Михаил Литвак - Бинтование душевных ран или психотерапия?
Самый страшный брак психотерапии — патологически зависимый пациент.
Читатель может задать мне вопрос: так что же, не надо любить себя? Надо изводить себя непомерным грузом обязанностей? Света белого не видеть и губить собственное здоровье? Конечно, нет! Человек должен беречь себя и заботиться о себе. Но это не исключает, а предполагает заботу и о других. Собственно, коррекции должно подвергаться не «чувство долга» а его патологическая форма, когда озабоченность становится болезненной, губительной. Когда она совершенно не отвечает реальной ситуации и выступает как никому не нужное терзание. Вот эта «эмоциональная суета» и должна по идее нивелироваться терапией. В книге «Как перестать беспокоиться и начать жить» Дейл Карнеги дает целый ряд здравых практических советов на эту тему: не позволяйте пустякам сокрушать вас; считайтесь с неизбежным; установите ограничитель на ваше беспокойство; не пытайтесь пилить опилки; не сводите счеты; делайте из всякого лимона лимонад. Карнеги — сугубый практик, он прекрасно понимает, что нельзя не выполнять своих внутренних и внешних обязанностей, просто надо научиться делать это без истерики. Человек, который перестает вникать в жизнь близких и участвовать в ней, пилит сук, на котором сидит, и с треском упадет. Боль окажется реальной. К сожалению, разухабистая психотерапия слишком часто переходит грань между снятием излишней напряженности в ходе выполнения естественных для любого человека дел и областью тех глубинных убеждений, на которых строится вся осмысленная жизнь. Коррекции подвергаются не «болезненная часть нашего Я», а фундаментальные эмоционально-нравственные структуры, необходимость и правомерность которых доказана всем историческим развитием человечества и обоснована мировой философией.
Раскачивание эмоционально-психологической «лодки», изничтожение долга как внутренней установки сознания оборачивается печальными практическими последствиями. И если наша героиня — «Милая женщина», пройдя период «поискового эгоцентризма», все же вернулась к равновесию эгоистического и альтруистического начала, то другие посетительницы Профессора, порвав с «устаревшими нравственными устоями», успешно разрушили ту социальную микросреду, с которой были теснейшим образом связаны. Одна разбила собственную семью, потеряв мужа. Другая порвала с родителями и обрекла их на одинокую старость. Третья, увлеченная поисками внутреннего комфорта, забросила дочь, предоставив ей возможность с четырнадцати лет «жить самостоятельно» и катиться вниз по наклонной плоскости.
Все они доставили боль близким людям, все проявили необоснованную жестокость и равнодушие. Равнодушие, которому их научили. Взамен этого была приобретена «свобода»: без любви, без дружбы, без ответственности, без соучастия. Благо, столь же призрачное, как и удовольствия, получаемые в результате беспробудного пьянства или наркотических инъекций. Безвыходная, бессмысленная свобода, лишенная, выражаясь языком В. Франкла, «трансценденции», выхода к другим, который невозможен без взаимосвязи и взаимозависимости.
Второй тезис Профессора теснейшим образом связан с первым: «Вам никто ничего не должен».
Надо сказать, что тезис этот на практике применяется с гораздо большим трудом, нежели тезис «Я никому ничего не должен». Когда «Я ничего не должен», тут все ясно, а вот когда отворачиваются другие… Здесь легко выпасть из той самодовольной эйфорийки, которую создает эгоистический восторг. И выпадают. И не только из эйфории, но и из жизни тоже. Некоторые посетительницы Профессора (к счастью, их было мало) неожиданно кончали жизнь самоубийством или совершали попытки суицида. Можно предположить, что наряду с другими факторами здесь играл немалую роль и тот ценностный сбой, который они претерпевали, пытаясь воплотить в собственной жизни теорию «независимости от других». Они просто не справлялись с титанической и демонической ролью, взятой на себя: превзойти обычные человеческие нормативы отношений, возвыситься над мелочностью обид, переживаний, расхожих, но реальных представлений о справедливости.
«Независимым от других», возможно, способен быть аскет, отшельник, посвященный, чья душа полностью повернута к Абсолюту. Это качество особенно избранных, к тому же тренируемое годами и одушевленное верой в высшие измерения бытия. Лишь святой может относиться к другим людям без всяких обид, без желаний и требований, без ожиданий чего-либо «для себя». Он уже это превзошел. Он вознесся над «нуждой» в другом и сам стал лишь «даром», который дарится всем остальным безоговорочно.
Идея спокойного принятия того, что «нам никто ничего не должен», быть может, и способна служить неким горизонтом, регулятивным принципом нравственного стремления, но она абсолютно неприменима в реальной жизни для решения практических психологических коллизий. Она предъявляет к человеку непомерные требования, фактически настаивая на полном одиночестве, которое надо принять в качестве безусловного факта. В сущности, это противоречит социальной, коммуникативной природе человека.
Абсолютная бескорыстная божественная доброжелательность просто невозможна для «среднего пациента», обратившегося к психотерапевту. Если она принята как «руководство к действию», то тотчас оборачивается несостоятельной претензией, отчего человек чувствует себя еще больше ущемленным:
«Я не способен на независимость. Я не способен на самостоятельность. На жизнь без нужды в другом».
Но именно на такое «разочарование в себе» нередко толкает человека психотерапия, призывая его отказаться от людских мерок взаимозависимости и от тех ожиданий, которые с этой зависимостью связаны. Это особенно ярко проявляется в рекомендациях, которые дают психотерапевты пациентам, не способным справиться с обидами на своих близких и испытывающим поэтому сильный дискомфорт. Так, например, известный психотерапевт Ю. Орлов считает, что наша обидчивость — инфантильная реакция на наше окружение, она питается энергией магического сознания. Если мы реалистически смотрим на мир, то понимаем, что поведение другого не обязано соответствовать нашим ожиданиям (другой ничего тебе не должен!). Наши ожидания по отношению к другим Ю. Орлов считает инфантильным эгоцентризмом. О выражениях типа: «Хорошему должно быть хорошо, плохому плохо. В мире существует справедливость, а он поступает несправедливо. Дети должны быть благодарны родителям» он отзывается так: «Куча благонамеренных и льстящих примитивному сознанию глупостей, которые наперегонки повторяются писателями, как знаменитыми, так и мелкими, и мешают нам думать саногенно». Чтобы думать «саногенно», надо «совершить акт принятия другого таким, каков он есть, простить, признать за ним свободу выбора любой линии поведения, даже обижающего вас. Принять другого — это значит считать его свободной личностью, которая не обязана вас любить. Ибо в известной всем пословице сказано: «Насильно мил не будешь!»
Оставим на совести Ю. Орлова обвинение в глупости всех, кто считает, что к родителям следует испытывать почтение и верит в наличие справедливости. Думаю, что понятия справедливости и благодарности не нуждаются в моей защите, так как говорят сами за себя — человеческое общество без них невозможно и никогда не существовало. Однако изумляют утопизм и несоответствие реальности в самой постановке вопроса. Что означает «другой как он есть»? Неужели это некая абсолютная самозамкнутая данность, не зависящая ни от каких человеческих нормативов и не подвластная им? И неужели это нечто неизменное, на что никто и ничто не влияет? Разумеется, нет. Другой человек вписан чаще всего в ту же систему ценностей и ориентиров, что и мы с вами. Он может вас не любить (любовь невозможна без его воли), но при этом он не только может, но и обязан соблюдать множество нормативов человеческого поведения и обращения, которые призваны помочь минимально ранить другого, смягчать конфликты, разрешать противоречия. В обществе есть установившиеся представления о порядочности и непорядочности, вежливости и грубости, достойном и недостойном поведении. Обида — не инфантилизм, а естественная реакция на вполне законные ожидания относительно определенного типа поведения.
Проведенные еще в первой половине века исследования ныне широко известного в нашей стране Альфреда Шюца показали, что мир повседневности, в который мы все погружены, — это мир матриц и стереотипов, схем и нормативов, распространяющихся как на сознание, так и на поведение. Мы ничто и никого не можем понять и оценить, не прибегая к этой системе интерсубъективно заданных измерителей. Потому повседневность проникнута ожиданиями. Ну, в самом деле, как вы будете реагировать, если вместо того, чтобы подать вам товар, продавец станцует вам бешеную джигу, а в ответ на вашу помощь и дружбу вас будут обливать грязью? В первом случае удивитесь и возмутитесь. Во втором — конечно, обидитесь. Шюц специально вводит термин «фоновые ожидания», подчеркивая этим всепроникающий характер наших установок, готовность воспринимать мир определенным образом, так, как он задан нам нашей культурой. Конечно, к культуре можно относиться творчески, но нельзя выпрыгнуть из нее совсем и оценить своего ближнего, абсолютно ни с чем его не соотнося. Зачем же давать людям совет «Ничего ни от кого не ждать», зная, что такие советы заведомо невыполнимы?
