Андрей Курпатов - Складка времени. Сущность и критерии
То есть это было дело, которое я делал сам и по собственному выбору, и потому, видимо, чувствовал себя живущим – бытийствующим, так сказать, и в подлинном, ощущаемом мною времени. Когда же не я делал что-то, а что-то делали со мной (мной, с помощью меня – страдательный залог), когда я был, по сути, неодушевленным предметом, который, теоретически, можно было легко заменить любым другим «подобным» («винтик» на «шпунтик») без какого-либо ущерба для конечного результата, я не жил, не бытийствовал, не ощущал время, а был в его «складке».
И ведь это же легко представить – вот завалил бы я, например, вступительные экзамены в НВМУ (а я же на самом-то деле и завалил их – физкультуру мне по блату зачли вопреки моим слабым и бессмысленным протестам), а на мое место взяли бы какого-то другого мальчишку, более физкультуристого, и вот ведь ничего бы же не изменилось в этой «практике»: жил бы он той «моей» жизнью (если можно ее так назвать), переезжал балластом из Кронштадта в Балтийск и обратно на славном «Хасане», и никак эта подмена персоналий безвременную вечность мирозданья не поколебала бы. Там, в ней, в этой вечности (читай, безвременности), все, что случилось, должно было случиться – и нахимовец в кубрике на ватерлинии, и сам по себе круизный «Хасан», и весь прочий человеко-балласт на нем, и даже наши сорвавшиеся из-за прибалтийского сепаратизма экскурсии по кораблям Балтфлота.
То есть в ней – в этой безвременной вечности – уже было все, кроме одного-единственного исключения – моей самоволки (в прямом и переносном смысле этого слова), этой экзальтации меня во времени, случившейся на фоне предустановленной (неважно, кем, как и зачем) предопределенности. Да, возможно, он – этот не случившийся из-за желания моей семьи (и потому что дед мой служил когда-то на Северном Флоте вместе с тогдашним начальником НВМУ, Героем Советского Союза, контр-адмиралом, замечательным Львом Николаевичем Столяровым) нахимовец – тоже мог сбежать со своими друзьями в самоволку, бродить инкогнито по военным кораблям, смотреть в перископ на брошенном десантном катере. Да, но это уже он бы тогда создал время (или не создал, если бы не воспользовался свободой, бог весть как предоставившейся ему там, на том пирсе), и это было бы уже его дело, его действие, его событие, его время. Или не было бы.
Так мы, незаметно для самих себя, подошли к вопросу об определении «складки времени», пусть пока и в негативной форме. По сути, мы видим два феномена, – один из которых я уже назвал «складкой», а второй мне нравится, уж простите мне эту вольность, называть – «на марше» (навеяло, видимо, воспоминаниями юношества). «На марше» – это вот как раз та моя так запомнившаяся мне самоволка, когда я действовал из себя, вопреки довлевшей надо мной предустановленности, когда у меня было мое дело, мое событие, моя жизнь, которая и стала-то моей лишь потому, что у меня возникло отчетливое ощущение, что я ее делал. Это было движением за чем-то (к чему-то), чего мне не хватало. Это не значит, что мне не хватало конкретно этих кораблей или какой-то абстрактной экскурсии, впечатлений, нет (я вообще, как вы, наверное, могли догадаться, не большой любитель по этой части). У меня просто было желание чего-то настоящего, чего-то моего, личного (в полном смысле этого слова) – эту нехватку я ощущал (точнее, даже не ощущал, а был движим ею).
То есть «нехватка», о которой мы говорим, это не недостаток чего-то конкретного, определенного; «нехватка» – это когда ты отчетливо ощущаешь, что у тебя, простите за этот фразеологизм, что-то чешется в одном месте, не хватает тебе чего-то, хотя сам ты, возможно, и не понимаешь, чего именно. Не осознаешь, короче говоря, само своё желание, просто «зудит» (как любил говаривать в застенках «питонии» уже знакомый вам Коля «Туз»: «Кого знаю – не хочу! Кого хочу – не знаю!», и хотя звучит эта сентенция достаточно пессимистично, но скрыто в ней искомое хочу – и это главное). Вот это «хочу», вот эта «нехватка чего-то» и есть признак «марша», выхода «на марш» – когда ты вырываешься из ограниченности своего существования куда-то, где ты еще не был, к тому, что тебе еще неведомо, и делаешь это, в сущности, по одной лишь причине – из-за «нехватки», которая и порождает время.
Исходя из этого, «складку», таким образом, мы, наверное, могли бы назвать, пусть и слегка каламбуристе, «нехваткой нехватки» (то есть это «нехватка», в каком-то смысле обернутая на самою себя). Вот сидим мы в своей каюте на корабле «Хасан» взаперти – хочется ли нам чего-нибудь? Теоретически да. Я не помню, но думаю, что нам хотелось какой-нибудь съедобной еды – хлеба нормального, воды без этого жуткого металлического привкуса, кашу какую-нибудь неперловую. Но шансы-то каковы? Шансов никаких. Абсолютно. Так что если мы о чем-то и мечтали тогда, то совершенно бездеятельностно (с равным успехом мы могли бы мечтать, например, добраться на своем «Хасане» не в Балтийск, а на всю ту же самую Альфу-Центавру). То есть «нехватка нехватки» – это когда, даже если мы и хотим чего-то («абстрактно хотим»), мы в действительности, в реальности не можем этого захотеть. Может быть, и хотели бы хотеть, но не можем: не рисуется перспектива, не проявляется на горизонте цель, а если что-то и мерещится где-то вдалеке, – то лишь как неправдоподобный мираж, нереализуемый фантазм, недостижимая химера. Вот это и есть «нехватка нехватки» – когда и глаз не видит, и зуб неймет. Такая предельность невозможности, лишающая всякой нацеленности и перспективы. Паралич воли.
Но является ли такой «паралич воли», коли мы его даже почувствовать не можем, фактом реальности? То есть можем ли мы утверждать, что эта «нехватка нехватки» есть? Что это не химера, не фантазия, не теоретически выведенный конструкт, а факт? Иными словами, не имеем ли мы здесь дело с чистой абстракцией, лишенной всякой действительной представленности хотя бы и просто на уровне психического? Думаю, что нет, и вот почему…
«Потребное будущее»
Вот уже почти сто лет назад наш замечательный Иван Петрович Павлов – физиолог, академик, лауреат Нобелевской премии, разразился (дело было в Петрограде, на III Съезде по экспериментальной педагогике) докладом, озаглавленным буквально так: «Рефлекс цели». К сожалению, это его выступление было предельно лаконичным, в чем-то поверхностным и, честно говоря, весьма путаным, но сама интонация автора свидетельствовала о том, что он наткнулся на что-то чрезвычайно важное, значительное, даже невероятное! Вот послушайте: «Рефлекс цели, – говорил Иван Петрович в своем докладе, говорил бойко, резко, – имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Жизнь только того красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели, или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делается рефлексом цели»[50]. По существу, «рефлекс цели», если верить автору того легендарного доклада, является системообразующей силой – он, ни много, ни мало, организует все наше бытие и, более того, это же бытие и определяет. Серьезное заявление, прямо скажем. Ответственное.
Но вот что удивительно: за последующие 20 лет своей жизни, полной научными изысканиями и множеством возможностей в деле исследования высшей нервной деятельности, Иван Петрович больше ни разу не вернулся к этой теме, ни разу и словом не обмолвился о «рефлексе цели» – не писал, не говорил, не вспоминал! Словно и не было ничего вовсе, послышалось драгоценным экспериментальным психологам. Сказать, что подобное поведение совсем не в духе Ивана Петровича, – это ничего не сказать. Теоретически измыслить некий рефлекс, объявить его краеугольным камнем психики, а затем, прошу прощения, молча «слиться»… Нет, это просто не укладывается в голове!
Спустя полвека ученик Ивана Петровича (существенно, впрочем, переросший эту роль) – академик АМН СССР Петр Кузьмич Анохин дает исчерпывающее объяснение этого кажущегося парадоксальным факта. «Нам кажется, пишет Петр Кузьмич в своих „Очерках по теории функциональных систем“, – что причина ухода И.П. Павлова от этой важнейшей проблемы заключается в том, что сам факт возникновения цели для получения того или иного результата вступает в принципиальное противоречие с основными чертами рефлекторной теории. И.П. Павлов, несомненно, думал и об этом, несомненно, видел и то, что поставив проблему цели, он вынужден был бы значительно перестроить то грандиозное здание, которое с такой гениальной смелостью и настойчивостью строил всю свою жизнь»[51].
Действительно, понятие «цели», сколь бы парадоксальным это утверждение ни выглядело, никак не укладывается в классическую рефлекторную теорию. Последняя предполагает, что психика реагирует на стимуляцию извне, анализирует эти стимулы и отвечает на них той или иной – безусловной (биологически запрограммированной) или обусловленной (выученной) – реакцией. С «целью» же все иначе – она не ответ на какие-то внешние вызовы, она просто самозарождается, родится в мозгу, так сказать, сама собой! Чуть не сказал – «по волшебству»…
