Ролло Мэй - Экзистенциальная психология
Во-первых, миссис Хатчинс, как и любой существующий человек, защищает центр своей личности, и всякие нападки на этот центр будут покушениями на само ее существование. Это характерно для всех живых существ, в том числе для животных и растений. Я никогда не прекращал удивляться тому, что, когда бы мы ни срезали верхушку ели на собственной ферме в Нью-Хемпшире, дерево вновь пустит ветви к солнцу, зная где создать новый центр. Но этот же принцип частично применим и к человеческому бытию и дает основу для понимания болезни и здоровья, невроза и душевного равновесия. Невроз не следует рассматривать как отклонение от наших теоретических представлений о том, каким должен быть человек. Разве невроз не является методом, который человек использует для того, чтобы сохранить свой центр, свое существование? Симптомы невроза служат способом сужения границ мира (это наглядно проявляется в невозможности для миссис Хатчинс позволить себе говорить) для того, чтобы защитить центр существования от угрозы проникновения окружающего мира.
Миссис Хатчинс в течение месяца 6 раз посещала терапевта, прежде чем пришла ко мне. Он, желая успокоить ее, сказал, что у нее слишком сильная опора, слишком жесткий контроль. Она отреагировала сильным огорчением и тут же прекратила лечение. С нашей точки зрения, технически он вел себя совершенно корректно; экзистенциально он был совершенно не прав. Чего он, на мой взгляд, не заметил, так это того, что сильная опора, чрезмерный контроль, далекие от бытия явления, которые миссис Хатчинс хотела преодолеть, являлись частью отчаянной попытки сохранить тот слабый центр, который у нее был. Как будто бы она говорила: "Если я откроюсь, если я буду общаться, я потеряю даже то маленькое пространство в жизни, которое у меня есть". И здесь мы непроизвольно сталкиваемся с тем, насколько неадекватно определение невроза как неспособности человека приспосабливаться.Невроз представляет собой именно приспособление; в том-то и состоит проблема. Это неизбежное приспособление, которое позволяет сохранить свой центр; это способ принятия небытия с тем, чтобы сохранить хотя бы маленькую частичку бытия. И во многих случаях можно считать благом то, что это приспособление становится невозможным.
Единственное, что мы могли предположительно сказать о миссис Хатчинс или о любом другом пациенте, только что вошедшем в нашу дверь, что ей, как и всем живущим существам, требуется центрированность, а она разрушилась. После серьезных терзаний она предприняла некоторые шаги, а именно пришла за помощью. Наш второй принцип, таким образом, состоит в том, что каждый существующий человек обладает чертами самоутверждения, которые необходимы ему для того, чтобы сохранять свой центр. Это утверждение своего человеческого бытия мы называем "мужеством". Акцент Пауля Тиллиха на "мужестве быть" очень важен, неоспорим и продуктивен в области психотерапии. Он настаивает, что человеку бытие не дано автоматически, как растению или животному, но зависит от индивидуального мужества, а без него человек перестает быть. Это делает мужество само по себе необходимым онтологическим качеством. Надо отметить, что как терапевт я придаю огромное значение тем выражениям пациента, которые имеют отношение к воле, принятию решения, выбору. Я никогда не оставляю без внимания такие ремарки пациента, как "может быть, я могу", "возможно, я могу попытаться" и пытаюсь дать ему понять, что услышал его. Это только половина истины – сказать, что воля есть продукт желания; я подчеркиваю, что желание никогда не проявится в полную силу, кроме как совместно с волей.
Теперь, когда миссис Хатчинс хрипло говорит, она смотрит на меня со смешанным выражением страха и надежды. Очевидно, что некоторое отношение существует между нами не только здесь и сейчас, но и тогда, когда она в предвкушении встречи сидит в приемной или даже тогда, когда она только думает о том, чтобы прийти сюда. Она еще отказывается от возможности разделить со мной свои чувства. Отсюда наш третий принцип: у каждого живого человека имеется необходимость и возможность выходить из своего центра для того, чтобы взаимодействовать с другими людьми. Это всегда связано с риском; если выйти из себя слишком далеко, можно потерять свой центр, свое ощущение себя собой – феномен, который нередко наблюдается в биологическом мире. Если невротик боится потерять собственный центр, отказывается выходить за пределы себя и становится ригидным, замыкается в себе и живет в ограниченном пространстве, оберегая себя от внешнего влияния, то его рост и развитие блокируются. Это стереотип невротического подавления и торможения, обычные невротические проявления во времена Фрейда. В наше время, когда распространена конформность, наиболее частыми невротическими реакциями оказываются такие, как, например, рассеивание собственного "я" в процессе объединения и отождествления с другими до тех пор, пока собственное бытие не опустеет.
С этой точки зрения нам кажется верной идея Мартина Бубера, с одной стороны, и Гарри Стека Салливана – с другой, о том, что человеческое бытие не может быть понято как явление, если опустить способность делиться им. Действительно, если нам удастся отыскать эти онтологические принципы в существующей личности, то станет очевидно, что игнорирование любого из шести принципов будет означать, что мы рассматриваем уже не бытие человека.
Наш четвертый принцип: субъективной стороной центрированности является сознавание. Этот вид сознания присутствует и в других формах жизни, не только у человека; особенно легко это обнаружить у животных. Говард Лиддел отметил, что тюлень в естественной среде поворачивает голову каждые десять секунд, даже когда спит, обозревая горизонт, чтобы эскимосские охотники со своими луками и отравленными стрелами не могли подкрасться незамеченными. Это сознавание опасностей, которое есть у животных, Лиддел назвал бдительностью и определил ее как примитивный аналог у животных того, что у человека становится тревожностью.
Первые четыре принципа разделяются нашей существующей личностью с бытием всех людей; это биологические уровни, в которых принимает участие любое человеческое бытие. Пятый принцип относится к индивидуальным человеческим характеристикам: самосознанию. Собственно человеческой формой сознания является самосознание. Следует различать сознавание (awareness) и сознание (consiousness). Сознавание (awareness) для нас, как отметил Лиддел, ассоциируется с бдительностью. Это поддерживается происхождением термина "сознавать" (aware). Оно произошло от англосаксонского gewaer, waer, – "бдеть", быть начеку относительно окружающих опасностей и угроз. Они являются однокоренными к словам остерегаться и осмотрительный (beware, wary). Именно сознавание (awareness) является тем, что в индивидуальной невротической реакции развивается в ощущение угрозы, например, в случае миссис Хатчинс в первые несколько часов я тоже являлся для нее угрозой.
Сознание, однако, не является просто сознаванием угрозы из внешнего мира, но оказывается способностью знать себя как индивида, которому угрожают, переживать себя как субъекта, которого окружает мир. Сознание, если использовать термины Курта Гольдштейна, – это способность человека выходить за границы данной конкретной ситуации, жить в терминах возможного; оно также лежит в основе человеческой способности использовать абстракции и универсалии, обладать языком и символами. Эта способность к сознанию лежит в основе целого ряда возможностей, которые есть у человека по отношению к его миру, и составляет основу психологической свободы. Таким образом, человеческая свобода обретает онтологическую базу и, я думаю, должна быть включена в любую психотерапию.
В своей книге "Феномен человека" палеонтолог Пьер Тейяр де Шарден прекрасно описал, как сознавание, включая такое проявление, как тропизм, присутствует на любой ступени эволюционного развития от амебы до человека. Но у человека появляется новая функция, а именно самосознание. Тейяру де Шардену удалось продемонстрировать то, в чем я всегда был убежден, – появление новой функции перестраивает всю предыдущую структуру. Изменяется гештальт целиком; после этого организм может быть понят только в терминах новой функции. Надо сказать, что только половина правды в том, чтобы придерживаться идеи о понимании организма в терминах более простых элементов, стоящих на более низкой ступени эволюционного развития; правда также, что каждая новая функция формирует новый комплекс, который обусловливает все более простые элементы в данном организме. Таким образом, простое может быть понято только в терминах более комплексного.
Как раз это и делает самосознание. Все простейшие биологические функции должны теперь пониматься в терминах этих новых функций. Конечно, никто не будет отрицать ни на секунду наличие унаследованных функций или данных из биологии, которые объединяют человека с другими менее сложными существами. Возьмем, например, сексуальность, которая очевидно объединяет нас со всеми млекопитающими. Но при участии самосознания пол становится новым гештальтом. Сексуальные импульсы всегда зависят от личности партнера; то, что мы думаем о мужчине или женщине в реальности или фантазии, или даже в подавляемой фантазии, не управляемо. Тот факт, что субъективная индивидуальность другого человека, к которому испытывается половое влечение, имеет меньшее значение в невротической сексуальности, проявляемое в поведенческих стереотипах принудительного секса или проституции, только доказывает нашу точку зрения более четко, именно благодаря наличию таких потребностей, как блокировка, отключение или искажение самосознания. Таким образом, говоря о сексуальности в терминах сексуальных объектов, как это делает Кинси, мы могли бы собрать интересную и полезную статистику, но мы не будем касаться вопроса человеческой сексуальности.
