Брюс Перри - Мальчик, которого растили как собаку
Я приехал в Техас в 1992 году, чтобы возглавить исследовательскую работу в Бэйлорском медицинском колледже в Хьюстоне (Baylor College of Medicine, ВСМ). Я также был главным психиатром в Техасском детском госпитале (Texas Children’s Hospital, ТСН) и руководителем программы «Излечение от травмы» в администрации Медицинского центра ветеранов Хьюстона (The Houston Veterans Administration Medical Center).
Мой опыт работы с Тиной, Сэнди, мальчиками из медицинского центра и другими такими же детьми убедил меня в том, что мы недостаточно знаем о травме и ее влиянии на детскую психику. Мы не знали, каким образом травма, полученная в период развития, продуцирует особые проблемы у некоторых детей. Никто не мог сказать, почему одни дети выходят из травмирующей ситуации, по-видимому, без заметных повреждений психики, в то время как у других развиваются серьезные психические и поведенческие проблемы. Никто не знает, откуда приходят симптомы таких состояний, как посттравматическое стрессовое расстройство, и почему у одних будут развиваться симптомы необщительности (асоциальности), в то время как у других, в основном, симптомы сверхбдительности. Казалось, единственный способ получить необходимые данные заключался в том, чтобы тщательно исследовать группы детей немедленно после травматического события. К сожалению, за помощью к нам обычно приводили детей не сразу после травмы, а годы спустя. Я сделал попытку, координируя свои действия с Бэйлорским медицинским колледжем в Хьюстоне, Техасским детским госпиталем и администрацией Медицинского центра ветеранов Хьюстона, совместно разрешить эту проблему, создав быстро реагирующую «Команду оценки травмы». Мы надеялись, что, помогая детям справляться с такими травмами, как огнестрельные ранения, дорожные аварии, природные бедствия и прочие угрожающие жизни обстоятельства, мы сможем узнать, чего ожидать от детей сразу после травматического опыта и как это соотносится с симптомами, которые у них могут проявиться в дальнейшем. Дети из Вако могли, к несчастью, стать для нас подходящим образцом для исследования.
Двадцать восьмого февраля 1993 года «вавилоняне» в обличии «Бюро по контролю за соблюдением законов об алкогольных напитках, табачных изделиях, огнестрельном оружии и взрывчатых веществ» (Bureau of Alcohol, Tobacco and Firearms, BATF) подошли к лагерю «Ветви Давидовой», чтобы арестовать Давида Кореша за нарушение закона об использовании огнестрельного оружия. Он не пошел бы на то, чтобы сдаться живым. Во время последующей облавы четыре представителя BATF и, по крайней мере, шесть человек из секты были убиты. ФБР и команда, занимающаяся переговорами относительно заложников, смогли обеспечить освобождение 21 ребенка в последующие три дня. Сразу же в это время привезли нашу команду для помощи тем, кого мы считали первой волной детей из лагеря. Но никто тогда не знал, что нам уже не суждено увидеть других «Давидовых детей». После осады 19 апреля была проведена вторая, как оказалось, намного более катастрофичная облава, закончившаяся кошмарным пожарищем, в котором погибли 80 членов секты, в том числе 23 ребенка.
Про первую облаву в лагере «Ветви Давидовой» я узнал, как многие, из телевизионных новостей. Почти немедленно репортеры стали спрашивать у меня, какое воздействие эта облава может иметь на детей. Когда меня спрашивали, как власти собираются позаботиться о детях, увезенных из лагеря, я почти машинально отвечал, что совершенно уверен, что государство делает для них все возможное.
Но как только эти слова вылетели из моего рта, я осознал, что, возможно, это не совсем так. Правительственные учреждения — особенно хронически недополучавшие средства и перегруженные системы Службы защиты детей — редко имели конкретные планы относительно того, как они будут управляться с внезапными наплывами больших групп детей. И, кроме того, цепочки соподчинения и взаимодействия между федеральными, государственными и местными учреждениями, вовлеченными в «Наблюдение за соблюдением закона» и «Охрану детей» в таких необычных быстро продвигающихся кризисах, как противостояние в Вако, часто оказываются плохо выстроенными.
Чем больше я думал об этом, тем больше чувствовал необходимость проверить, может ли принести пользу экспертиза нашей команды «Оценки травмы». Я надеялся, что мы сможем дать людям, работающим с этими детьми, некоторую базовую информацию, проконсультировать по телефону, как решить те или иные конкретные проблемы и поддержать в людях стремление лучше понять ситуацию. Я связывался с некоторыми учреждениями, но никто не мог мне сказать, «кто главный». В конце концов, я связался с важным правительственным учреждением. Через несколько часов меня вызвали в государственный офис Службы защиты детей и попросили приехать в Вако, чтобы дать — как я думал, разовую — консультацию. Эта послеполуденная встреча переросла в шесть недель работы с одним из самых трудных случаев, с которыми мне пришлось иметь дело.
Когда я прибыл в Вако, то обнаружил страшный беспорядок как в официальных службах, отвечающих за кризис, так и в организации заботы о детях. В первые несколько дней после освобождения, детей увозили на огромных бронированных, как танки, машинах. Вне зависимости от времени — был ли то день или ночь, — их сразу же допрашивали сотрудники ФБР и техасские рейнджеры, часто часами. У ФБР были самые лучшие намерения — им было необходимо как можно быстрее получить информацию, чтобы разрядить ситуацию на ранчо и спасти как можно больше людей. Показания свидетелей были необходимы, и рейнджеры были обязаны собирать свидетельства для будущих уголовных дел, чтобы судить виновных в гибели агентов Бюро. Но никто не задумывался о состоянии детей, которых разлучают с родителями, засовывают в «танк» после того, как они наблюдали смертоносный набег на свой дом, везут на склад оружия, где их долго опрашивают многочисленные вооруженные странные люди.
Только удивительная удача помогла «Давидовым детям» держаться вместе после первой попытки взять лагерь. Сначала сотрудники техасской «Службы защиты детей» планировали разместить их в опекунские семьи, но не смогли найти достаточно много домов, чтобы устроить всех. Совместное содержание детей обернулось одним из наиболее правильных «терапевтических» решений, принятых в той ситуации: эти дети нуждались друг в друге.
Если оторвать их после того, что они только что пережили, от сверстников, братьев и сестер, это только сделало бы их еще несчастнее.
Вместо опекунских домов этих детей переместили в приятную, немного напоминавшую лагерь обстановку Методистского детского дома в Вако. Там они жили в большом коттедже, который сначала охраняли два вооруженных техасских полицейских рейнджера. О них заботились две сменяющие друг друга пары — «матери дома» и «отцы дома». У техасского начальства, делавшего попытки позаботиться о душевном здоровье детей, тоже были хорошие намерения, но, к сожалению, эти усилия оказались малопродуктивными. Власти штата брали психологов из своих муниципальных систем, используя любого, кто мог найти свободный часок. В результате лечебные мероприятия не были ни регулярными, ни последовательными, дети постоянно видели все новых незнакомых людей и не успевали их как следует узнать.
В эти первые дни атмосфера в коттедже тоже была хаотичной. Офицеры различных служб, обеспечивающих соблюдение закона, появлялись в любое время дня или ночи и выдергивали для разговора то одного, то другого ребенка. Не было никакого определенного распорядка дня, как и никакой регулярности в посещениях визитеров. К тому времени почти все, что я знал о детях, перенесших травму, привело меня к уверенности, что больше всего они нуждаются в предсказуемости, в соблюдении заведенного порядка, в ощущении, что они контролируют ситуацию и в стабильных отношениях с надежными, помогающими им людьми. В случае «Давидовых детей» это было еще важнее, чем обычно: их годами держали в состоянии постоянной тревоги, постоянном ожидании катастрофы.
Во время моей первой встречи с представителями наиболее важных официальных организаций, вовлеченных в эту ситуацию, я уже ясно представлял, что необходимо сделать: дать детям ощущение предсказуемости и постоянства, установить доверительные отношения с детьми. Это означало, что нужно установить для детей четкий распорядок, определить границы, прояснить связи между всеми организациями и свести число сотрудников, заботящихся о душевном здоровье детей, до минимума, оставив тех, кто реально может регулярно бывать на месте. Я также предложил, чтобы только людям, имеющим опыт бесед с детьми, разрешалось проводить специальные — в судебных целях — опросы детей для полицейских и ФБР. В конце нашей встречи чиновник «Службы защиты детей» спросил меня, не соглашусь ли я заняться координацией их усилий. Позднее, в этот же день, меня попросили самого опрашивать детей в судебных целях. В то время мы все еще думали, что кризис закончится через несколько дней, поэтому я согласился. Мне казалось, что это будет интересной возможностью потренироваться в оказании экстренной помощи таким детям. Я подъехал к коттеджу, где встретил очень примечательных людей.
