Павел Ковалевский - Наполеон I и его гений
Известный генерал Карно пишет Наполеону: “Мы ожидаем, милый генерал, с великим нетерпением, что вы без труда сообразите результат дела, о котором вы нам сообщили с последним вашим курьером. Мы уже имеем последние известия о вас, и хотя привыкли ко всему необыкновенному с вашей стороны, но победа при Бассоно превзошла все наши надежды и ожидания. Какая слава для вас, бессмертный Бонапарт, какой жестокий удар гордой Австрии”.
Получая должное почтение своим достоинствам от современников, Наполеон умел оценивать таковые же и у других. Лучшим доказательством тому служит его поступок с генералом Вурмзером. Историки передают о следующем случае. К генералу Серюрье явился парламентер для переговоров о сдачи Мантуи. При разговоре с Серюрье о положении дела у Вурмзера парламентер заметил, что за письменным столом сидит какой-то офицер и что-то пишет на листе бумаги. После того как австрийский посланец закончил перечисление всех средств обороны, какими располагал гарнизон осаждаемой крепости, офицер поднялся из-за стола и, подавая только что исписанный лист, сказал: “Вот мои условия. Если бы Вурмзер говорил о сдаче, располагая еще двадцатидневным запасом продовольствия, то он не заслуживал бы почетной капитуляции. Преклонные лета, храбрость и несчастья фельдмаршала внушают мне уважение, а потому, отворит ли он ворота крепости завтра или же через две недели, через месяц или три месяца, я все-таки не отступлю от своих условий. Он может, если угодно, ждать, пока в Мантуе будет съеден последний кусочек хлеба”. Условия, предложенные Наполеоном, были для Вурмзера почетны; последний их оценил и благодарил Наполеона письмом, в котором, между прочим, предупреждал его о заговоре отравить Наполеона ядом.
Заслуживает внимания письмо Наполеона к эрцгерцогу Карлу, главнокомандующему австрийской армией. “Г. главнокомандующий! Храбрые войска ведут войну и желают мира. Не довольно ли мы истребили людей и натворили зла бедному человечеству в течение последних шести лет? Со всех сторон слышатся воззвания к миру. Европа, поднявшая оружие против французской республики, положила его. Ваша нация остается единственною, и тем не менее предстоит большее, чем когда-либо, кровопролитие. Эта кампания предвещает его роковыми признаками. Каков бы ни был ее исход, мы уничтожим с обеих сторон еще тысячи людей; не лучше ли кончить соглашением, ибо все должно иметь свой предел, даже страсть ненависти. Исполнительная власть французской республики обратилась с уведомлением к его величеству, императору, о желании ее положить конец военным действиям, повергающим в бедствия оба народа, и только вмешательство лондонского кабинета воспротивилось ему. Неужели нет надежды на взаимное соглашение, неужели ради интересов и чувств иностранной державы, чуждой бедствиям войны, которую мы ведем, следует продолжать обоюдные убийства? Ваше истинное призвание, г. главнокомандующий, как лица, приближенного к трону и стоящего выше мелочных страстей, столь часто обуревающих государственных людей и правительства, быть благодетелем человечества, истинным спасителем Германии! Прошу вас, г. главнокомандующий, не думать, чтобы не допускалась возможность ее спасения силой оружия. Но даже в предположении, что случайности войны будут вам благоприятствовать, Германия тем не менее испытает ужасы разорительности враждебных действий. Что касается меня, г. главнокомандующий, если предложение, которое я имею честь вам сообщить, может содействовать спасению жизни хотя бы одного человека, я буду более гордиться гражданской заслугой, какая выпадет на мою долю, чем грустной славой военных успехов”.
Если в военном отношении гений Наполеона был принимаем современниками за проявление какой-то непостижимой высшей силы, то такова же сила проявилась в Наполеоне и в его организаторских и дипломатических предприятиях. В организаторских предприятиях Наполеона в Италии проявляется такая верная и замечательная точность анализа, такое короткое знакомство и с общими характерными чертами, и с второстепенными особенностями, такая отчетливость и ясность понимания, такая определенность и стойкость замыслов, что представлялось на самом деле простительным предположить, будто на земле явился герой: полубог или демон… Совершенно то же можно было бы сказать и о политической деятельности Наполеона. Казалось, его разум и ясновидение не подчинялись общечеловеческим ограничениям… В дипломатии гений Наполеона проявлялся не меньше, как в стратегии и организаторской деятельности.
И при всех этих, всеми признаваемых достоинствах Наполеон никогда не любил выдвигать себя вперед; напротив, он очень заботился о том, чтобы не оставить не оцененным по заслугам кого-либо из своих подчиненных. Молодой главнокомандующий осыпал заслуженными похвалами мужественные свои войска и их вождей, но в донесениях о своих победах не упоминал о самом себе. Предоставлялось изумленному миру решать: был ли это человек или же демон?
Таким образом, силою своего гения Наполеон стал властным повелителем и владыкою данного положения. Все перед ним преклонялось, все благоговело.
Было, однако, учреждение, которому Наполеон был подвластен и от которого он стоял в зависимости, – это директория. Уже с самого начала военных действий Наполеона в Италии проявился антагонизм между Наполеоном и директорией. Наполеон делал вид, что все свои действия он сообразует с желаниями и приказаниями директории, поэтому по всем важным вопросам он писал свое мнение директории и просил ее согласия, разрешения или одобрения. Это не значило, однако, чтобы Наполеон для приведения в исполнение своих планов выжидал ответа директории. Сплошь и рядом он приводил свои планы в исполнение прежде, чем они достигали директории. А если директория присылала свои решения, не согласные с мнением Наполеона, то это нисколько не служило для него обязательным к отмене своих действий.
Наполеон действовал как республиканец и как француз. Им руководили принципы и интересы французской республики. Но вдохновение своим действиям он находил в самом себе, в своем гении. Говорят, Наполеон во всем руководствовался своими личными интересами и выгодами. Это правда. Но эти интересы не были интересами ограниченного честолюбца. Это были помыслы и воззрения гения. Слава и почести Наполеона были тесно связаны со славою и почестями Франции. Служа Франции, Наполеон возвышал себя и, возвышая себя, он приносил славу и счастье Франции. В могуществе Франции заключалось могущество Наполеона. В богатстве, успехах, счастии и величии Франции заключались те же свойства Наполеона. Диво ли, если Наполеон действовал по личному своему разумению, находя в нем все в пользу Франции. Трудно уличить Наполеона в том, что он был эгоист и заботился о себе. Скорее, он заботился о благе Франции и в нем находил благо для себя. Таковы свойства великого гения, каковым был и Наполеон.
Тем не менее ни директория, ни другие современники Наполеона не могли уяснить себе этого свойства и не могли предусмотреть будущего. Поэтому не кажется удивительным, если директория захотела подрезать крылья молодому орленку, который, не спрашивая директории, сам вел войну, заключал перемирие, изменял границы государств, уничтожал одни, создавал другие и т. п. Поэтому, помирившись с несколькими из этих выходок, директория задумала положить тому предел и назначила Наполеону сотоварища по управлению армией в лице генерала Келлермана. Однако подозрительность демократической директории и на этот раз понесла фиаско. Наполеон написал директории: “При существующих условиях главнокомандующим здесь должен быть генерал, пользующийся вполне вашим доверием. Если я должен совещаться о каждом своем шаге с правительственными комиссарами, если они облечены будут правом отменять мои распоряжения и двигать войска по собственному своему усмотрению, не ожидайте тогда ничего путного”. Вместе с тем Наполеон писал министру Карно:
“Я убежден, что плохой генерал, да один, лучше двух хороших… в войне, как и в администрации, такт играет главную роль… Я не хочу, чтобы мне мешали. Кампания начата мною недурно, и я желал бы ее продолжать так, чтобы выказать себя достойным вас, гражданин”.
Нет надобности дополнять, что директория отказалась от своего назначения второго главнокомандующего, а равно признала за Наполеоном право вести самостоятельно дипломатические переговоры. Фактически Наполеон освободился от контроля недоверчивой демократической директории; но это не устранило в дальнейшем новых столкновений с директорией. Разумеется, Наполеону вначале было очень трудно ладить с директорией, не то было позже. Наполеон, создавший “итальянскую армию”, одевший, накормивший и обогативший ее, создавший штат генералов, получавших все из рук Наполеона, посылавший миллионы директории, а равно и другим генералам, ведшим войну на восточной границе, разрушавший и созидавший государства, лишавший и награждавший престолами, это не был Наполеон – искатель приключений. Этот Наполеон был идолом парижской черни и солдат; коснуться этого генерала было и для самой директории небезопасно. Поэтому неудивительно, что в дальнейших сношениях Наполеон с директорией был груб и непочтителен. Не угодно ли обратить внимание на такую депешу Наполеона:
