Гарольд Гринвальд - Знаменитые случаи из практики психоанализа
Несмотря на эти благоприятные результаты, я считала, что анализ никоим образом еще не завершен, и прервать его пришлось лишь по внешним причинам после 575 часов лечения, продлившегося два с половиной года. Чрезвычайная серьезность этого случая выразилась не только в симптомах ребенка, но и в искажениях характера и совершенно ненормальном развитии личности, требовала продолжения анализа с тем, чтобы устранить ряд трудностей, от которых она продолжала страдать. То, что она все еще находилась в очень нестабильном состоянии, было видно по тому, что в моменты сильного напряжения у нее возникали рецидивы ее старых проблем, хотя их выраженность была более слабой, чем первоначально. Поэтому оставалась возможность, что при сильном напряжении или же вступлении в период половой зрелости могло бы произойти возобновление болезни.
Это приводит нас к вопросу первостепенной важности, а именно: когда в случае анализа детского невроза можно сказать, что он завершен. Если говорить о детях в латентном (Последний раз я получала сведения об Эрне через два с половиной года после анализа, и эти улучшения уже закрепились) возрасте, то я считаю, что даже их полное благополучие с точки зрения окружающих не может служить определяющим показателем завершенности анализа. Я пришла к выводу, что тот факт, что анализ привел к вполне благоприятным последствиям в развитии в латентный период — какими бы важными они ни были - сам по себе не гарантирует, что и дальнейшее развитие пациента будет вполне успешным. Переход к половому созреванию и дальше к зрелости, как мне представляется, является проверкой того, был ли анализ детского невроза доведен до конца. Как эмпирический факт я могу констатировать лишь то, что анализ гарантирует будущую стабильность ребенку в прямой зависимости от того, насколько он (анализ) способен разрешить тревогу на самых глубоких психических уровнях. В этом и в характере бессознательных фантазий ребенка или же в изменениях, которые произошли в его поведении, следует искать критерий завершенности анализа.
Возвратимся к случаю Эрны. Как уже было сказано, в конце анализа ее мания преследования существенно уменьшилась по частоте проявлений и интенсивности. Однако, по моему мнению, следовало продолжать работу по ослаблению ее садизма и тревоги, чтобы предотвратить возможность вспышек болезни в пубертатный период или в период взросления. Но так как продолжение анализа было в тот момент невозможно, его завершение было отложено на будущее.
Теперь в связи с историей болезни Эрны я бы хотела рассмотреть вопросы общего значения, поскольку некоторые из них впервые возникли в этом случае. Я обнаружила, что большое количество сексуальных тем в анализе Эрны и свобода, которая была предоставлена в фантазиях и играх[14], привели к уменьшению, а не к возрастанию сексуального возбуждения и преобладания сексуальной тематики. Эрна была ребенком, чье чрезмерное сексуальное развитие бросалось в глаза каждому. Не только характер ее фантазий, но и ее поведение и движения были поведением и движениями, свойственными очень чувственным девочкам в период полового созревания. Это особенно проявлялось в том, как провоцирующе она держала себя по отношению к мужчинам и мальчикам. В ходе анализа ее поведение также сильно изменилось к лучшему, и когда он закончился, она стала больше похожей на ребенка во всех отношениях. Далее, в результате анализа ее фантазий с мастурбацией был положен конец реальной мастурбации в ее жизни*.
Другой психоаналитический принцип, который я хотела подчеркнуть здесь, заключается в том, что необходимо доводить до сознания (насколько это возможно) те сомнения и критицизм по отношению к родителям ребенка и в особенности к их сексуальной жизни, которые скрываются в бессознательном этого ребенка. Его отношение к окружению не может, тем не менее, пострадать от этого, поскольку, будучи привнесенными в сознание, его бессознательные обиды и враждебные суждения проходят проверку действительностью и тем самым теряют свою прежнюю опасность, а его отношение к действительности в целом улучшается, так как его способность критиковать своих родителей сознательно уже является, как мы видели на примере Эрны, результатом того, что ее отношение к действительности улучшилось*.
Перейдем теперь к специальным вопросам техники. Было уже неоднократно сказано, что у Эрны во время аналитического сеанса часто случались вспышки гнева. Ее проявления гнева и садистские импульсы нередко принимали угрожающие формы по отношению ко мне. Известно, что анализ высвобождает сильные аффекты у навязчивых невротиков, а у детей они находят еще более открытый и неуправляемый выход, чем у взрослых. Я ясно дала Эрне понять, что она не должна нападать на меня физически. Но она была вольна отреагировать свои аффекты многими другими способами; она бросалась игрушками или резала их на куски, опрокидывала маленькие стулья, бросалась подушками, топала ногами на диване, разливала воду, пачкала бумагу, игрушки или умывальник, ругалась и т.п. без малейшего вмешательства с моей стороны[15]. Но одновременно я анализировала ее ярость, что всегда ослабляло ее, а иногда даже полностью успокаивало. Таким образом, в аналитической технике существует три способа работы с детскими вспышками эмоций во время лечения: (1) Ребенок должен держать часть своих аффектов под контролем, но это нужно лишь в той мере, насколько в этом есть реальная необходимость; (2) можно давать выход его аффектам в словах и другими способами, описанными выше; и (3) его аффекты уменьшаются или устраняются посредством продолжения интерпретации и прослеживания связи настоящей ситуации с первоначальной, т.е. давшей толчок к заболеванию.
Объем, в котором применяется каждый из этих методов, может сильно меняться. Например, с Эрной я руководствовалась следующим заранее продуманным планом. Некоторое время у нее происходили вспышки ярости каждый раз, когда я говорила ей, что сеанс закончился, поэтому я стала открывать обе половинки дверей моей комнаты, чтобы проверить Эрну, так как я знала, что для нее было бы крайне болезненно, если человек, приходящий после нее, увидел бы ее поведение. Могу отметить, что в этот период моя комната после того, как Эрна ее покидала, обычно была похожа на поле сражения. Позже перед тем, как уйти, она удовлетворялась торопливым сбрасыванием подушек на пол; в то время как еще позже она уже покидала комнату совершенно спокойно. Есть и другой пример, взятый из анализа Петера (в возрасте трех лет и девяти месяцев), который также был одно время жертвой неистовых вспышек ярости. В более поздний период его анализа он сказал совершенно неожиданно, показывая на игрушку: «Я ведь просто могу думать, что я сломал это»*.
Здесь можно указать, что настойчивость, с которой аналитик должен добиваться от ребенка частично контролировать свои эмоции - правило, которое ребенку, разумеется, вовсе не придется по вкусу, - не имеет смысла как педагогическая мера; такое требование основано на необходимости, исходящей от реальной ситуации, так что даже маленький ребенок способен это понять. Бывают также случаи, когда я не выполняю всех действий, которые предназначаются мне в игре, на том основании, что их полная реализация была бы для меня слишком сложной или неприятной. Тем не менее, даже в этих случаях я, насколько возможно, следую за ходом мыслей ребенка. Очень важно, кроме того, чтобы аналитик выражал как можно меньше эмоций по поводу эмоциональных вспышек у ребенка.
Теперь я предлагаю сделать обзор данных, полученных на этом примере, чтобы проиллюстрировать сформировавшиеся у меня с тех пор теоретические концепции. Позолоченные лампы паровоза, которые, как думала Эрна, были «такие красивые, красные и горящие» и которые она сосала, представляли собой отцовский пенис (ср. «что-то длинное и золотое», что держало на воде капитана), а также груди ее матери. То, что ее сильное чувство вины было обусловлено сосанием предметов, доказывалось следующим: когда я играла роль ребенка и сосала эти лампы,- это, по ее мнению, было моим самым большим недостатком. Это чувство вины можно объяснить тем, что сосание представляет собой также кусание и пожирание материнских грудей и отцовского пениса. По моему мнению, именно процесс отнятия от груди, желание ребенка заключить в себя отцовский пенис и чувство зависти и ненависти к матери формируют Эдипов комплекс. В основании этой зависти лежит ранняя детская сексуальная теория о том, что, совокупляясь с отцом, мать принимает в себя и удерживает в себе его пенис.
Эта зависть оказалась центральным пунктом невроза Эрны. Те нападения, которые в самом начале процесса анализа она предпринимала с помощью «третьего лица» на дом, в котором жили только мужчина и женщина, были выражением ее деструктивных импульсов по отношению к материнскому телу и отцовскому пенису, который, согласно ее фантазиям, находился внутри тела матери. Эти импульсы, стимулируемые оральной завистью маленькой девочки, находили выражение в игре, где она топила корабль (свою мать) и отрывала у капитана (своего отца) «длинную золотую штуку» и его голову, которая держала его на плаву, т.е. кастрировала его тогда, когда он совокуплялся с матерью. Детали ее фантазий с нападением показывали, до каких размеров садистской изобретательности доходили враждебные импульсы по отношению к материнскому телу. Например, она превращала свои экскременты в горючее и взрывчатое вещество с целью разрушить это тело изнутри. Это изображалось в картине сжигания и разрушения дома со «взрыванием» находящихся внутри людей. Разрезание бумаги (она называла это «делать рубленое мясо» или «глазной салат») представляло собой полное разрушение родителей во время совокупления. Желание Эрны откусить мой нос и сделать «бахрому» в нем было не столько нападением на меня лично, сколько символизировало физическое нападение на пенис ее отца, как бы находящийся у меня внутри, что доказывалось материалом ее фантазий, продуцируемых в связи с этим*.
