Ролло Мэй - Сила и невинность: в поисках истоков насилия
Эта книга напомнила мне об одном случае, произошедшем несколько лет назад на конференции в Калифорнии. Я завтракал за одним столом с молодым человеком из "детей-цветов": ему было, быть может, лет девятнадцать — двадцать, на его ясном, открытом лице синели простодушные глаза. Мы разговорились, и он показал письмо, которое он написал и собирался послать председателю призывного комитета его родного штата в уверенности, что оно поможет ему избежать призыва. Обращаясь к председателю по имени, он писал: "Я не верю в убийство", — потом еще несколько предложений в том же духе, и, наконец, подпись: "Ларри". Я спросил Ларри, сделал ли он копию послания. "Нет, не думаю, что это необходимо — председатель комитета прочтет это письмо". Я смотрел на него, на его такое ясное и такое открытое лицо, и чувствовал рок, уготованный ему и его товарищам: я видел тяжелые сапоги, давящие их, как настоящие цветы, в то время как обладатель сапог способен чувствовать не больше, чем его собственная обувь. Я видел раздавленные головы этих молодых людей, и мне хотелось воскликнуть: "Кротки вы, как голуби, но где же ваша мудрость змиев?"[26].
Суть этих ошибок, опять же, проявляется в свойственном Райху отрицании силы. Это слово он употребляет часто, но практически каждый раз в негативном смысле это сила корпоративного государства, сила военных; тоталитаризм он определяет как силу в чистом виде. "Доброй" силы не существует, она неизбежно развращает. Райх в конце концов доходит до такого энтузиазма в своем обличении силы, что пишет: "Зло заключается не в злоупотреблении силой — само существование силы является злом". Мы снова видим параллель между невинностью и отрицанием силы. А поскольку ее выразителем является сорокачетырехлетний профессор права, мы вынуждены заключить, что имеем здесь дело с псевдоневинностыо.
Невинность сегодня заключается в надежде, что "нет больше врагов", что мы можем прийти к новому Эдему, сообществу, избавившемуся от нужды, вины и страха. Но это также подразумевает избавление от ответственности, возврат к положению, предшествовавшему зарождению сознания, ибо вина есть лишь другая сторона нравственного сознания, которое мы "вкусили со древа познания". Мы доблестно стараемся убедить себя, что стоит лишь найти "ключ", и мы сможем создать общество, в котором нищета, вина и страх станут уделом благополучно забытого прошлого.
Благополучно забытого и неизвестного — вот где лежит нынешнее отсутствие интереса к истории, нежелание ее изучать. Чтобы сохранить подобный образ невинности, необходимо отстраниться от истории. Ибо история представляет собой, среди прочего, летопись грехов и злодеяний человека, войн и борьбы за власть, множества иных проявлений давнего стремления человека к расширению и углублению сознания. Поэтому столь многие из нового поколения отворачиваются от истории как от чего-то неважного; она им неинтересна и чужда, они заявляют, что пришли играть в совсем другую игру с совсем новыми правилами. И при этом они совершенно не дают себе отчета в том, что в этом есть высшее проявление гордыни.
Подобная невинность таит в себе особый соблазн для американцев, поскольку у нас нет давней истории. У нас чрезвычайно слабо развито чувство святости места, корней, родины. Де Токвиль в своей книге "Демократия в Америке" отмечает: "В Соединенных Штатах человек строит дом, чтобы провести там свою старость, но вдруг продает его, едва подведя под крышу… Он обосновывается на новом месте, но вскоре съезжает и оттуда, следуя за своими переменчивыми желаниями… Он проедет полторы тысячи миль, лишь бы стряхнуть с себя счастье". В отличие от этого, европейцы тысячелетиями живут в одном и том же городе, сами стены которого повествуют о многовековой борьбе, в которой они обрели свои убеждения и свою культуру.
2. Другие формы невинностиРассмотрим ряд доводов, приводимых для объяснения нашего сегодняшнего положения, доводов, которые сами по себе являются иллюстрацией невинности. Во-первых, это весьма распространенное убеждение, что волнения в современном обществе вызваны неспособностью защитить "законность и порядок" — любимый клич консервативных политиков. Он иллюстрирует нашу невинность двояким образом. Во-первых, это убеждение в том, что с любым проявлением насилия можно справиться старым испытанным способом, который еще в XIX веке приобрел в Америке характер мифа — следует наращивать вооружение и живую силу, а именно полицию, национальную гвардию, армию. Наивность таких взглядов доказал наш опыт во Вьетнаме, нанесший сильный удар по нашему нарциссизму.
Второе, и наиболее важное проявление невинности, заключается в том, что под "законом" постепенно начинают понимать тот "порядок", который в данный момент господствует в обществе. Тогда мой порядок законный, такой же вечный, как закон, с которым он связан: будь то превосходство белой расы, геноцид индейцев или иная форма морали "местного разлива" — такова воля Господа.
Закон, если рассматривать его в контексте понятия "справедливость", может служить разумной системой принципов, непрерывно развивающейся на благо людям. Но сочетание "закона" и "порядка", в результате которого образуется заклинание "законность и порядок", слишком часто служит оправданием для сохранения status quo. А в такое непростое время, как наше, в первую очередь следует избегать косной приверженности status quo, ибо именно ее призваны реформировать все новые веяния. Выжить во время перемен можно лишь гибко адаптируясь к изменениям — и именно от отсутствия такой способности страдает большинство людей, испуганных их головокружительной скоростью.
Упор на "законности и порядке" способен разрушить самооценку человека, лишить его самоуважения. Когда Президент Джонсон в своем последнем обращении к нации в феврале 1968 года призвал активизировать усилия, чтобы "очистить улицы от преступности", именно эти слова из его выступления были встречены самыми бурными аплодисментами. А это значит, что призыв к "законности и порядку", а именно таков был смысл высказывания Джонсона, чрезвычайно по душе конгрессменам обеих палат. Но посмотрим, как же на деле реализуется эта очистка улиц. Вот что рассказывает негр из Гарлема:
Прошлым вечером полицейский остановил нескольких ребят на 125-й улице <…>. Он сказал: "Так, убирайтесь с улицы, ступайте домой". Л сейчас жара. У нас дома кондиционеров нет <…>. Куда нам деваться? А он заявился со своей дубинкой, и хочет всем по голове настучать <…> одного он арестовал. Другой парень сказал: "Ладно, я уйду, но не надо со мной как с псом говорить" <…>. Я думаю, нам всем надо собраться <…> и каждый раз, когда кто-нибудь возьмется за дубинку, чтобы нам что нибудь сделать, или ударит кого-нибудь из нас по голове, взять у него эту дубинку и его самого ударить но голове, чтобы он знал, каково это, когда ему но голове бьют, а если надо, то и убить. Да, если надо, то и убить его.
Упор на "законность и порядок" может сам по себе усугубить насилие и сделать революцию еще более кровопролитной.
Демонстрация силы оскорбляет гордость и достоинство человека. Если выстроить поперек улицы сотню полицейских, одно это может спровоцировать беспорядки. Это оскорбляет и тех, кто протестует, и тех, против кого направлен протест, ибо превращает нас в "безликих других". Я ни разу не присутствовал при массовых беспорядках, однако стоит мне увидеть толпу полицейских, как у меня возникает странное желание взбунтоваться, будто именно этого от меня хотят и ожидают. В таких действиях есть элемент подстрекательства: скопление полицейских сверх определенной меры лишь укрепляет убежденность людей в том, что взрыв неизбежен.
Ожесточение, которое вкладывают в слова "законность и порядок", порой во многом вызвано реакцией на чувство собственной вины. Скажем, я скопил свое состояние путем сомнительных, полулегальных махинаций, а теперь я, как примерный гражданин, выступаю за "законность и порядок", чтобы у меня его не отобрали другие.
В своем подлинном, чистом смысле, порядок означает формы и условия нашего совместного существования и труда; в идеале, порядок представляет собой свободу от вмешательств, способных нарушить спокойствие, физическую безопасность, в свою очередь приводящую к безопасности психологической, необходимой для достижения интеллектуальных, эмоциональных и духовных целей. Но в сочетании с законностью, он подразумевает косное следование старым схемам деятельности, делающее невозможными те изменения, которых требует наше нестабильное время.
В большинстве случаев именно старое поколение следует порядку и законности со всей невинностью. Но и молодежь, несомненно, прибегает к невинности, чтобы избежать осознания собственного бессилия. Пресловутая борьба поколений во многом столь абсурдна — молодежь постоянно обвиняет учителей и родителей во всевозможных грехах, во всем винят других, на "тех, кому за тридцать" автоматически ставится клеймо, — что возникает опасность не увидеть более глубинного смысла конфликта. И дело здесь не в том, что у молодежи нет поводов обвинять старших— их предостаточно. Ханна Арендт так сказала о молодых: "От родителей они унаследовали память о повсеместном проникновении преступного насилия в политику, в школе они узнали о концентрационных лагерях и лагерях смерти, о геноциде и пытках, о массовой гибели гражданского населения во время войн…"[27].
