Татьяна Девятова - 5 наболевших вопросов. Психология большого города
А дальше к нам, например, примыкает моя младшая сестра Полина, которая успела всего каких-то пару лет провести в «октябрятской звездочке». У них с Лилей три года разницы, со мной – семь. Сразу скажу, что она у меня замечательная – моя сестренка. Но… В свои шестнадцать лет она с удивлением узнала, что Чапаев – это не только герой анекдотов, но и герой Гражданской войны. А перед поступлением в вуз она пыталась уточнить у меня: «А Великая Отечественная – это какие годы?» Я совершенно машинально ответил: «Сорок первый – сорок пятый», а уже через секунду в ужасе уставился на нее…
То, что для меня – неотъемлемая часть жизни, потому как рассказы ветеранов о той войне для меня не «исторические свидетельства», а именно часть моей жизни и никак иначе, я это переживал, для нее – это абсолютная история, примерно то же самое, что и Куликовская битва, а также эпоха правления царя Гороха. Ну, где-то так же я воспринимаю Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Да, я читал об этом в учебниках и знаю «годы», но я не переживаю этот исторический факт, это для меня что-то вроде мифа, литературного произведения. В детском возрасте, правда, я однажды, при личной встрече, слышал рассказ об Октябрьском вооруженном восстании из уст очевидца и участника событий, но я уже не смог впитать это в себя, это не стало моей частью.
Вот так и они – «вечные октябрята» – о том, что Великая Отечественная была, – знают, а вот переживать – не чувствуют. В тот момент, когда они должны были внутренне соприкоснуться с этим опытом, с этим знанием, государство, которое защищали ветераны той войны, умерло. Актуальность, значимость этого события тут же упала, как котировки обанкротившейся компании на бирже, – бах, и никакого интереса, никакого эмоционального отклика, ничего. Да, была война такая большая… Какие, говорите, годы?.. Да, точно: сорок первый – сорок пятый. Спасибо за информацию. Вот примерно в таком ключе.
И я надеюсь, понятно, что речь сейчас идет не об отношении к конкретному историческому событию, просто это очень наглядное отношение, которое говорит о том, кто такие мы – «вечные комсомольцы», «вечные пионеры» и «вечные октябрята». Возрастная разница между нами – плёвая, а мы – совсем разные. И если для меня фашиствующий национализм – дикость, то для тех, кто младше меня на каких-нибудь пять-десять лет, – или пустой звук, или даже забавная штука, «в негров пострелять из обреза». И речь опять же не об отношении к фашизму как таковому – речь о том, что мозги разные.
А вот и еще один ответ на мой вопрос об истоках националистических настроений у молодежи. Мы очень подробно говорили об этом в книге «Мифы большого города», и тогда Андрей описал один из глобальных психологических механизмов возникновения в головах людей подобных мыслей, для меня так же непонятных и просто невозможных. А сейчас Андрей привел и «исторический аспект» этой проблемы.
– Как такое стало возможным, с учетом столь небольшой разницы в возрасте? Из-за феномена возрастной тропности к информации… Есть существенное отличие в том, что я слышу, узнаю и переживаю в свои десять и тридцать лет. То, что я узнаю в свои тридцать, «ложится» на то, что я узнал в свои десять, оно всегда вторично, оно автоматически сравнивается с неким незыблемым эталоном, чем-то, что уже долгое время было частью меня. А то, что я узнаю в десять, это как раз тот самый «эталон», потому что данная информация «ложится» в основание меня, на пустое место. Потом все остальное «ляжет» сверху, поверх этого и никогда уже не будет тем, что «лежит» в моем основании. Таким образом, чем старше я становлюсь, тем меньший удельный вес обретает то, что я узнаю или воспринимаю, это имеет для меня меньшее значение, меньшие последствия для моего мировоззрения и моей психики.
Так что хоть разница между указанными возрастными группами ничтожна, однако различия меж ними – гигантские. Наши школьные годы – это время принципиально важное для психики человека, точнее, даже не для психики как таковой, а для мировоззрения, мироощущения, миропонимания, для системы ориентации в социальном пространстве. Как это все сложится и сформируется в нем в школьные годы, так дальше работать и будет. Именно в эти годы ребенок научается ответственности, узнает на собственном опыте, что такое хорошо, а что такое плохо, определяется и со своими жизненными приоритетами, формируется его система ценностей, его внутренняя идеология. И здесь важно все: какие фильмы и мультфильмы он смотрит, о чем говорят его сверстники во дворе, сколько времени ему уделяют родители, о чем беспокоятся его учителя и так далее и тому подобное.
Те, кто прошел пионерскую закалку, еще смотрели замечательные, добрые советские мультики про социальную справедливость, патриотические фильмы, а интимные сцены из художественных фильмов, которые им довелось видеть, были аккуратным образом изъяты. Те, кто так и остался октябренком, – нет, они воспитывались на Диснее и «Уорнере Бразерсе», а в третьем классе уже смотрели фильмы самого откровенного содержания. Да и родителям, учителям в горячке конца 80-х – начала 90-х было не до детей и их воспитания. Более того, все средства массовой информации производили на свет одну-единственную мысль: все, что было раньше, – неправда, ничему не верьте!
А чему может научить мистер Скрудж МакДак? Что такое секс, лишенный ауры потаенности, запретности, осуществляемый без чувства какой-либо ответственности за себя и партнера?.. Что такое, наконец, тезис: «Ничему не верьте, вас семьдесят лет обманывали!»?.. Это же ужас какой-то, а не тезис! Ведь если это первое, что ты услышал, когда только начал соображать (то есть это легло в твое «основание»), то как затем ты будешь относиться ко всему, что тебе будут рассказывать об этой жизни?.. И ведь это не кто-то будет рассказывать, а те самые люди, которые, как оказывается, всю дорогу всем врали, сами жили во вранье, верили вранью и теперь еще у разбитого корыта очутились. То есть они не только лжецы, но еще и «лузеры»…
Мы просто не очень это понимаем, но есть то, что мы говорим, а есть то, что слышат те, кому мы это говорим. И это совсем не одно и то же. А зачастую и вовсе – взаимоисключающие вещи. Поэтому у нас частенько возникает иллюзия, что, когда мы обращаемся к юным поколениям с «правильными словами», они игнорируют наши «убедительные доводы». А они их не игнорируют. Вовсе нет. Они просто их не слышат или слышат, но прочитывают в наших словах что-то совсем другое, а вовсе не то, что, как нам кажется, мы им сказали. Понимаете, вы им про героя Гражданской войны Чапаева, а они слышат о герое анекдота про Петьку и Василия Ивановича… И вы друг друга вроде бы понимаете, головой качаете совместно, а речь вообще идет о разных вещах! И даже если они знают, что он герой Гражданской войны, что для них Гражданская война – вы это не пробовали уточнить? А вы уточните… Узнаете много для себя интересного.
В последние годы Сергей Петрович Капица работает, как известно, над механикой прогнозирования будущего (прежде всего в историческом и социально-демографическом аспектах). И в своих исследованиях ученый показывает, в частности, как за счет принципиальных изменений в системе обмена информацией идет стремительное «сжатие» исторического времени. Проще говоря, исторические эпохи сначала перешли на рысь, а теперь и вовсе летят галопом: общественные и исторические системы, которые формировались раньше за тысячи лет и разрушались столетиями, сменились теми, что формировались столетиями, но разрушаются уже за десятилетия, и те, что теперь формируются за десятилетия, готовы разрушиться чуть ли не мгновенно. Мир не поспевает за собственной скоростью, и это чревато его полным фиаско – влететь на полном ходу в поворот и не справиться с управлением.
Все это кажется почти фантастикой. Но вот наша недавняя, еще живая история… Есть Михаил Сергеевич Горбачев – генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, который объявляет перестройку, и это слышат, стоя под Мавзолеем, вечные теперь уже комсомольцы. Есть Горбачев – президент СССР, вещающий с демократической трибуны Съезда Советов, которого видят и слышат вечные теперь уже пионеры. Есть Горбачев, которого захватывают в заложники и низвергают, и это видят и слышат вечные теперь уже октябрята. И, наконец, есть Горбачев… «А кто такой Горбачев?» – это уже поколение 90-х. Для них Ельцин – это и то не более чем пьяный дядька, танцевавший когда-то на рок-концерте на Красной площади. Все!
Вы представляете себе эту динамику силы?.. Одни формируются в системе всесильного Политбюро, другие – в эпоху реформы, третьи – демократической революции, четвертые – в безвременье. И все они живут теперь вместе – бок о бок, пытаясь о чем-то друг с другом договариваться… Время схлопнулось – античность, Средние века и буржуазный мир в одном флаконе.
