Петр Люкимсон - Фрейд: История болезни
Как уже знает читатель, все эти письма именно благодаря Мари Бонапарт дошли до сведения потомства. Она опубликовала их в 1950 году — разумеется, с ведения и разрешения Анны, также посчитавшей, что пришло время открыть эти письма миру.
В декабре 1936 года Фрейду пришлось пережить еще одно мучительное удаление ткани нёба, показавшейся ему подозрительной. В январе Фрейд пережил потерю своей собаки Джофи, к которой был очень привязан. В феврале пришло известие о смерти Лу Андреас-Саломе. Как ни странно, несмотря на возраст и операцию, Фрейд всё еще продолжал принимать пациентов и работать над очерком о Моисее. Но он сознавал, что находится на закате жизни, и готовился к нему.
«Моя работа лежит позади, как Вы сами говорите. Никто не может предсказать, какие грядущие времена оценят ее. Сам я в этом не столь уверен, ведь сомнение неотделимо от исследования, а больше, чем толику истины, достичь не удалось. Ближайшее будущее выглядит сумрачно и для моего психоанализа. Во всяком случае, в те недели или месяцы, которые мне осталось прожить, я не испытаю ничего радостного», — писал Фрейд Стефану Цвейгу в ноябре 1937 года.
В пятницу 11 марта 1938 года состоялся печально известный аншлюс — «воссоединение» Австрии с Германией, и на улицах Вены появились черные мундиры СС. Очень скоро Фрейдам, как и другим евреям Вены, предстояло встретиться с одетой в эти мундиры нелюдью лицом к лицу.
12 марта Фрейд записал в своем дневнике: «Конец Австрии».
Но этот конец означал лишь начало поистине страшных времен.
* * *Всё, что происходило в последующие дни, было какой-то фантасмагорией, но сама эта фантасмагория подтверждала теорию Фрейда о том, как легко может человек сбросить с себя тонкое нижнее белье «цивилизованности», чтобы предстать в своей первобытной психической наготе и отдаться на волю сидящим в нем агрессивности и других первичных влечений. То, с каким воодушевлением молодежь выкрикивала на улицах «хайль Гитлер!», было более чем достаточным доказательством либидозного характера связей между толпой и вождем. Этот вождь уже освободил своей властью всех и каждого члена толпы от «сверх-Я», от «еврейской химеры по имени Совесть»; конь «Оно» сбросил наземь своего всадника «Я», и самые страшные кошмары сновидений стали явью, выполняя тайное желание будущих жертв: если всё это неизбежно, то пусть уж наступит как можно скорее.
История сохранила для нас свидетельства тех дней.
…По всей Вене рыскали штурмовики, устраивая погромы и конфискации имущества в еврейских домах.
…Еврейских стариков согнали на Пратер, заставили раздеться догола и ползать по тротуару на четвереньках — из чего ясно следовало, какие сексуальные фантазии мучили их палачей.
…Трех евреев заставили встать на колени и мыть тротуар под конвоем штурмовиков, один из которых при всех расстегнул брюки и помочился в лицо еврею — какой простор для психоаналитической трактовки!
…В первые же недели после аншлюса началась отправка евреев в концлагеря.
Но даже если Фрейд сознавал, что всё происходящее является подтверждением правоты его теории, то вряд ли испытывал от этого чувство удовлетворения. На второй день аншлюса нацисты появились в офисе издательства «Верлаг», конфисковали небольшую сумму наличных и арестовали Мартина Фрейда, а затем и прибывшего в Вену Эрнеста Джонса. Правда, последний, будучи англичанином, был вскоре освобожден, а затем по дипломатическим каналам добился освобождения и Мартина. Однако всё имущество «Верлага» было арестовано, а в последующие дни Мартина заставили написать письмо в Швейцарию с указанием перевезти в Вену все уже отпечатанные и хранящиеся на складе сочинения Фрейда — чтобы затем их торжественно сжечь.
Вскоре штурмовики появились и в доме Фрейда. Ввалившись в гостиную, они потребовали от хозяйки отдать им имевшиеся дома деньги. С удивительным спокойствием Марта положила на стол деньги, приготовленные ею на ведение домашнего хозяйства. Затем Анна Фрейд проводила их к домашнему сейфу, где лежало шесть тысяч шиллингов — относительно крупная, но отнюдь не поражающая воображение сумма. Джонс пишет, что, вероятно, они намеревались продолжить грабеж, но тут, потревоженный шумом, в дверях появился Фрейд. Несмотря на то что он был изможден болезнью, казалось, что от него исходила некая магическая сила, а глаза сверкали такой яростью, что он напоминал в эти минуты еврейского пророка библейской эпохи. Странно, но после этого погромщики вдруг смешались и поспешили удалиться. Но через неделю в доме появились гестаповцы, проделавшие тщательный обыск и арестовавшие Анну. С тех пор это повторялось довольно часто: то Мартина, то Анну вызывали на допросы, и однажды последнюю задержали в гестапо на сутки. Это был один из самых черных дней в жизни Фрейда: он извелся в ожидании дочери и мучаясь тревогой за ее судьбу. К счастью, Фрейд не знал, что Макс Шур незадолго до того дал Мартину и Анне смертельную дозу веронала, чтобы они могли покончить с собой в случае, если их начнут пытать.
Разумеется, участь Фрейда и членов его семьи была бы куда более страшной, если бы нацисты не сознавали, что имеют дело с мировой величиной, о чем им постоянно напоминали занимавший тогда пост посла США во Франции Уильям Буллит и, само собой, принцесса Мари Бонапарт. Анна Фрейд была отпущена из гестапо лишь после прямого вмешательства американского дипломата Уайли.
Но еще до всех этих событий, на следующий день после визита на Берггассе штурмовиков, 13 марта, в квартире Фрейда собрались члены правления Венского психоаналитического общества. На собрании было решено, что каждый, кто сможет уехать, должен покинуть Австрию, а центром Венского общества будет объявлено любое место, которое назовет сам Фрейд. «После разрушения Титом Иерусалима раввин Йоханан бен Закай попросил Веспасиана разрешить ему открыть в Явне школу для изучения Торы — и так спас иудаизм. Мы собираемся сделать то же самое. В конце концов, мы знакомы с преследованиями по нашей истории и традиции, а некоторые и по личному опыту», — сказал Фрейд, подводя итоги собрания. Эта речь необычайно показательна тем, что и в этот период он продолжал мыслить еврейскими категориями и парадигмами. Правда, оглядев присутствующих, Фрейд вынужден был с улыбкой добавить, что всё сказанное верно, за одним исключением — и указал пальцем на Рихарда Штербу, единственного немца среди собравшихся. Правда, Штерба себя явно исключением не считал и спустя два дня эмигрировал в Швейцарию, разделив судьбу своих еврейских коллег.
Всем друзьям и ученикам Фрейда было ясно и то, что ему и его семье никак нельзя оставаться в Вене, но, как пишет тот же Эрнест Джонс, для этого надо было преодолеть три трудности. Во-первых, убедить в необходимости такого шага самого Фрейда, который еще некоторое время продолжал упираться и говорить, что предпочитает умереть в родном городе. Во-вторых, убедить нацистов выпустить Фрейдов из страны. В-третьих, добиться для них въездных виз с правом на работу, что тоже было крайне нелегко, так как одна страна за другой захлопывала свои двери перед немецкими и австрийскими евреями.
Справившись с первым из этих дел (он убедил старика Фрейда, что тот, подобно капитану «Титаника», не имеет права покинуть мостик психоаналитического корабля до последнего дыхания), Джонс принялся за второе, добиваясь, чтобы Фрейд был принят именно Англией — эмиграция в Штаты была бы для него слишком тяжелым испытанием. Мари Бонапарт и другие тем временем улаживали проблемы с новыми властями Австрии, готовя переезд Фрейда так, чтобы он оказался как можно менее болезненным со всех точек зрения. Разумеется, ко всем этим усилиям были подключены ученые, дипломаты и чиновники как в Англии, так и в других странах.
Мари Бонапарт вместе с Анной пересмотрели весь архив Фрейда, отобрав рукописи и письма, достойные внимания, и предав огню всё остальное. Кроме того, принцесса позаботилась о том, чтобы переправить по дипломатическим каналам отложенные Фрейдом золотые монеты — наученный горьким опытом инфляции Первой мировой, он с тех пор предпочитал держать сбережения в золоте. По этим же каналам Мари Бонапарт передала и письма Фрейда Флиссу, сохранив их таким образом для потомства и, как уже говорилось, опубликовав в 1950 году.
Любопытно, что скрывать тот факт, что у Фрейда были сбережения и в зарубежных банках, ему помогал немецкий комиссар доктор Зауэрвальд. Как почти у любого патологического антисемита, у Зауэрвальда был свой «хороший еврей» — его любимый университетский преподаватель профессор Герциг. Фрейд внешне напоминал ему любимого учителя, и потому Зауэрвальд начал ему симпатизировать и даже, по мере возможностей, помогал. В результате часть банковских сбережений Фрейда была конфискована, но часть всё же удалось сохранить.
