Оливер Сакс - Музыкофилия: Сказки о музыке и о мозге
Миссис С. стала замечать, что мелодии в ее голове только с виду имели случайный порядок, на самом деле внушение, окружение и контекст играли все большую роль в стимулировании и формировании галлюцинаций. Так, например, однажды, проходя мимо церкви, она услышала мощное исполнение песни “O Come, All Ye Faithful” и сперва подумала, что музыка доносится из церкви. Или: приготовив французский яблочный пирог, она услышала фрагменты “Frère Jacques” на следующий день.
Был еще один препарат, который, как мне казалось, стоило попробовать: кветиапин[99], однажды он уже был успешно использован для лечения музыкальных галлюцинаций[100]. И хотя я знал только об одном положительном случае, потенциальные побочные эффекты кветиапина были минимальны, и миссис С. согласилась принять небольшую дозу. Но особого эффекта я не заметил.
В то же время Миссис С. пыталась расширить репертуар своих галлюцинаций, чувствуя, что если она не приложит сознательного усилия, то мелодии в ее голове сократятся до трех-четырех бесконечно повторяемых песен. Так добавилась песня «Плавучий театр»[101], которая играла в ее голове так медленно, что походила скорее на пародию. Миссис С. призналась, что никогда раньше не слышала настолько нелепого исполнения песни, поэтому ее нельзя было считать «записью» из прошлого, восстановленной из памяти, переосмысленной в юмористическом ключе. И тем не менее, для миссис С. это был прорыв, означавший, что ей-таки удалось увеличить степень контроля над своим сознанием, не просто переключаясь с одной галлюцинации на другую, но совершенствуя их, пусть и непреднамеренно. И хотя она все еще не могла остановить музыку, иногда она все же могла изменить ее усилием воли. Она больше не чувствовала себя беспомощной, пассивной и обремененной; она обрела контроль. «Я до сих пор постоянно слышу музыку, но или она становится мягче или это я лучше справляюсь с ней. Теперь я не огорчаюсь так сильно».
Миссис С. на протяжении многих лет думала о том, чтобы вставить себе кохлеарный имплант для компенсации потери слуха, но когда начались галлюцинации, она уже не вспоминала об этом. Потом она узнала о хирурге в Нью-Йорке, который вставлял импланты плохослышащим пациентам с музыкальными галлюцинациями, и, как выяснилось, импланты не только возвращали слух, но и устраняли галлюцинации. Этот факт очень взволновал миссис С., и она решила попробовать.
Когда имплант был установлен и, через месяц, активирован, я позвонил миссис С., чтобы узнать о ее состоянии. Она была очень разговорчива. «Все замечательно! Я слышу каждое ваше слово! Вставить имплант – это лучшее решение в моей жизни».
Я снова встретил миссис С. через два месяца после того, как имплант был активирован. Раньше её голос был слишком громким и монотонным, но теперь, когда она могла слышать себя, он приобрёл нормальное, хорошо модулированное звучание на высоких и низких тонах, которых до этого не было. Раньше, когда мы беседовали, ей приходилось постоянно фокусировать взгляд на моём лице и губах, теперь же она могла свободно оглядывать комнату во время разговора. Она явно была в восторге от происходящего. Когда я спросил, как она себя чувствует, она ответила: «Очень, очень хорошо. Я могу слышать своих внуков, я могу отличить мужской голос от женского по телефону… это полностью изменило мою жизнь».
К сожалению, у новой жизни были и свои недостатки: миссис С. больше не могла наслаждаться музыкой. Ее имплант не обладал достаточной чувствительностью к распознаванию высоты звука, и она с трудом могла различать музыкальные интервалы, которые, собственно, лежат в основе построения музыкальных композиций. И точно так же миссис С. не заметила никаких изменений в отношении того, что касалось ее галлюцинаций. «Моя «музыка» – Я не думаю, что что-то изменится, если стимуляция импланта будет сильнее. Теперь это моя музыка. Она словно вращается в моей голове. Я думаю, что она останется со мной навсегда»[102]
Хотя миссис С. до сих пор говорила о своих галлюцинациях как о механизме, она больше не воспринимала их, как нечто чужеродное – она пыталась мирно сосуществовать с ними.
Дуайт Мамлок, образованный мужчина семидесяти пяти лет с легкой высокочастотной глухотой, встретился со мной в 1999. Он рассказал мне, как впервые «услышал музыку» – очень громко и в мельчайших деталях – за десять лет до этого в самолете, когда летел из Нью-Йорка в Калифорнию. Ее, казалось, вызвало гудение двигателя, словно музыка была продолжение этого гула – и, действительно, все кончилось, когда он вышел из самолета. Но позже оказалось, что во время каждого полета он слышал похожий музыкальный аккомпанемент. Он находил это немного странным, был даже слегка заинтригован, иногда это казалось ему забавным, иногда – раздражало, но он никогда всерьез не думал о том, откуда эта музыка берется.
Картина изменилась, когда он летел в Калифорнию летом 1999-го, в этот раз музыка продолжала играть даже после того, как он вышел из самолета. Она играла почти без остановок в течение трех месяцев к тому времени, когда он пришел ко мне. Как правило, все начиналось с гудения, которое потом превращалось в музыку. Громкость музыки менялась; она становилась очень громкой, когда Дуайт заходил в шумное помещение, например, в вагон метро. Ее было сложно выносить, она играла без перерывов, была неконтролируема, навязчива, мешала ему заниматься своими делами и часами не давала уснуть по ночам. Когда он просыпался после глубокого сна, музыка снова начинала звучать в его голове уже через несколько минут или даже секунд. И хотя посторонние шумы усиливали его внутреннюю музыку, он, как и Шерил С., обнаружил, что может снизить ее громкость или даже заставить замолчать, если направит свое внимание на что-то другое – он ходил на концерты, смотрел телевизор, заводил оживленный разговор или что-нибудь в этом роде.
Когда я спросил мистера Мамлока, на что похожа его внутренняя музыка, он злобно воскликнул, что она «тональная» и «банальная». Эти эпитеты меня заинтриговали, и я спросил, почему он использовал именно их. Он объяснил, что его жена композитор, она пишет атональную музыку, а сам он любит Шёнберга и других атональных композиторов, хотя, признался он, классическая музыка ему тоже по душе, особенно камерная. Но музыка в его галлюцинациях была совершенно другая. Он рассказал, что это началось с немецкой рождественской песни[103] и других рождественских песен и колыбельных; потом последовали марши, особенно Нацистские марши, которые он слышал в детстве, когда жил в Гамбурге в 30-е. Эти песни особенно раздражали его, ведь он еврей, выросший во времена террора Гитлерюгенда, когда воинствующие банды бродили по улицам в поисках евреев. Марши гремели в его голове в течение месяца или вроде того[104] и затем «рассеялись», сказал он. И после он стал слышать отрывки пятой симфонии Чайковского – и это тоже противоречило его вкусу. «Слишком шумный… эмоциональный… напыщенный».
Мы решили попробовать курс лечения габапентином, и когда доза достигла 300 миллиграмм три раза в день, мистер Мамлок сообщил, что музыкальные галлюцинации значительно ослабли – теперь они почти не появлялись спонтанно, хотя посторонний шум, вроде стука клавиш печатной машинки, все еще мог спровоцировать их появление. В тот момент он написал мне: «Это лекарство творит чудеса. Раздражающая «музыка» в голове практически исчезла… моя жизнь поистине изменилась в лучшую сторону».
И все же через два месяца габапентин утратил контроль над музыкой, и галлюцинации мистера Мамлока снова обрели власть над ним, хотя и не такую сильную, как раньше, до лечения[105].
Прошло пять лет, а музыка все так же играет в его голове, хотя он и научился жить с этим. Его слух ухудшился еще сильнее, и теперь он носит слуховой аппарат, но это никак не повлияло на его галлюцинации. Иногда он принимает габапентин, если попадает в слишком шумное место. Но, как ему удалось выяснить, лучшее лекарство – это реальная музыка, которая заставляет молчать музыку в его голове – хотя бы на время.
Джон С., выдающийся композитор шестидесяти с лишним лет, не страдал глухотой и вообще не имел серьёзных проблем со здоровьем. Он обратился ко мне, потому что, по его словам, у него был «Ай-под» в голове, который играл музыку, в основном популярные мелодии из его детства и отрочества. Музыку, которую он не любил, но которую слышал в ранние годы. Его это ужасно раздражало. Хотя «Ай-под» затихал, когда мистер С. слушал настоящую музыку, читал или беседовал с кем то, но «музыка» снова возвращалась в моменты, когда он не был ничем занят. Иногда он говорил "Хватит!"[106], и внутренняя музыка замолкала на тридцать-сорок секунд, но потом возвращалась. Джон всегда знал, что его «Ай-под» играет у него в голове, и в то же время он понимал, что эта «музыка» не имеет ничего общего с нормальным воображением[107], которое занимало важную часть его жизни и было особенно активно в моменты, когда он сочинял. «Ай-под», казалось, включался сам собой – всегда некстати, спонтанно, безостановочно, с множеством повторов. По ночам это было весьма неприятно.
