Марк Хаузер - Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла
Последний пример связан с другими обезьянами Западного полушария — игрунками[363]. В отличие от капуцинов, живущих большими социальными группами, для которых характерны полигамные отношения, игрунки живут малыми группами, отношения в которых отличаются моногамностью; конечно, как и все остальные моногамные животные, самцы и самки игрунков обычно ищут кандидатов для спаривания за рамками «ханжеской» парной связи. В группах, состоящих из родителей и обычно из одного или двух поколений детенышей, старшие детеныши помогают воспитывать младших. Часть помощи оказывается при дележе еды. Следовательно, так же как голубые сойки, игрунки воспитывают потомство сообща. Чтобы изучить возможность взаимовыгодного альтруизма у игрунков, вместе с экономистом Китом Ченом и двумя аспирантами — Эмелин Чонг и Франциской Чен мы разработали несколько экспериментов.
В каждом эксперименте мы придумали игру между неродственными игрунками, в которой одно животное — актер — могло дергать за рычаг, чтобы дать еду неродственному реципиенту, при этом оно само не получало никакой еды; следовательно, мы рассматривали дерганье за рычаг как альтруистический поступок. Зачем неродственным игрункам давать друг другу еду?
В первом тесте мы обучили двух игрунков быть актерами, играющими диаметрально противоположные роли: альтруист всегда дергал за рычаг, чтобы дать еду партнеру, а эгоист никогда этого не делал. Представьте себе этих актеров как мать Терезу и Николо Макиавелли соответственно. Причина для такого экспериментального дизайна была простой: если игрунки дают еду другим на основе предшествовавших актов доброты, то они должны дать больше всего еды альтруисту и меньше всего или совсем ничего не дать эгоисту.
Игрунки следовали сюжету пьесы, чаще всего дергая за рычаг с альтруистской Терезой и редко — с отступником Николо. Такое поведение отражает два факта: игрунки давали еду неродственным особям и поступали так в зависимости от аналогичных действий, совершенных в прошлом. Является ли это взаимовыгодным альтруизмом? Пока нет. Может быть, они ощущали себя более щедрыми, когда ели больше? Когда играла альтруистка, она отдавала еду на каждом этапе тестирования. То, что ее партнер все время получал еду, должно было заставить его чувствовать себя хорошо, даже слишком хорошо. Когда игрунок насытился, более вероятно, что он дернет за рычаг и отдаст еду. То, что похоже на взаимовыгодное действие на основе альтруистического поступка, на самом деле может являться побочным продуктом хорошего самочувствия — чувства сытости.
Для проверки этой версии мы провели другие эксперименты, используя только необученных игрунков. В одной игре игрок А получал один кусочек еды, если дергал за рычаг, но отдавал три кусочка игроку В. В следующей попытке, если игрок В дергал за рычаг, он не получал еды, но давал два кусочка игроку А. С учетом этих вознаграждений взаимовыгодное дерганье за рычаг окупилось бы, так как каждый игрок получил бы три кусочка еды после завершения всего эксперимента. Животные, выполнявшие роль игрока А, должны были всегда дергать за рычаг из эгоистичного интереса получить еду, и они это делали. Но животные, игравшие роль игрока В, никогда не дергали за рычаг. Хотя игроки В всегда получали вознаграждение от игроков А (как в первом эксперименте с «матерью Терезой») и, таким образом, всегда испытывали чувство полного насыщения и имели хорошее самочувствие, они не дергали за рычаг для игроков А. Хорошего самочувствия было недостаточно, чтобы осуществилось взаимовыгодное действие. Обеспечение другого кормом не может быть рассмотрено в качестве случайного побочного продукта эгоистичного поведения.
Игрунки дают еду неродственным особям, но более внимательное рассмотрение того, как они это делают, позволяет увидеть признаки неустойчивой системы. По мере развития игры количество еды, отданной другим, уменьшалось. Это уменьшение характеризует большинство игр на взаимодействие, придуманных экономистами. Если я знаю, что это наша последняя возможность для взаимодействия, тогда мне лучше поступить эгоистично: я смогу получить выгоду и не буду расплачиваться за свой эгоизм. Но если я следую этой логике непосредственно перед последней возможностью взаимодействия, то я точно буду думать о возможности схитрить и в предпоследнюю, и в предпредпоследнюю попытку, и т. д. Взаимодействие расстраивается в связи с искушением обмануть напоследок. Для игрунков это становится все более понятным по мере развития игры. Далее, если один из игроков отказывается от двух последовательных возможностей дергать за рычаг, все совместные действия заканчиваются. Как и голубые сойки, игрунки могут поддерживать какой-то уровень взаимовыгодных действий при некоторых ограниченных условиях. Однако в целом это неустойчивая система.
Есть и другие исследования обоюдного альтруизма в мире животных. В том числе, например, игры типа «око за око» у рыбок гуппи, когда они следят за хищником; совместная защита территории у львов; ухаживание друг за другом у африканских антилоп (импала) и у нескольких низших приматов; коалиции у самцов бабуинов и дельфинов за доступ к самкам; взаимный обмен едой у шимпанзе[364].
Эти исследования отражают один из трех фактов: для животных не характерен реципрокный альтруизм. Очевидные примеры действий, казалось бы укладывающихся в схему взаимного альтруизма, можно объяснить по-другому (например, мутуализм), или, как в примерах с летучими мышами-вампирами, капуцинами и игрунками, они указывают на то, что взаимовыгодный альтруизм нераспространен, неустойчив либо возникает в искусственно созданных условиях[365].
Хотя многих животных можно стимулировать к совершению ответных действий, они либо слишком бестолковы, либо искушение не совершать таких действий слишком велико, либо давление отбора слишком слабое.
Изучение взаимовыгодного альтруизма у животных приводит еще к одному выводу. Для каждого из рассмотренных видов (за исключением зеленых мартышек, у которых, очевидно, есть обмен в уходе друг за другом и в оказании коалиционной поддержки) все примеры взаимовыгодного альтруизма включают получение «прибыли» лишь одного типа, в рамках одного контекста, а промежуток времени для обмена очень короткий. Так, летучие мыши-вампиры обмениваются кровью, но они не обмениваются чем-нибудь другим. Капуцины разрешают брать еду, если им помогли ее получить, но нет данных о том, что они в обмен на это подают сигналы тревоги, связанные с появлением хищника, или помогают создавать коалиции, или участвуют в обмене другого рода (например, уходе друг за другом или воспитании потомства). Правда, де Ваал описывает, как шимпанзе ухаживают друг за другом и обмениваются едой, но его анализ не указывает на связь между количеством еды, которую одно животное отдает, и тем, сколько времени тратит другое животное на уход за ним. И во всех этих примерах обмен занимает чуть более нескольких минут или в лучшем случае один-два дня.
Если взаимообмен у животных существует, то он основан на жестких правилах, которые регулируют, как взаимодействовать в привычных условиях с конкретным предметом в пределах короткого времени, отведенного на взаимодействие. По существу, в нем нет неопределенности и отвлеченности, которыми отличается взаимообмен у людей, а также нет потенциала для поддержания отношений во время относительно долгих перерывов между актами взаимообмена. Почему существует такой разрыв между нами и животными? Ответ появится, как только мы разделим взаимообмен на составные части и поищем те, которые есть только у нашего вида.
Ведение учета
Напряженные отношения между представителями довоенных старых богатых семей и возникшим после войны классом нуворишей находятся в центре романа Эдит Уортон «Время невинности», получившего Пулицеровскую премию. Это роман о Нью-Йорке конца девятнадцатого века. Ключевым для всех противоречий было разное представление о браке: каким должен быть брак, как его надо заключать и как в нем жить? У женщин и мужчин из высших слоев общества роли в браке были четко определены. Женщины занимали второстепенное положение. Мужчины зарабатывали деньги или тратили семейное наследство. Они могли делать со своим временем все, что им захочется, а женщины должны были поддерживать мужей, шикарно выглядеть, рожать детей и развлекаться. Отличительным признаком этих отношений было неравенство. В начале книги Арчер представляет себе традиционный брак, в котором он выступает в роли учителя, а его жена — в роли ученицы. Эти мечтания наполняют его медовый месяц: он едет с женой на итальянские озера, чтобы приобщить ее к поэзии. Вскоре идеалистическим представлениям Арчера о браке приходит конец: он узнает о несчастном браке своей приятельницы Эллен с графом Оленски. Арчер выступает в ее защиту, утверждая, что у женщин должно быть больше свободы в браке, больше справедливости. «Женщины должны быть свободными — такими же свободными, как мы», — заявляет он[366].
