Джесси Беринг - Я, ты, он, она и другие извращенцы. Об инстинктах, которых мы стыдимся
Чтобы преодолеть кризис, чаще всего используется метод направления негативных эмоций в иное русло. Обычно чувство символического отвращения направляют на того, кто несет ответственность за то, что запятнал “я” человека. Психолог Джордж Бонанно показал, что, наблюдая во время сеанса психотерапии за выражением лица взрослого, который в детстве подвергся сексуальному насилию, можно определить избранную им стратегию преодоления. Те, кто в детстве не рассказывал о том, что подвергся насилию (например, это выяснилось, когда другой взрослый это обнаружил и сообщил в полицию), и чувствует себя виноватым, чаще показывает фальшивую улыбку по сравнению с теми, кто открыто обвинил своих насильников. Когда представители последней группы говорят о тех, кто нанес им травму, их лица выражают брезгливость.
Хотя такие мощные реакции на чувство символического отвращения могут причинить человеку вред, вас, возможно, удивит, что их параметры не имеют отношения к моральной реальности. Когда в организм с пищей или в связи с болезнями попадают патогены, для борьбы с ними нет необходимости в приобщении к культуре. Если человек слопал гамбургер с кишечной палочкой, ему не нужно “учиться” вызывать диарею и рвоту – как не нужно брать уроки, чтобы потерять желание видеть или нюхать половые органы партнера, если те покроются болячками. А вот реакция символического отвращения определяется в первую очередь культурными факторами. То есть мы научились брезговать и испытывать моральное отвращение. Проступок, который мог вынудить японца в XVIII веке совершить ритуальное самоубийство из-за чувства невыносимого стыда, покажется пустяком большинству из нас. Учитывая интенсивность переживаний, легко ошибиться, приняв чувство символического отвращения за непоколебимую моральную реальность, якобы существующую за пределами нашего сознания.
Антропологам давно известно, насколько просто озадачить западного человека рассказами об “экзотических” культурных традициях, особенно в половой сфере. Так, у народа самбия (Папуа – Новая Гвинея) существует ритуал поглощения семени. Мальчики в возрасте восьми-девяти лет переселяются в хижину холостяков, где ежедневно занимаются со старшими оральным сексом. Самбия убеждены, что сперма – это снадобье, превращающее мальчиков в воинов, и чем больше спермы проглотят мальчики, тем сильнее они станут. “К десяти-одиннадцати годам, – объясняет антрополог Гилберт Хердт, – мальчики деятельно ищут возможность заполучить сперму старших”. В нашем обществе о подобном не может идти и речи. Это причинило бы невосполнимый вред детям, и они всю жизнь имели бы проблемы в половой сфере. У самбия, напротив, взрослые, “дарующие” свою сперму мальчикам, считаются альтруистами, а те вырастают уравновешенными мужчинами. Самбия считают, что вред мальчикам причиняет лишение их права на участие в этом ритуале, поскольку это ставит на них клеймо слабаков.
И, раз уж мы говорим о сперме, обратите внимание на дело некоего мужчины из Пенсильвании. Он попал на два года за решетку за то, что шприцем протыкал крышечки йогурта, который его сослуживцы ставили в офисный холодильник, и вводил туда свою сперму. Какая гадость, скажете вы, и я соглашусь. Судья назвал это “самым омерзительным поступком”, с которым он сталкивался (а судьей этот человек служил долго). Этот поступок шокирует своей антисоциальностью, вызывает тревогу за здоровье и представляет собой гротескную форму сексуальных посягательств. Но всякое преступление оценивается в культурном контексте. Если бы этот баламут давным-давно жил в египетском оазисе Сива, староста (примерно то же, что у нас судья) вполне мог бы рекомендовать ему подмешать сперму в пищу девушки, к которой тот испытывает романтический интерес. Девушка не посчитала бы поступок гадким, а, напротив, была бы польщена.
Понятие анормальной сексуальности связано в равной мере с отходом от предписаний нашей культуры и нарушением законов репродуктивной биологии. У мужчины, по крайней мере возбужденного, больше шансов переступить обе черты, иногда даже подвергая опасности себя и окружающих. Но само понятие перверсии (“совершения того, что неверно”) – целиком продукт морализаторства. Если снять с этого понятия эмоциональный груз, сексуальная девиантность предстанет статистическим фактом, неполным соответствием общественным нормам. Человеческая сексуальность чрезвычайно разнообразна. И если мы признаем отсутствие однородности, исчезнет иллюзия того, что есть объективно положительное и отрицательное в спектре половых отношений нашего биологического вида. Лучшее, что могут предложить психиатры – описывать и лечить девиантность, учитывая культурный контекст.
Как ни удивительно, здоровая доза морального нигилизма служит противоядием от многих социальных проблем, сопряженных с человеческой сексуальностью. Напомню, мы рассматриваем “девиантность” в культурном контексте, и “вред” должен оцениваться с позиции сторон, а не “испытывающих отвращение” наблюдателей. Мораль не существует сама по себе. Это призма, сквозь которую мы смотрим на мир, и она постоянно меняется. Скоро мы убедимся, что нам нет нужды искать экзотические культуры, чтобы проверить свою способность критически мыслить. Эмоциональная атмосфера нашей культуры изменилась настолько, что полагать, будто теперь-то мы имеем полную картину моральной реальности (предки просто были не в курсе из-за своей невежественности и предрассудков), было бы феноменальной глупостью.
Глава 3
Сестрица нимфа, братец сатир
Люди склонны по временам спускать с привязи тигра своих плотских желаний и мчаться на его спине, пока не рухнут в Долину Погибели.
Мори Огай, Vita Sexualis (1909)Давным-давно Францией правили короли. Людовик XIII (1610–1643), известный как Людовик Целомудренный, был, как выяснилось, гомосексуалом. Речь здесь не о том, что Людовик ввел моду на мужские парики, которая держалась веками, а о том, что он проводил большую часть времени своего правления в постели с маркизом [де Сен-Маром], которого представил королю благоразумный первый министр [Ришелье]. И, хотя железы самого короля отнюдь не страдали от застоя, половой инстинкт француженок при Людовике XIII подавлялся. Даже невинное выражение “половое влечение” при описании полового возбуждения у женщин можно было услышать лишь во время медицинской консультации. Поставленный женщине в те времена диагноз “либидо” сравним с тем, как в наши дни врач, не решаясь поднять глаза, объявляет семье пострадавшего, что да, действительно, их любимый родственник лишился обеих рук при взрыве на фабрике.
Лазар Ривьер из города Монпелье считался при Людовике XIII видным ученым и врачом. Он был специалистом, можно даже сказать, пионером в лечении такого недуга, как женская похоть. Во Франции тогда, казалось, бушевала настоящая эпидемия. Только представьте, в одном лишь Монпелье толпы престарелых одиноких вдов без конца гуляли по живописным лугам в поисках пенисов для удовлетворения своих сладострастных желаний, а девушки, по рассказам, совершали со своим телом немыслимое при помощи (читатели, крепитесь) собственных рук! Не говоря уже о старых девах не при ухажере и о женщинах, которые все-таки вышли замуж, но оказались при старых мужьях-импотентах. Как и их незамужние современницы, наделенные ненасытными гениталиями, эти дамы также не могли получить удовлетворения от предназначенного природой для этих целей прибора супруга. Ривьер считал всех этих созданий равно опасными (ведь страсти могли довести их до соблазнения женатого мужчины, а такое его величество особенно не одобрял). Ривьер также придерживался мнения, что эти женщины требуют заботы и попечения. Он был убежден, что многие из них страдают от ужасного психического заболевания – “бешенства матки”. Эти женщины были больны.
Главной проблемой Ривьер считал пагубные газы, выделяемые скоплением неистраченного женского “семени”. Эти испарения проникают в нервную систему и нарушают способность женщины здраво мыслить. Даже самая благочестивая и сдержанная женщина может помешаться от страсти. “Эти излишки семени… смешиваются и воспламеняются от похоти”, – писал Ривьер. Представляю, как он терпеливо объясняет все это крестьянину, не находящему себе места из-за того, что его взрослеющая дочь занимается невесть чем с сыном плотника. Перелистывая страницы увесистого тома “Медицинской практики” (Praxis medica) собственного сочинения, врач наконец тычет пальцем – Ah, oui, j’ai trouvé [А, вот! Нашел!] – и зачитывает самую важную фразу, которая все разъяснит посетителю: “Из семенных скоплений… испарения”. С течением времени, стращал Ривьер, процесс приводит к “истинному и полному сумасшествию”.
