Дебра Оливье - Найди в себе француженку. Искусство быть счастливой
«ОБЫКНОВЕННАЯ СТРАСТЬ» Анни Эрно
Выразительная и емкая проза Эрно описывает образы ее детства, родителей, любовные романы. Как написал один из книжных обозревателей The New York Times, «С помощью слов она воссоздает жизнь, не только свою собственную, но и других – матери, отца, любовника, друга. Точный язык и сосредоточенность позволяют ей глубоко проникнуть в мир своих персонажей, обнажить пульс любви, желания, сожалений». «Обыкновенная страсть», опубликованная в 1998 году, рисует яркую картину романа женщины с женатым мужчиной. Мелкие и точные детали, например, одежда, которую она выбирает, чтобы ему понравиться, фрукты и деликатесы, которые покупает для их встреч, окружающие ее предметы искусства, напоминающие о нем, – все это вместе раскрывает точку страсти.
Не все француженки разделяют взгляды Вивьен – и ревность не знает культурных границ, – но в мире чувств француженок есть определенная латинская терпимость к врожденной страсти. Коринн говорит об этом так: «Мы – французы, и мы любим любить. Но мы также и картезианцы, поэтому можем смотреть на вещи в интеллектуальной перспективе, немного со стороны. Некоторая отстраненность имеет огромное значение в браке».
Некоторая отстраненность имеет большое значение не только в семейной жизни француженки. Ее сдержанность в сочетании с природной осторожностью формируют в ней особую беспристрастность, что-то вроде нейтралитета. Она не принимает ничего, прежде как следует не изучив. Это касается всего: друзей, вещей, мест, где она проводит время. Тогда как американка с головой окунается во все новое, француженка, прежде чем отдаться чему-то всей душой, вначале отступает на шаг, проявляет сдержанность и соблюдает интеллектуальную дистанцию. Впрочем, втайне она восхищается этой американской способностью свободно и иногда с излишней горячностью принимать все новое.
Фильм
LE BONHEUR
Название прекрасного фильма Аньес Варда переводится как «счастье». В семье Друо все идиллически счастливы: от верного мужа-плотника до его красивой любящей жены и двоих чудесных детей. Но это Франция, и поэтому муж решает дополнить семейное счастье любовницей. Однако вместо разоблачения фабрики счастья это дополнение еще более укрепляет ее, открывая новые радости сердцу.
Эдит Уортон, с ее долгой исторической перспективой и тонкой трактовкой чувств, возможно, лучше всех резюмирует взгляды французов на «волнующий вопрос» любви в браке, когда пишет: «Любовь движется в разных ритмах, переживает разные периоды… в отношениях между взрослыми людьми, помимо их постоянных уз (а в глубине сознания французов брак все так же остается нерушимым), они принимают ее, открыто и щедро».
«Если понятие «быть взрослым, – продолжает она, – состоит в том, чтобы иметь обширный и более прогрессивный жизненный опыт, меньше заботиться о пустяках, не бояться сильных чувств, страстей и уметь рисковать, в таком случае француженка – явно более взрослая, чем ее американская сестра».
Язык любви
В мечтательных полях юности произрастает хрупкая метафора языка любви: я помню, как мы с подружками сидели на ромашковом поле и отрывали лепестки со словами «любит – не любит». В это же время маленькая француженка сидит на своем поле с маргариткой в руке и отрывает лепестки со словами: «Он любит меня чуть-чуть. Сильно. Страстно. Безумно. Совсем не любит». Почему маленькой француженке свойственно думать о нюансах и возрастающих уровнях страсти, тогда как мы довольствуемся только черным и белым – абсолютная любовь или бесповоротный отказ? И как может одно французское слово – aimer – означать и «нравиться», и «любить», когда между этими двумя чувствами лежит целый мир различных эмоций?
Французский поцелуйЯ впервые познакомилась с традиционным французским поцелуем на юге Франции, куда отправилась с мужем на съемки фильма. Группа людей хорошо за тридцать сидела за рядом длинных столов. Они активно курили, ели и шутили. Муж представил меня технику на одном конце стола, и тут начались долгие, сложные маневры между переполненными столами, чтобы поцеловаться в щеку с каждым членом съемочной группы дважды. Этот процесс занял примерно минут десять и сопровождался бесконечными разговорами и моими попытками увернуться от зажженных сигарет, но что делать, если так принято здороваться. Как американка, едва сошедшая с корабля, я бы предпочла просто приветственно помахать рукой через стол, но сами понимаете – в чужой монастырь со своим уставом…
Для француженки, разумеется, такие поцелуи так же привычны, как формальное рукопожатие или вежливый кивок – для всех других стран. Какое милое несоответствие: в культуре, где традиции языка держат людей на уважительном расстоянии (снова это «ты» и «вы»), интимный клевок в щеку – единственный способ поздороваться. Но мы же говорим о французах, а что может быть более французским, чем милое несоответствие?
Отчасти, возможно, потому, что мы, американцы, любим быть любимыми. Мы используем слово «любить» при каждом удобном случае. («Я люблю тебя!» – произносим мы, прощаясь со своим парикмахером, как с лучшим другом на земле.) В лихорадочных поисках любви мы мечемся между двумя крайностями, тогда как француженка изящно ударяет по мячам в игре флирта и соблазна ради чистого удовольствия. Она открыта нюансам жизни и неоднозначности чувств.
Что касается любви, французов гораздо больше интересуют различия между полами, чем равенство полов. Возможно, поэтому французам бывает трудно «просто дружить» с представителями противоположного пола. «Сексуальное напряжение ощущается всегда, – говорит Клодин, – ну или хотя бы сексуальное любопытство, даже если ты просто болтаешь с почтальоном. Отрицать это – значит, отрицать природу человека». Когда французы говорят vive la dif erence («да здравствуют различия»), они действительно в это верят.
Fin
Что касается мира взаимоотношений, я люблю и француженок, и американок. Несмотря на явные противоречия, у француженок мне нравится их безошибочная проницательность и уважение чужих границ. Мне нравится, как они работают над своими отношениями, с такой страстью и исключительной сосредоточенностью – в том числе и над своим отношением к самой себе. И мне нравится, как они хранят свои секреты – никакой болтовни, никакой бесцеремонности. Сказав это, я должна заметить, что люблю американок за прямо противоположное – за это отсутствие церемоний, за легкомыслие, позволяющее им раскрывать свою душу просто, без колебаний. Я люблю американок за их приветливость и даже иногда за добродушную наивность. Мне нравится, как они изливают душу и, не прилагая никаких усилий, завязывают крепкую дружбу. Если бы можно было их объединить, мы бы получили женщину, которая заткнет за пояс любого мужчину, умеет хранить секреты, не опускает голову, что бы ни случилось, с блеском и страстью живет своей собственной жизнью и внимательна к чувствам окружающих.
Из записной книжки француженки: мужчиныВыбрось из головы миф об идеальном мужчине (В конце концов, это не миф). Сосредоточься на своей силе как индивидуальности и на построении настоящих взаимоотношений. Если не сработало – двигайся дальше. Если ты думаешь, что можешь привязать к себе мужчину, ты ошибаешься. Сохраняй свою внутреннюю силу. Тренируй выдержку, чтобы не выдавать себя. Совершенствуй свой ум. Никогда не извиняйся за свою истинную суть.
Глава четвертая
Кухня
То был один из сильнейших ураганов за последние лет десять. Он пронесся через Францию, повалил столбы линий электропередачи, перевернул множество машин и поломал деревья в лесах, а затем направился через Испанию в сторону Средиземного моря. Но этот ураган не помешал праздничному ужину. Он не помешал неунывающей Анни, сестре моего мужа, приготовить роскошный ужин из пяти блюд в крошечной, размером со шкаф, кухне, в компании ее огромного пса Улисса, свернувшегося под столиком в половину его размеров. Ураган не помешал компании – группе утомленных поездкой французов с женами и подругами – свернуть с французской главной автострады, проехать по извилистым дорогам, петляющим через поля, засаженные свеклой, и добраться до загородного дома Анни, с каменными стенами, высокими – от пола до потолка – окнами и огромным камином. И он не помешал собственно ужину, когда вырубилось электричество и зажгли свечи – большие, в форме конуса, из настоящего пчелиного воска, и синие формовые свечи в крошечных стеклянных стаканах.
Званый ужин проходил за длинным деревянным столом, который был скромно накрыт белой льняной скатертью, а в каждом конце стола стояли букеты из полевых цветов. Перед ужином гостям предложили шампанское, домашнюю гусиную печень и птифуры[3]. Дым сигарет делал то, что он всегда делает во Франции: клубился по комнате огромным, серебристым облаком тумана. Ужин ели неспешно, где-то пять часов, и очередная волна сонливости, неизбежно надвигавшаяся, пока время приближалось к полуночи, тут же рассеивалась при появлении нового роскошного блюда: невероятно сочная баранья нога («Это с фермы Жана», – сказала Анни, махнув рукой в сторону окна, как будто барашек жил по соседству. На самом деле так оно и было). Тушеные овощи нового урожая с огорода Анни и фаршированные чесноком артишоки, бесстыдно щедро смазанные сливочным маслом. Дикий рис с зернами граната и спаржей под густым сливочным соусом. Пять разных сыров. Карамелизованный tart tatin, украшенный горьким шоколадом и слоеным тестом.
