Александр Шёнбург - Искусство стильной бедности
Обычно Берлин дружелюбен по отношению к беднякам. Долгие годы обособленного существования способствовали появлению психологии взаимной выручки. Во всех общественных классах сохранились воспоминания о том, как люди выживали лишь благодаря денежным подаркам. Ни в одном другом немецкоязычном городе общество не помогает так активно нуждающимся людям, нигде власти не относятся с такой заботой к своим подопечным. Быть может, величайшим достижением революционеров шестьдесят восьмого года стало изгнание тяжелого прусского духа из берлинских канцелярий.
Когда мы еще жили в районе Кройцберг, к нам приходила замечательная сборщица налогов. Молодая, очаровательная женщина, имя которой состояло преимущественно из согласных: Скржипчакик. Когда она шла по улице (неся в сумке судебные уведомления), то приветливо улыбалась всем встречным. Временами она, как и все, заглядывала в «Джованни» и выпивала две чашечки эспрессо, наблюдая за подотчетным ей районом. Ее визиты никогда никого не раздражали.
* Деревянные столики, сделанные в мастерской Абрахама и Давида Рентгенов в Нойвиде.
Берлинские жилищные условия тоже как нельзя лучше подходят беднякам. Здесь можно недорого снять квартиру, причем большинство людей не относится к своим квартирам как к показателю престижа, не придает большого значения представительности, а уделяет внимание стилю.
Среди двух лучших для бедняков городов Берлин отличается большей живописностью, а Вена — большей красотой. В Вене приятно то, что богатые здесь даже вызывают подозрение. И никого не изгоняют из общества по причине отсутствия средств. Людей приглашают в гости, даже если у них нет визитной карточки, лишь бы они были хоть немного остроумными. Общественный успех в Вене приходит тогда, когда в кафе «Хавелка» вас начинают называть по имени (разумеется, добавляя при этом «господин» или «госпожа»). А нуворишей здесь презирают, даже если они финансируют филармонию или оперу. Почти в любом городе западного мира деньги открывают двери в общество. А в Вене — нет. Тот, кто хочет «быть своим» в этом городе, должен хотя бы притвориться, что у него нет денег.
Бывшую столицу централизованной монархии, Вену, выделяет прежде всего типичная гордость горожан за родные стены. Когда после распада Австро-Венгерской империи Вена быстро обеднела, черты придворной представительности сохранились в довольно милой форме. Беднейшие из беднейших живут здесь в просторных старых домах, унаследовав их от бабушек или дядюшек вместе с мебелью и не существующим ныне уровнем арендной платы. В Вене никто не верит, что недостаток вкуса можно вылечить денежным мешком. Поэтому Beну миновала участь других богатых городов со схожей историей.
Большинство крупных немецких городов, включая вольные имперские города и города Ганзейского союза были резиденциями князей или монархов. А во всех придворных культурах правит одно человеческое качество: снобизм. Каждый общественный слой подражал нравам и образу жизни вышестоящего. Стремление оказаться на высоте не раз приводило к тому, что подражатели попадали в долговую зависимость. Прототипом всех королевских дворов был версальский. И чтобы понять снобистскую систему мюнхенского или ганноверского, дрезденского или кассельского дворов, надо проанализировать устройство двора французского.
В королевской Франции XVIII века была установлена четкая иерархия, определяющая, кто в каком здании живет и как он это здание называет. Лишь короли и принцы жили в «palais», дворянам следовало скромно именовать свои жилища «l'hotej». Представитель буржуазии проживал в «maison», а большую часть городских домов составляли «maisons particulieres» — перевод которых как «частные дома» не совсем точен. В этих домах люди вели «vie particuliere», отдельную, незначительную для общества жизнь. Норберт Элиас с некоторой издевкой называет такую жизнь «преличной». В придворной культуре лишь достаточно представительный человек мог принять участие в общественной жизни. A «vie particuliere» считалась чем-то жалким и второсте п ен ным.
Подобное мировоззрение было характерно для всех слоев общества. Тот, кто в Дармштадте, Бонне или Мюнхене хотел подчеркнуть свое высокое социальное положение, старался придать своему дому солидный вид. Из-за этого появилась до отвращения ухоженная гостиная: комната, в которую почти не заходили, где фотографировались в день конфирмации, а в остальное время лишь вытирали пыль, куда дважды в год приглашали гостей, которым было положено рассматривать фотографии в бархатных рамках и какие-нибудь безделушки в витринах, поглощать пироги на изящнейших кофейных сервизах и ни в коем случае не сажать пятен на скатерть. Ухоженная гостиная была крохотным образчиком придворной представительности.
К счастью, дни ухоженных гостиных уже позади, изящнейшие сервизы ушли в прошлое, и мебель сегодня используют, а не берегут. Хотя бы потому, что людям лень часами вытирать пыль, они спешат избавиться от ненужного хлама. Везде стоит простая и стильная мебель, которая буквально несколько лет назад обошлась бы в целое состояние.
Чтобы поддержать или даже повысить уровень жизни, все больше людей выбирают древние формы общежития и снимают вместе одну квартиру. Действительно, самый длинный отрезок своей истории люди прожили коллективно. Уже неандертальцы видели преимущества совместного существования (один телевизор, одна посудомоечная машина и т.д.), поэтому и нам нет никаких причин пренебрегать столь компанейской формой жизни. Не только студенты, но и те, кто работает, и пенсионеры, и родственники, и друзья живут сегодня по модели, противоположной расточительному дроблению общества на ячейки. Даже глава правительства самой маленькой немецкой земли живет в общей квартире. Родители съезжаются со взрослыми детьми, потому что так у них появляется больше жилого пространства, они экономят деньги, сообща управляются с домашним хозяйством.
Квартиры, где живет несколько человек, квартиры, двери которых всегда открыты для самых разных гостей, с давних пор притягивают меня какой-то магической силой. В них мне куда интересней, чем в любом общественном заведении. Даже в кафе «Хавелка», которое лучше всего подошло бы на роль домозаменителя, со временем становится неуютно, а в квартире друзей, где люди постоянно входят и выходят, часы летят незаметно. Там нет услужливого официанта, предлагающего чего-нибудь выпить, уборные выглядят почище, чем в секторе Газа (в «Хавелке» они настолько грязны, что их можно выставлять напоказ), и мебель для сидения в квартирах обычно удобнее, нежели в кафе.
Ни в каком другом месте так ясно не чувствуешь что Шопенгауэр имел в виду, приводя сравнение с дикобразами. У Шопенгауэра дикобразы хотят согреться, поэтому подходят вплотную друг к другу. Но иглы причиняют им боль, и они вновь расходятся. В итоге дикобразы устроились на «умеренном расстоянии друг от друга, поэтому они с наибольшим удобством могли переносить холод». Некоторая отдаленность от других людей (не слишком близко, но и не далеко) придает совместному обитанию особую прелесть. По собственному опыту могу еще заметить, что лучше всего жить вместе, когда двери всегда открыты для гостей. И нет никакой разницы, поселитесь вы на чердаке или на первом этаже. Атмосферу гостеприимства, спокойствия, непринужденности можно создать даже в крохотной хижине.
Самая очаровательная квартира, в которой мне доводилось бывать, не отличается большими размерами и расположена на первом этаже старого будапештского дома. Она принадлежала дяде Зигмонду, графу Ньяри, которого я навестил, когда Венгрия еще была одной из стран Варшавского договора. Его старшая дочь не вернулась из поездки на Запад, после чего власти сочли всю семью (отца, мать и четверых детей) классовыми врагами и переселили ее в двухкомнатную квартиру.
Квартира Ньяри служила неоспоримым доказательством того, что вкус и стиль можно сохранить даже в безвыходных ситуациях. Ночью вся квартира походила на ночлежку, а ранним утром кардинально меняла свои вид. Раскрывались окна, куда-то исчезали матрасы, книги водворялись на свои привычные места, отодвигались кресла – и квартира превращалась в салон, где дядя Зигмонд принимал гостей. Чайная посуда дяди представляла собой чудесную смесь разномастных, надтреснутых чашечек. Когда в дом приходили друзья и знакомые, то воцарялось непринужденное, почти дачное настроение. Каждый день Зигмонд носил два костюма: днем — коричневый, а вечером — черный, не важно, ждал он гостей или нет (последнее бывало редко). Он относился к тем людям, чей внешний облик не менялся с появлением компании. Ему бы никогда не пришло в голову ослабить галстук или надеть тапочки лишь потому, что он один в квартире. Кто-то сказал, что не каждый шаг за дверь заслуживает названия «прогулка», иначе любой выход из спальни пришлось бы называть прогулкой. Сказавшему эти слова, вероятно, ни разу не случалось встретить такого человека, как Зигмонд Ньяри.
