Эрнст Кречмер - Строение тела и характер (главы из книги)
Мать была единственным человеком, с которым она имела внутреннее психическое общение, мать ее предохраняла также внутри собственного дома от всякого грубого прикосновения. Только она одна проникала в ее душевную жизнь, никто и не предполагал чего-либо о ее позднейших болезненных любовных помыслах. "С тех пор, как умерла мать, все на нее стало производить более глубокое впечатление", - так сообщает ее брат. "С того времени все у нее тотчас же пре
[140]
вращалось в бредовую идею. После смерти матери (несколько лет тому назад) между больной и родными появилась глубокая пропасть, - больная не могла найти мост к отцу и братьям".
Психоз развивался из этой препсихотической личности приблизительно с периода полового созревания, медленно, без заметного начала; после смерти матери расстройство выступило в грубой форме. Ей казалось, что она недостойным взглядом смотрела на молодого профессора, которого она идеализировала и почитала. Поэтому она подверглась его мести; он вместе с соседями и родственниками создал целую систему преследований против нее. Наступили недоверие и вспышки аффектов. Враждебной холодностью иногда веяло от нее, появилась страсть к разрушению. "Мысли скользят быстро в голове: разрушать, срывать занавес, кого-нибудь ударить". Она становилась странной, холодной и замкнутой, выражалась расплывчато и несколько витиевато, непроизвольная улыбка скользила по ее лицу. Отсутствовала способность концентрировать мысли, они "как бы улетучивались".
В таком состоянии поступила она к нам. Она почти ничего не ела, почти ничего не говорила, от ее комнаты веяло холодом. Почти не было слышно, как она вставала и как уходила. Одежда проста и элегантна. Эфирно-прозрачная фигура светлой блондинки с узким носом и с висками синеватого отлива. Атмосфера неприступности вокруг нее. Движения медленные, тонкие, аристократичные, но несколько угловатые. Если с ней ведут беседу, она незаметно отстраняется и ищет опоры у шкапа, на ней лежит отпечаток отчужденности. Ее рука узка, длинна и слишком гибка, она приветливо протягивает только кончики пальцев, холодные и совершенно прозрачные, на лице неопределенная бессмысленная улыбка.
Психэстетические отношения здесь те же, как и у нашего юноши, только здесь сильнее подчеркнуты холодность и неприступность. Аффективная психомоторная сфера имеет другие оттенки: не робость, неуклюжесть, вялость, но стильность, спокойствие, полное умение владеть собой. Мы не видим ни малейших признаков нежных внутренних чувствований на моторной поверхности. Это то, что мы называем аристократизмом. С этим вероятно стоит в связи холодная, стойкая воля, которую мы так часто встречаем в шизоидной области. Старший брат представляет собой вариант этого элегантного аристократического типа: нежная сентиментальность скорее отступает на задний план, стильное спокойствие, напротив, повышено, усилено до внешней эмоциональной бедности, до холодной корректности, педантичности и почти до машинообразности. Отсюда идет непосредственно мост к тому, что Блейер называет у шизофреников деревянностью аффекта.
ПАТЕТИЧЕСКИЙ ТИП ИДЕАЛИСТА
Франс Блау, молодой художник, ученик консерватории, пришел к нам однажды самостоятельно, расстроенный, полный пламенных бредовых аффектов в душе; за ничего не говорящей улыбкой и напыщенной вежливостью скрывалось напряженное, почти враждебное недоверие. Порывистый, доброжелательно-сердечный, с застывшим взглядом, он сильно гримасничал, производил размашистые, чопорные, риторические движения. Он говорил постоянно в самых общих выражениях, абстрактно и обходил конкретные постановки вопросов одним потоком слов, патетическим, совершенно расплывчатым. "Я присоединялся к другим людям", говорит он, когда хочет сказать, что у него в М. была связь. Музыка, сексуальность, религия - обо всем этом он говорит в один миг, придавая всему одинаковое значение. Душевное банкротство, гибель, - "я пропащий человек". Он необычайно экзальтирован. "Только бы успокоиться".
[141]
После нескольких дней, которые он провел в тиши и в выжидании, он настолько вооружился доверием, что пожелал высказаться. Весь его поток слов, которые он вылил во время бесед, длившихся несколько часов, я дословно записывал карандашом. Здесь они перед нами. Он говорил беспорядочно, элегически устало и страстно, но естественным тоном, когда шла речь о его серьезном переживании, крайне субъективно, но совершенно не так, как в первые дни; чопорные гримасы и задержки лишь редко прерывали характер его речи.
"Больше реальности?! Это мой недостаток. К идеализму должен присоединиться реализм. "Вы мечтательны и любите одиночество", - говорит девушка. "Да, я люблю музыку, природу... Более высокое! - Я в музыке не нахожу счастья". Отец захлопывает дверь. "Ты сам во всем виноват, твой дурной образ жизни!" Мы на ножах, - таковы условия в доме. Отец тиранствует над всеми, мать ничего не значит; когда его нет в доме - легко; когда он приходит, все судорожно сжимается. Он - строгий педант. "Немедленно снять сапоги", - раздавался строгий голос отца, когда я возвращался домой, будучи мальчиком. У матери отсутствовали интеллигентность, так и чувство".
"Это жалкий человек, - кричит отец, - ему не надо жениться, надо покончить с этим!" - "Жениться?" Это грубое слово - "подруга жизни!"
"Угнетенное настроение. Полный упадок духа... Я постоянно вижу улицу М., девушку, с которой мне было хорошо; это на меня давит, это меня окончательно угнетает. Это проходит через мое тело и спину, как испуг, оно надвигается на меня. У меня тонко чувствующая душа. Со мной дома так обращались, что я должен был чувствовать: ты плохой парень".
"Я - идеалист и вижу мир в ином свете..."
На следующий день он мне рассказывал: "Будучи ребенком, я тотчас же после обеда 1-2 часа упражнялся на рояле. Когда я плохо играл, меня строго наказывали. В 2 часа я вновь отправлялся в школу. Раньше меня хотели сделать музыкантом, но затем отец меня принудил вступить в дело. Во время занятий я часто убегал в институт для девиц, где я занимался музыкальными упражнениями. Там была сестра милосердия, которая на меня имела сильное влияние, ей было больше 40 лет. Когда через 3 года ее перевели на новое место, у меня была страшная тоска по родине и отчаянное настроение. Я никогда не был влюблен. Но по отношению к ней у меня было душевное чувство. В первый раз я ощущал, что я кому-то нравлюсь".
"Когда она уехала, у меня наступило страшное возбуждение; несколько дней я был в больнице; после этого я никак не мог свыкнуться с мыслью, что сестры больше нет; она всецело захватила меня".
"В один прекрасный день я появился в городе, где жила сестра, чтобы проститься с ней. Я был совершенно в ее власти. "Франц, - сказала она, - если ты не можешь быть без меня, то я уйду с тобой". Она бросила монастырь и ушла со мной. От февраля до июля мы вместе жили в тихом уголке в горах. Вначале, когда она была у меня, это были самые спокойные дни моей жизни".
"Когда я поцеловал ее, у меня было сильное чувственное возбуждение, но я ее не тронул. Эта пожилая женщина заменяла мне мать, каковой она, мне казалось, должна была быть. "Сестра, вы теперь останетесь у меня, - воскликнул я. - Я больше не могу!" Я потерял голову, я не знал, что я делаю; красивая натура меня опьянила. Я заметил, что все было страшной ошибкой..."
"Я еду с ней домой. Отец меня встречает на вокзале. Мужчины меня неожиданно схватывают и связывают; меня должны отправить в больницу. "Вы можете
[142]
идти", - сказал холодно отец сестре, я неистовствовал. Ужасное поведение, - я дошел до того, что разбил все в доме, все бросил на пол".
"Несколько недель в больнице. Затем опять отдых в горах. Угнетенное настроение. Я не знал, где сестра; я сам хотел в монастырь. Полное отсутствие психического контакта с людьми, с семьей. Так это было. Кроме музыки - ничего. Все так переменилось. Я тогда еще не был правильно ориентирован в сексуальных отношениях. С того момента я болен, нахожусь постоянно в беспокойстве и угнетении, я не выхожу из состояния волнения. Я в первый раз почувствовал, что любовь играет роль в жизни человека..."
"Я хотел все-таки сделаться музыкантом. Если бы была сестра, я сделал бы успехи в музыке. Я всецело находился под ее влиянием. Я не мог решиться прекратить связь. Она жила еще четверть года со мной в музыкальной академии, в М., у нас было общее маленькое хозяйство, она готовила для меня. У меня были хорошие отметки, музыка для меня была самым главным и единственным; столица меня привлекала; мне пришлось завязывать сношения с людьми".
"Тогда все прошло. В столице у меня создалось совершенно иное представление о жизни. Я почувствовал, что она для меня слишком проста. Она была мало интеллигентна, но добросердечна, дитя простых родителей. Она кроме монахинь ничего не видела. Я ее всегда называл тетей. "Мы должны разойтись", сказал я ей. Это не должно было бы никогда произойти. Я же был в ужасном настроении на Рождестве, когда она уехала. Я написал ей после разлуки письмо в 28 страниц, все об одном и том же, - что я нуждаюсь в человеке, с которым я был бы душевно связан".
