой ситуации все же в другом. Мы отложим ее обсуждение, пока не разберем другие случаи, в которых чувство вины остается бессознательным.
Его все же можно найти в основном при истерии и состояниях истерического типа. О механизме продолжающейся бессознательности здесь легко догадаться. Истерическое Я защищается от неприятного восприятия, грозящего ему со стороны критического Сверх-Я, тем же способом, каким оно привыкло защищаться от невыносимого для него объектного катексиса, то есть путем вытеснения. Следовательно, причина того, что чувство вины остается бессознательным, заключается в Я. Мы знаем, что, как правило, Я совершает вытеснения по заданию и поручению своего Сверх-Я; но в данном случае Я пользуется тем же оружием против своего сурового хозяина. Как известно, при неврозе навязчивости преобладают феномены реактивного образования; здесь [при истерии] Я удается лишь держать на расстоянии материал, к которому относится чувство вины.
Можно пойти дальше и отважиться сделать предположение, что большая часть чувства вины обычно должна быть бессознательной, поскольку возникновение совести тесно связано с эдиповым комплексом, который принадлежит бессознательному. Если бы кто-нибудь захотел выступить в защиту того парадоксального тезиса, что нормальный человек не только гораздо аморальнее, чем полагает, но и гораздо более моральный, чем знает, то психоанализ, на данных которого основана первая половина этого утверждения, не возражает и против второй половины.[159]
Для нас было неожиданностью обнаружить, что усиление этого БСЗ чувства вины может сделать человека преступником. Но это, без сомнения, именно так. У многих, особенно юных преступников, можно установить наличие сильнейшего чувства вины, которое существовало до преступления, то есть было не его следствием, а мотивом, словно, если бы удалось связать это бессознательное чувство вины с чем-то реальным и актуальным, это ощущалось бы как облегчение.
Во всех этих отношениях Сверх-Я проявляет свою независимость от сознательного Я и свою тесную связь с бессознательным Оно. Теперь, с учетом того значения, которое мы придаем предсознательным остаткам слов в Я, возникает вопрос: не состоит ли Сверх-Я, если оно БСЗ, из таких словесных представлений, или из чего оно состоит в противном случае? Скромным ответом будет утверждение, что Сверх-Я также не может отрицать своего происхождения из услышанного, ведь оно – часть Я и остается доступным сознанию благодаря этим словесным представлениям (понятиям, абстракциям), но катектическая энергия поставляется этим содержаниям Сверх-Я не из слухового восприятия, обучения, чтения, а из источников в Оно.
