Ирина Медведева - Новое время — новые дети
Конечно, наибольшего заострения вопросы социального неравенства, справедливости и гражданского долга достигли в литературном направлении XIX века, получившем название «критического реализма», но и произведения предшествующих периодов в очень большой степени проникнуты теми же идеями. Достаточно вспомнить «Слово о полку Игореве», насыщенное яркими патриотическими чувствами; Даниила Заточника с его бесстрашными обличениями сильных мира сего за равнодушие к сирым и убогим; Сумарокова, воспевающего тех, кто заботится не о личном, а об общественном благе; Фонвизина, Карамзина, Державина.
Как же автор учебника выходит из положения? Способы разные, хотя их и не очень много. Первый мы уже упомянули — мозаичность подачи материала, приводящая к дезориентации в интеллектуальном пространстве. Такой прием воздействия на сознание называется «фрагментацией».
Второй прием — это «ложная аналогия». Вот, к примеру, «Слово Даниила Заточника». Голос, долетевший до нас из русского средневековья, и сегодня вызывает острое чувство сострадания, волнует какой–то вневременной подлинностью.
«Княже мой, господине!… когда же лежишь на мягкой постели, под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платком лежащего, и от стужи оцепеневшего, и каплями дождевыми, как стрелами, до самого сердца пронзаемого».
А вот как пишет о нем Басовская (выделение — наше):
«Именно в искусстве задеть, обидеть всех и каждого Даниил, видимо, не знал себе равных… Он обрушивает на голову своего господина град упреков, тревожит его совесть, то и дело сбивается с униженного тона на надменный и издевательский».
Обратите внимание на подбор слов. Мало того, что автор наделяет страдальца множеством отрицательных свойств, но еще и старательно выбирает такие, которые особенно ненавистны детям.
Вы спросите, причем тут ложная аналогия? — Она дана ниже.
«Такой оригинальной манерой общения с сильными мира сего, — пишет автор учебника о вышеприведенном отрывке, — Даниил напоминает мне литературного персонажа — героя… К.Г.Паустовского «Золотая роза».
Персонаж этот — старый нищий. Он описан Паустовским так, что вызывает чувство брезгливости и неприязни. Причем нищий не просто упоминается. Цитата из «Золотой розы» занимает больше места, чем цитата из произведения Даниили Заточника. А после этой цитаты — чтобы уж не было никаких разночтений! — ставится жирная точка над i:
«Если тебе захочется узнать, как был посрамлен страшный (тоже выделено нами) нищий, прочти главу из «Золотой розы». У нас сейчас речь о другом — о человеческом типе, который живет во все века.»
Ну, как вам такая аналогия? Впору воскликнуть: «Ай да Пушкин! Ай да…» Впрочем, не будем. А то как бы не получилось по старому анекдоту о женской логике («Мама, он меня с…й обозвал!)
Пример этот не единственый. Вспомним уже упомянутого Сумарокова. Приведя строки монолога Ксении, дочери боярина Шуйского:
Блажен на свете тот порфироносный муж,
Который не теснит свободы наших душ,
Кто пользой общества себя превозвышает
И снисхождением сан царский украшает,
Даруя подданным благополучны дни,
Страшатся коего злодеи лишь одни», —
Е.Н.Басовская называет его «не совсем уместным монологом». (Хотя что в нем уж такого неуместного, если он обращен к князю? Вполне естественно, что невеста излагает жениху свой идеал правления, ведь, став княгиней, она будет чувствовать себя в какой–то мере ответственной за деяния мужа). Ну, а чтобы еще больше подчеркнуть нелепость поведения Ксении, автор призывает вспомнить… строки из повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу»:
«Шар приземлился, из него вышел пилот в голубом, а на пороге Пантеона появилась… девица в розовом. Они устремились друг к другу и взялись за руки. Я отвел глаза — мне стало неловко».
Безусловно, если смотреть на героев классицизма с позиции сегодняшнего дня, они покажутся одномерными, прямолинейными. Особенно положительные герои, поскольку отрицательные обладают более яркой типажностью. И в советской школе детям говорилось о некоторой бледности и ходульности положительных персонажей эпохи классицизма. Говорилось и о морализаторстве, присущем подобным произведениям. А вот чего не было — так это попытки поставить все с ног на голову.
Не говорилось, что единственный персонаж трагедии Сумарокова, вызывающий у читателя сочувствие — это Димитрий Самозванец, которого автор недвусмысленно изобразил злодеем. И князь Курбский, который, как ни относись к личности Ивана Грозного, безусловно совершил предательство, перейдя на сторону врага, не предподносился детям как «первый русский невозвращенец». Помните авторский отзыв о Данииле Заточнике? Вот и в пассаже про Курбского подбор слов «на пятерку»:
«Шла Ливонская война. Очередное сражение Курбский проиграл. Это окончательно лишало его шансов заслужить царское прощение. И он предпочел эмигрировать (выделено нами) в Великое княжество литовское — к военным противникам России. Спорный поступок с нравственной точки зрения? Безусловно. Но Курбский не был малодушным человеком, который думает только о спасении своей жизни. Оказавшись в относительной безопасности, о направил Ивану Грозному эпистолу, больше похожую на обвинительный акт».
Не будем забывать, что жанр учебника весьма далек от жанра литературной эссеистики. Даже самый либеральный учебник по сути авторитарен — такое уж у него назначение. Он призван сообщать ученикам определенные установки: как относиться к произведению, его идеям, героям, автору.
Когда мы уяснили основные принципы «обновления гуманитарного образования в Росии», нам стало особенно любопытно, как автор управится с Радищевым. Преодолеет ли «сопротивление материала»? Что и говорить, потрудиться пришлось усердно (хотели сказать «на совесть», но язык не повернулся). Были пущены в ход самые разные средства. Не будем останавливаться на уже упомянутых, лучше приведем примеры других.
«Выравнивание». Этот прием манипуляции сознанием заключается в том, что на чем–то важном внимание фиксируется минимально, а чему–то другому уделяется, напротив, непропорционально много места. Что главное в «Путешествии из Петербурга в Москву?» За что автор был сослан в Сибирь? Казалось бы, все ясно. Во–первых, значительная часть книги посвящена описанию тяжкой, унизительной доли простых людей, их страданиям, их бесправию. Причем это не просто бытописание, а страстное обличение несправедливости, произвола, подневольного труда. Но и это еще не все. Радищев не просто кипит благородным негодованием, а пытается, как принято теперь говорить, «найти конструктивное решение». И находит его в революции.
А что же находит читатель в учебнике Басовской? Как вы уже, наверное, догадываетесь, он не найдет там описания встречи с пахарем, который говорит, что у барина «на пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов», ни душераздирающей сцены торговли крепостными в селе Медное (а ведь это и в художественном отношении ярчайшая сцена!), ни рассказа крепостного Ивана, измученного издевательствами господ и воспринявшего рекрутчину как счастливое избавление. Нет здесь и хрестоматийных цитат. («Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем — воздух» и прочих аналогичной направленности).
На что же автор не пожалела страниц в главе, посвященной Радищеву? 6 страниц из 11 занимает биография, из которой школьники могут почерпнуть жизненно необходимые подробности. Ну, например, что Александр Николаевич обучался в Пажеском корпусе по «всеобъемлющему плану академика Миллера, включавшему в себя даже курс сочинения комплиментов» и, представьте себе, очень в этом преуспел. Или что он был членом Аглицкого клуба, а потом «занял перспективное место в санкт–петербургской таможне» и «за разработку экспортно–импортного тарифа даже получил бриллиантовый перстень от императрицы Екатерины».
В принципе в столь подробном жизнеописании нет ничего плохого. Если отвлечься от пропорции: 6 страниц на биографию, 5 на произведение. И тем более, если учесть, что на описание главного — страданий народа — потрачено из этих 5 страниц… 4,3 строчки.
Интересно и обрамление, в котором подаются сии скупые строки. «В главе «Зайцово» рассказывается о том, как крестьяне учинили самосуд над помещиком и его сыновьями.». Далее следует краткая цитата из «Путешествия», в которой на 2 предложения приходится 4 слова, характеризующих жестокость крестьян («убили», «до смерти», " ненавидели», «в убийстве»). Затем спрашивается: можно ли оправдать эту жестокую расправу? «Я уверена, что нет, — опережая ответ читателя, отвечает автор учебника, — но все же потом оговаривается, — была бы уверена, если бы один из персонажей «Путешествия» только что не поведал мне во всех подробностях историю столкновения барина и мужиков».
![Ирина Лукьянец - Академия Межмирья - Стать Ведьмой [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)