Заблуждения толпы - Бернстайн Уильям Дж.

В 1525 году князь-епископ Мюнстера Фредерик фон Виде, напуганный крестьянской войной, передал власть городскому совету из двадцати четырех человек, в число которых входили два бургомистра. Менее чем через десять лет совет, который в отличие от правительств Нижних земель в значительной степени был свободен от влияния Габсбургов, стал тем «острием», посредством которого анабаптисты пронзили существующий порядок⁹².

Большинство историков считает, что анабаптистов в Мюнстере возглавлял некий Бернард Ротманн, рожденный около 1495 года в семье кузнеца и позднее обвиненный, вместе со своими предками, в черном колдовстве. Молодого Бернарда описывали как «мнительного и склонного к шутовству»; не имея средств к обучению, он жил под опекой своего дяди, викария церкви Святого Мориса в Мюнстере, пел в церковном хоре и далее стал зарабатывать себе на жизнь пением. К тому времени когда половое созревание оборвало его вокальную карьеру, он успел скопить деньги на учебу в Майнце, где получил степень магистра. В 1529 году он вернулся в Мюнстер⁹³.

На рубеже 1530 года Ротманн, к тому времени ставший известным проповедником, получил финансовую поддержку от богатого торговца тканями, председателя гильдии торговцев и члена городского совета Бернарда Книппердоллинга, который сначала обратился в лютеранство, а затем, под влиянием Ротманна, сделался тайным анабаптистом. Книппердоллинг печатал трактаты Ротманна, которые раздували пламя анабаптистского пожара не только в Мюнстере, но и в Нижних землях.

Современным пониманием анабаптистского безумия мы во многом обязаны двум его очевидцам, вышеупомянутому Герману фон Керссенброку и Генриху Гресбеку, плотнику, обратившемуся в анабаптизм, своими глазами наблюдавшему за ходом событий и сыгравшему небольшую, но важную роль в финале истории. Оба очевидца оставили после себя подробные письменные отчеты, которые, даже принимая во внимание соответствующие предубеждения их авторов, кажутся заслуживающими доверия⁹⁴.

Фон Керссенброк утверждает, что сначала Ротманн проповедовал католическую доктрину, но затем «постепенно начал присовокуплять к своим проповедям обрывки вероучений, каковые считались враждебными католическим догматам, а когда он принялся подстрекать простолюдинов против духовенства, то привлек на свою сторону часть бюргеров, жаждавших новизны»⁹⁵.

Старшее духовенство церкви Святого Мориса решило уберечь свою паству от становившихся все более радикальными взглядов Ротманна и снабдило проповедника двадцатью золотым флоринами для дальнейшего обучения в Кельне. Однако он не добрался до Кельна и не вернул ссуду, а предпочел направиться прямиком в Виттенберг, оплот Лютера и Меланхтона.

Молодой священник вернулся в церковь Святого Мориса в 1531 году убежденным лютеранином и велеречивым демагогом, послушать которого собиралось все больше горожан, пусть крохотная церковь находилась за пределами городских стен. Как пишет фон Керссенброк:

«Многие люди, в особенности те, кто был обременен долгами, почитали его будто некое божество, верили каждому его слову и были убеждены, что его деяния исподволь направляет Святой Дух. Несмотря на запреты властей, они толпами следовали за ним, стекались из города в желании услышать его речи, и стремление приобщиться к его речам было настолько велико, что они отвергали любых проповедников, кроме него, и презирали, осуждали и проклинали остальных заодно со всем духовенством»⁹⁶.

Фон Керссенброк, добрый католик, снисходительно отмечал, что Ротманн проповедует «не столько вескими доводами, сколько неуклюжей клеветой. Однако невежественные простолюдины, неспособные отличить подлинное красноречие от похвальбы, думали, будто он изъясняется превосходно»⁹⁷.

К тому времени Ротманна уже лишили должности священника в церкви Святого Мориса, и довольно скоро он привел к этой церкви толпу, которая принялась крушить идолов, опрокидывать алтари, топтать серебряные чаши и сжигать изображения Пресвятой Богородицы. Власти в очередной раз выслали Ротманна, и он опять отправился в Виттенберг, где произвел выгодное впечатление на Лютера и на Меланхтона, причем последний, как говорят, прозорливо заметил, что «Ротманн будет либо на удивление хорош, либо удивительно скверен»⁹⁸.

В Мюнстер Ротманн возвратился в 1532 году и начал открыто проповедовать анабаптистские взгляды. Это был обоюдоострый меч. Идея крещения взрослых встречала одобрение не только у слушателей, но и у церкви, которая к тому времени перестала выказывать сожаление по поводу того, что анабаптистов сжигают на кострах или топят, привязав к шее камень. Своего рода «богословская шутка», цитируя исследователя анабаптизма Кристофера Маккея⁹⁹.

Князь-епископ фон Виде, который пока контролировал город, заставил проповедника прекратить богохульства. Ротманн смирился на несколько недель, но затем отбросил осторожность и написал фон Виде, что, «поскольку моя совесть чиста, я без сомнений полагаюсь на милость Господню. Он защитит меня и убережет от опасности»¹⁰⁰.

В феврале 1532 года Ротманн произнес проповедь во дворе одной из главных церквей Мюнстера – церкви Святого Ламберта. Он настолько потряс прихожан, что те немедленно провозгласили его своим священником. Что важнее, он получил достаточно поддержки в городском совете, чтобы впредь не опасаться высылки. Религиозный пыл Мюнстера, надо отметить, не ограничивался анабаптизмом; церкви по всему городу привечали радикальных лютеранских проповедников, и все они, кроме Ротманна, были из других городов.

Успехи Ротманна в обращении Мюнстера в анабаптизм вполне соответствовали успехам Хоффмана и Маттиса в Нижних землях. Вскоре после проповеди Ротманна в церкви Святого Ламберта отчаявшийся фон Виде подал в отставку, а его непосредственный преемник скончался, не успев занять свой пост; в июне князем-епископом стал Франциск фон Вальдек, сын графа, получивший поверхностное церковное образование. Позже в том году он закрыл доступ в город, уже полностью подвластный мятежным анабаптистам, а бунтовщики в ответ устроили нападение на штаб-квартиру фон Вальдека сразу за городскими стенами. В феврале 1533 года был достигнут компромисс: приходским церквям разрешили исповедовать лютеранство при условии, что городской собор останется католическим¹⁰¹.

Несмотря на этот компромисс, срок католицизма и лютеранства в Мюнстере стремительно истекал. Памфлеты Ротманна при поддержке богача Книппердоллинга широко распространились по Нижним землям. В этих листках частная собственность обозначалась как источник великого зла: «Господь сотворил все для общего блага, и ныне мы по-прежнему наслаждаемся вместе воздухом, огнем, дождем и солнцем, а также всем остальным, чего не смогли отнять у нас всякие вороватые личности». Ротманн рисовал Мюнстер городом изобилия, который примет праведных с распростертыми объятиями, и сотни несчастных беглецов из Нижних земель устремились в паломничество на юг, к новому анабаптистскому Иерусалиму.

В начале 1533 года в городе едва уживались друг с другом католики, лютеране классического толка и анабаптисты, причем последние совершенно не собирались признавать соглашение с князем-епископом. А из Нижних земель в Мюнстер между тем прибыло достаточно анабаптистов, чтобы в марте состоялись внеочередные выборы в городской совет, результатом которых стало радикальное лютеранское большинство, значительное анабаптистское меньшинство – и полное отсутствие католиков¹⁰². Городской совет начал свой новый срок со штрафов семьям, крестившим младенцев в соборе.

Тем временем в Нижних землях Ян Маттис провел свое первое повторное крещение, которому подвергся житель Лейдена по имени Ян Бокельсон. Маттис подобно Хоффману был импульсивным и пылким проповедником, а вот Бокельсон превратил свои актерские способности и расчетливую натуру в грозную политическую силу. Сызмальства привычный к горечи и разочарованиям (как внебрачный сын бургомистра и крестьянки), он получил благодаря родителям начальное образование, потом обучался портновскому мастерству – и не преуспел в этом ремесле. Тем не менее природа наделила его иными дарами, которые он вскоре применил в Мюнстере: белокурый, привлекательный, он выделялся манерами, хитростью, красноречием и актерским талантом. По словам ученого-миллениалиста Нормана Кона, Бокельсон использовал эти дары для того, «чтобы превратить реальную жизнь в пьесу, где он станет героем, а вся Европа – зрителем»¹⁰³.