Мелани Кляйн - Детский психоанализ
Большинство этих выдуманных персонажей-помощников являются отражением самой высокой фантазии, чему примером может послужить игра Джорджа. Другой анализ, мальчика четырех с половиной лет от роду сподвиг его на то, чтобы выдумать маму-фею, которая должна была приходить к нему по ночам, приносить что-нибудь вкусненькое и делиться этим с малышом. Пища представляла собой пенис отца, который она втайне похищала у него. В анализе другого маленького мальчика мама-фея излечивала с помощью волшебной палочки любые ранения, которые нанесли ему жестокие родители, а затем они сообща подвергали этих злобных родителей смертоносным пыткам.
Я была вынуждена признать, что все эти фантастические образы, будь они добрыми или злыми, действуют в психике взрослых и у детей совершенно идентичным образом, и речь идет об одном и том же универсальном механизме.[26] Все эти персонажи репрезентируют промежуточные этапы между жестоким и угрожающим Супер-Эго, полностью отрезанным от реальности, и теми идентификациями, которые приближаются к ней. Прогрессивное видоизменение этих промежуточных персонажей в мать или отца, приходящих на выручку (что гораздо ближе к реальности) можно систематически наблюдать в ходе аналитической игры. Их тщательное изучение представляется мне весьма поучительным, особенно для нашего понимания процесса формирования Супер-Эго. Мой опыт подсказывает, что одновременно с обозначением эдипального конфликта, зачинается и становление Супер-Эго, которое первоначально имеет тираническую природу и формируется по образу и подобию прегенитальных стадий, которые к тому времени как раз достигают своего апогея. Генитальное влияние начинает сказываться, но поначалу оно слабо ощутимо. Последующая эволюция Супер-Эго в направлении генитальности в конечном итоге будет зависеть от того, какая форма оральной фиксации одержит верх, а конкретно, на стадии сосания или кусания. Главенство генитальной фазы как в отношении сексуальности, так и по отношению к Супер-Эго, зависит от достаточной силы фиксации на оральной стадии сосания. Чем дальше развитие Супер-Эго, и, аналогично, либидное развитие отходит от прегенитальной фазы, чтобы подступиться к генитальной, тем сильнее фантастические идентификации, тяготеющие к исполнению желаний [идентификации, порожденные образом матери, доставляющей оральное удовлетворение][27] сближаются с образом реальных родителей.
Имаго, предпочитаемые в эту раннюю фазу развития Эго несут отпечаток прегенитальных импульсов несмотря на то, что в действительности они основываются на реальных эдиповских объектах. Именно на этих ранних стадиях появляются фантастические и сокрушаемые имаго, которых пожирают и раздирают на мелкие клочки, и в которых мы узнаем некую смесь различных прегенитальных влечений. В продолжение эволюции либидо, эти имаго интроецируются под воздействием либидных точек фиксации. Однако Супер-Эго в своей совокупности содержит разнообразные идентификации, причисляемые к последующим стадиям развития, которыми оно отмечено. Когда вступает в силу латентный период, развитие Супер-Эго также, как развитие либидо, подходит к концу.[28] В ходе дальнейшего развития, Эго использует уже тенденции к синтезу, чтобы усилить объединение в единое целое с этими различными идентификациями. Чем более экстремальный и отчетливо контрастный характер носят эти имаго, тем менее удастся этот синтез, и тем труднее его буде поддерживать. Слишком сильное действие, проявленное этим типом имаго, интенсивность потребности в создании доброжелательных персонажей, противостоящих угрожающим, быстрота, с которой союзники трансформируются во врагов (что служит, кстати, объяснением, почему в играх так часто избегается реализация желаний), — все это показывает, что синтез идентификаций не удался. Этот провал объясняется амбивалентностью, тревожными тенденциями и недостатком стабильности или излишне скорой ее утратой, а как следствие, дефектным отношением с реальностью, столь характерной для детей-невротиков.[29] Необходимость синтезирования Супер-Эго вызывает трудности, с которыми сталкивается субъект, пытаясь договориться с Супер-Эго, продуцирующим имаго с настолько оппозиционными характеристиками.[30] Как только стартует латентный период и возрастают требования реальности, Эго начинает прилагать все более заметные усилия, чтобы завершить этот синтез, с целью обрести благодаря ему некий баланс между Супер-Эго, Оно и реальностью.
Я пришла к выводу, что расщепление Супер-Эго на первичные идентификации, интроецированные на различных стадиях развития, представляет собой механизм, аналогичный и теснейшим образом связанный с проекцией. Думаю, эти механизмы (расщепление и проекция) являются главными факторами, организующими тенденции к игровой персонификации. Благодаря им, синтез Супер-Эго, поддерживаемый в той или иной мере напряженными усилиями, может быть на какое-то время отложен. Помимо прочего, напряжение, созданное наблюдаемым перемирием между Супер-Эго, как единым целым, и Оно, уменьшается. Интрапсихический объект также оказывается менее жестоким и может перемещаться в направлении внешнего мира. Удовольствие, достигаемое таким способом, еще больше возрастает, когда Эго обнаруживает, что может различными способами добиться того, чтобы вклад тревоги и чувства вины сообщил психическим процессам способность находить благополучный исход, а следовательно, в значительной степени снижать тревогу как таковую.
Я уже упоминала, что игра раскрывает отношение ребенка к реальности. Далее постараюсь объяснить, почему это отношение столь тесно связано с условиями исполнения желаний и с персонификацией, которые до последнего служили нам критериями, позволяющими задавать основные характеристики психической ситуации.
В анализе Эрны долгое время никак не удавалось восстановить ее связь с реальностью. Казалось, не существует средства перекинуть мостик через пропасть, которая отделяла любимую и благожелательную мать от реальной жизни, и тех ужасающих преследований и унижений, которым та подвергала ребенка в играх. Но как только анализ вышел на уровень, на котором отчетливо проступили паранойяльные черты, все увеличивающееся количество деталей всплывало на поверхность, и в итоге из них предстала реальная мать, хотя и в деформированном и гротескном виде. В то же самое время проявилось отношение ребенка к подлинной реальности, то есть обнаружила себя та реальность, которая была подвержена явной деформации. С тонкой проницательностью внимательного наблюдателя, Эрна в мельчайших подробностях отмечала все действия и движения, которые предпринимали ее окружающие, но воспринимала их таким образом, который не имел ничего общего с реальностью, в той системе, где она подвергалась слежке и преследованию. Например, она пребывала в уверенности, что сексуальные отношения ее родителей (которые она, стоило ей остаться в одиночестве, воображала как бесконечно длящееся совокупление), и знаки внимания, которыми они обменивались, объясняются единственно желанием матери вызвать у нее ревность. Она приписывала тот же мотив любым материнским удовольствиям, и даже любому удовлетворению кого бы то ни было, а в особенности хорошо одетым женщинам, — все для того, чтобы досадить ей, и тому подобное. При том, она явственно ощущала, насколько странно выглядят эти идеи, и прилагала массу усилий, чтобы сохранять их в секрете.
В игре Джорджа, как я уже говорила об этом, изоляция от реальности была весьма очевидна. Игра Риты на первой стадии анализа, когда угрожающие и наказывающие имаго достигли своего апогея, также в очень незначительной степени отражала ее отношения с реальностью. Теперь перейдем к тому, как это отношение было выявлено во второй фазе психоанализа. Мы можем рассматривать его, как типическое отношение с реальностью для невротизированных детей, даже если по возрасту они намного обогнали Риту. В противоположность тому, что можно обнаружить у паранойяльных детей в этот период, она продемонстрировала своей игрой стремление избегать встречи с реальностью ровно в той мере, в какой реальность соотносилась с фрустрациями, которые девочка испытала в недавнем прошлом, но так и не смогла изжить.
Подобное поведение сопоставимо с тем уходом от реальности, который манифестировался в игре Джорджа, предоставляя ему большую свободу фантазирования, избавленного от всякого чувства вины по той самой причине, что просто не имело никакой связи с реальностью. В его анализе каждый следующий шаг в сторону адаптации к реальности высвобождал необходимое количество тревоги и порождал все больший отказ от фантазий. Когда такой отказ в свою очередь выявлялся, психоанализ всегда приводил к значительному прогрессу, а освобожденное фантазирование получало возможность более полно соотноситься с реальностью.[31]
