Гюстав Лебон - Психология народов и масс
Из этого еще вовсе не следует, что цивилизация в упадке, и здесь мы опять видим отсутствие параллелизма между эволюцией искусства и эволюцией остальных элементов цивилизации. Ни в одну историческую эпоху цивилизация не была так высока, как в настоящее время, и ни в одну эпоху, может быть, не было более банального и менее индивидуального искусства. Так как исчезли религиозные верования, идеи и потребности, делавшие из искусства существенный элемент цивилизации в эпохи, когда оно считало за святыни храмы и дворцы, то и само искусство стало чем-то побочным, предметом развлечения, которому невозможно посвящать ни много времени, ни много денег.
Не будучи более предметом необходимости, оно может быть только ремесленным и подражательным. Нет в настоящее время ни одного народа, который бы имел национальное искусство, и каждый в архитектуре, как в скульптуре, живет только более или менее удачными копиями с отдаленных времен.
Искусство – только низший род промышленности, когда оно перестает быть выражением потребностей, идей и чувств известной эпохи. Я удивляюсь теперь искренним произведениям наших средневековых художников, рисовавших святых, рай и ад – предметы, очень существенные тогда и составлявшие главный центр существования; но когда художники, у которых уже нет настоящих верований, покрывают наши стены теми же сюжетами, силясь вернуться к технике другого века, то они делают только жалкие подражания, совершенно не интересные для настоящего времени и которые будет презирать будущее. Милые наивности ребенка вызывают отвращение, когда им начинает подражать старик.
То, что сейчас сказано нами о живописи, приложимо и к нашей архитектуре, пробавляющейся в настоящее время подражаниями формам, соответствующим потребностям и верованиям, каких у нас уже нет. Единственная искренняя архитектура наших дней, потому что она только одна соответствует потребностям и идеям нашей цивилизации, – это архитектура пятиэтажного дома, железнодорожного моста и вокзала. Это утилитарное искусство также характерно для известной эпохи, как были некогда готическая церковь и феодальный замок; а для будущей археологии большие современные гостиницы и готические соборы будут представлять одинаковый интерес, потому что они будут последовательными страницами тех каменных книг, которые оставляет после себя каждый век, и вместе с тем она отбросит с презрением, как негодные документы, жалкие подделки, составляющие все современное искусство.
Ошибка наших художников заключается в том, что они желают оживить формулы, соответствующие эстетическим потребностям и чувствам, каких у нас уже нет. Наше жалкое классическое воспитание набило их головы отжившими понятиями и внушает им эстетический идеал, совершенно не интересный для наших дней. Все меняется с веками – люди, их потребности и верования. Во имя каких принципов решаются утверждать, что одна только эстетика не подчиняется закону развития, который управляет вселенной? Каждая эстетика являет собой идеал прекрасного известной эпохи и известной расы, и в силу одного того, что эпохи и расы бывают различные, и идеал прекрасного должен постоянно меняться. С точки зрения философской все идеалы равноценны, потому что они составляют только временные символы. Когда влияние греков и римлян, в течение стольких веков фальсифицирующее европейский ум, наконец исчезнет из нашего воспитания и когда мы научимся самостоятельно смотреть вокруг себя, то для нас сделается ясным, что мир обладает памятниками, представляющими по меньшей мере одинаковую эстетическую ценность с ценностью Парфенона и имеющими для современных народов гораздо высший интерес.
Из всего вышесказанного можно заключить, что если искусство, как и все элементы цивилизации, составляет внешнее проявление души народа, который их создал, то это еще не значит, что оно составляет для всех народов точное выражение их мысли.
Это разъяснение было необходимо. Ибо важностью, какую имеет у известного народа тот или другой элемент цивилизации, измеряется преобразующая сила, прилагаемая этим народом к тому же элементу, когда он его заимствует у чужеземной расы. Если, например, индивидуальность его главным образом проявляется в искусстве, то он не в состоянии будет воспроизвести ввезенные образцы, не наложив на них глубокого своего отпечатка. Напротив, он очень мало изменит элементы, которые не могут служить истолкователями его гения. Когда римляне заимствовали архитектуру у греков, они не делали в ней никаких коренных изменений, потому что больше всего вкладывали свою душу отнюдь не в свои памятники.
И однако даже у такого народа, совершенно лишенного оригинальной архитектуры, вынужденного искать себе образцы и художников за границей, искусство должно в несколько веков подчиниться влиянию среды и стать, почти вопреки себе, выражением расы, которая его заимствует. Храмы, дворцы, триумфальные арки, барельефы античного Рима – работы греков или греческих учеников; и однако характер этих памятников, их назначение, их орнаменты, даже их размеры не будят больше в нас поэтических и нежных воспоминаний об афинском гении, но больше – идею силы, господства, военной страсти, которая приподнимала великую душу Рима.
Таким образом, даже в той сфере, где раса обнаруживает меньше всего оригинальности, она не может сделать шага, чтобы не оставить какого-нибудь следа, который принадлежит только ей и раскрывает нам нечто из ее душевного склада и из ее затаенных мыслей.
Действительно, настоящий художник, будь он архитектор, литератор или поэт, обладает магической способностью передавать в великолепных обобщениях душу известной эпохи и известной расы. Очень впечатлительные, почти бессознательные, мыслящие преимущественно образами, очень мало резонерствующие, художники являются самым верным зеркалом того общества, где они живут; их произведения – самые верные документы, на которые можно указать, чтобы воспроизвести истинный образ какой-нибудь цивилизации. Они слишком бессознательны, чтобы не быть искренними, и слишком восприимчивы к впечатлениям окружающей их среды, чтобы не передавать верно ее идей, чувств, потребностей и стремлений. Свободы у них нет никакой, и это составляет их силу. Они заключены в тесном круге традиций, идей, верований, совокупность которых образует душу расы и эпохи, наследие чувств, мыслей и внушений, влияние которых на них всемогуще, потому что оно управляет темной сферой бессознательного, в которой вырабатываются их произведения.
Если бы, не имея этих произведений, мы знали о минувших веках только то, что повествуют нам нелепые рассказы и тенденциозные сочинения древних историков, то истинное прошлое каждого народа было бы для нас почти столь же скрыто, как прошлое той затопленной морем таинственной Атлантиды, о которой говорит Платон.
Свойство художественного произведения заключается в том, чтобы искренно выражать потребности и идеи, вызвавшие его на свет; но если художественное произведение – верный язык, то этот язык часто трудно истолковать.
Между произведением и создавшей его бессознательной мыслью существует интимная связь; но как найти нить, позволяющую нам восходить от одного к другой? Эта мысль, формировавшаяся изо дня в день из бесчисленных влияний среды, верований, потребностей, накопленная наследственностью, часто непонятна для людей другой расы и другого века; однако она менее непонятна, когда передается нам посредством камня, чем когда доходит до нас посредством слов; ибо слова – эластичные формы, покрывающие одним и тем же одеянием совершенно несходные идеи. Из всех различных языков, рассказывающих прошлое, произведения искусства, в особенности произведения архитектуры, – еще самые понятные. Более искренние, чем книги, менее искусственные, чем религия и язык, они передают одновременно чувства и потребности. Архитектор – строитель жилища человека и обители богов; а ведь всегда в ограде храма или около домашнего очага вырабатывались первые причины событий, составляющих историю.
Из вышесказанного мы можем заключить, что если различные элементы, из которых образуется цивилизация, являются верным выражением души создавшего их народа, то некоторые из них воспроизводят душу этого народа гораздо лучше, чем другие. Но так как природа этих элементов разнообразится от одного народа к другому, от одной эпохи к другой, то очевидно, что невозможно найти среди них хотя бы один, которым можно было бы пользоваться как общим мерилом для различных цивилизаций.
Очевидно также, что нельзя установить между этими элементами иерархического распределения, ибо распределение это меняется от века к веку по мере того, как социальная полезность самих рассматриваемых элементов меняется с эпохами.
Если судить о важности различных элементов цивилизации с чисто утилитарной точки зрения, то пришлось бы сказать, что самые важные элементы – те, которые дают возможность одному народу поработить другие, т. е. военные учреждения. Но тогда пришлось бы поставить греков (художников, философов и ученых) ниже тяжеловесных римских когорт; мудрых и ученых египтян – ниже полуварварских персов; индусов – ниже тоже полуварварских моголов.
