Ганс Селье - От мечты к открытию
Аналогичным образом Клод Бернар, один из величайших физиологов всех времен, в 1843 г., еще очень молодым человеком, начал с определения содержания сахара в крови и моче, и в его последней статье, опубликованной после его смерти в 1878 г., все еще разрабатывалась та же тема. Такая целеустремленность обусловлена отнюдь не недостатком идей. Напротив, она отражает торжество одаренного богатым воображением ума, удерживающегося, несмотря на все препятствия и соблазны, на единственно плодотворном пути благодаря железной воле. Настойчивость такого рода характерна для гения. В результате даже кратковременных и внешне незначительных наблюдений высокоодаренный ум способен разглядеть зародыши огромной области знаний требующей концентрированного внимания для того, чтобы сделать ее в будущем достаточно очевидной для массовой эксплуатации. Как говорил У. Липпман, "гениальность настоящего лидера состоит в том, чтобы оставить после себя ситуацию, доступную здравому смыслу и не отягощенную налетом гениальности".
Устойчивость к неудачам и однообразию
К вершинам величия ведет трудная дорога.
Сенека
...Но как раз в этом дрянном старом сарае протекли лучшие и счастливейшие годы нашей жизни, всецело посвященные работе. Нередко я готовила какую-нибудь пищу тут же, чтобы не прерывать ход особо важной операции. Иногда весь день я перемешивала кипящую массу железным прутом длиной почти в мой рост. Вечером я валилась с ног от усталости.
Мария Склодовская-Кюри
В общем и целом оригинальные мыслители особенно чувствительны к однообразию. Одаренный воображением ум стремится лететь от открытия к открытию и возмущаете, когда его постоянно "приземляет" необходимость проверять свой маршрут посредством скрупулезных измерений. Считается, что одной из характернейших черт исключительной одаренности является редкое сочетание яркого воображения с щепетильным вниманием к деталям при объективной проверке идей.
Трудно, особенно в молодости, устоять перед искушением почувствовать себя усталым от пожирающих массу времени сложных проблем и не переключиться на многообещающую новую тематику, если ты наткнулся на легкодоступные, но не обладающие большой значимостью факты. Чтобы не сбиться с пути, требуется много веры и мужества, ибо чем дальше мы удаляемся от привычного в неведомое, тем менее достижимой выглядит наша цель и тем меньше понимания и поддержки можем мы ожидать от других.
В моей собственной ограниченной области исследования мне пришлось учиться этому на горьком опыте. После того как мои первые наблюдения -- появление стереотипного синдрома под воздействием различных факторов -- привели меня к формулированию концепции стресса, очень немногие встретили с одобрением мое упорное стремление работать в данном направлении. Я вспоминаю реакцию одного солидного и очень уважаемого ученого, чье мнение весьма много для меня значило. Он был моим истинным другом, всерьез желавшим мне помочь. Однажды он пригласил меня в свой кабинет для "разговора по душам". Он напомнил мне, что вот уже не один месяц пытается убедить меня бросить бесполезные исследования этого так называемого "стресса". Он заверил меня, что, по его мнению, я обладаю всеми необходимыми качествами исследователя и, несомненно, могу внести вклад даже в общепризнанную область эндокринологии, которой я ранее занимался. Так зачем же мучиться над этой сумасбродной идеей? С молодым энтузиазмом моих двадцати восьми лет я встретил эти замечания водопадом доводов в пользу новой точки зрения. Я вновь обрисовал, как уже много раз до этого, огромные возможности, таящиеся в изучении стресса, который должен сопутствовать всем видам заболевания, лечения и напряжения, разве что кроме самых незначительных.
Когда он увидел, что я пустился в очередное восторженное описание того, что я наблюдал у животных, приведенных в состояние .стресса тем или иным загрязненным, токсичным материалом, он взглянул на меня безнадежно грустными глазами и сказал с очевидным отчаянием: "Но, Селье, постарайтесь, пока не поздно, осознать, чем вы занимаетесь! Вы же решили посвятить всю свою жизнь изучению фармакологии грязи!"
Конечно же, он был прав. Никто не смог бы выразить это резче. Вот почему мне все еще так больно вспоминать эту фразу сегодня, через двадцать семь лет. Фармакология -- это наука, изучающая действие определенных лекарств или ядов; я же собирался изучать не что иное, как их нежелательные, случайные, неспецифические, побочные действия, присущие также любому виду грязи. Но для меня "фармакология грязи" представлялась наиболее многообещающим предметом изучения в медицине.
Сейчас, спустя годы, я оцениваю свою любимую тему, возможно, несколько более объективно и беспристрастно, чем тогда, но я не сожалею о своей привязанности к ней. Даже моя теперешняя тема -- кальцифилаксия6 -- не что иное, как развитие первоначальной идеи о том, что неспецифические реакции соединительных тканей на повреждения в значительной степени обусловлены гуморальными факторами, которые можно анализировать, идентифицировать и на которые в известных пределах можно даже влиять.
Разумеется, вполне возможно, что те же самые факты, к которым меня привела концепция стресса, могли бы быть обнаружены кем-нибудь другим в рамках совершенно иной теории. В великой картине Природы все части взаимосвязаны и в один и тот же пункт можно прийти самыми разными путями. Если вы смотрите на человека сквозь красные очки, вы в состоянии увидеть и узнать его, хотя видите его красным; кто-то другой, смотрящий на него сквозь зеленые очки, видит его точно так же хотя и в другом цвете. Но какой смысл менять все врем? очки? Мы преуспеем гораздо больше, если наши глаз; привыкнут к тем очкам, которые мы уже носим. Целая жизнь требуется для того, чтобы научиться смотреть сквозь широкоугольные линзы обширной теоретической концепции. Вот почему ни временные неудачи, ни однообразие скрупулезных проверок не должны сломить нашего упорства, если конечная цель, на наш взгляд, стоит того. Здесь уместно сказать несколько слов об очень важной проблеме -проблеме преодоления чувства угнетенности и неполноценности, нередко возникающего в самом начале научной карьеры, которое имеет своим последствием отсев студентов из вузов.
Некоторые студенты просто отказываются мириться с тем, что вызывает их презрение. Из вузов часто уходят весьма талантливые и оригинальные мыслители, не желающие или не умеющие приспособиться к устоявшейся рутине учебного заведения. Даже в лучших вузах толковый студент не может не заметить, что некоторые курсы разработаны из рук вон плохо, ряд лабораторных работ просто не нужны, а экзаменационные вопросы глупы.
В студенческие годы в моей альма-матер студенты говаривали не без некоторого злорадства, что в целом преподаватели могут быть разделены на три категории в зависимости от вопросов, которые они задают на экзаменах:
1) "самолюбователи"; задающие вопросы, чтобы показать, какие они умные;
2) "злыдни": стремящиеся показать, какие студенты тупые;
3) "добряки": стремящиеся показать, какие студенты умные.
И только очень немногие преподаватели экзаменуют просто с целью выяснить знания студентов. Быть может, такая картина слегка преувеличена, но в любом случае студент, если он достаточно сильная личность, может приспособиться к своим преподавателям в той мере, в какой это необходимо, и не тратить время на роптания по поводу неизбежного. Другая трудность, которая ведет к отсеву студентов,-- это страх перед необходимостью показывать свои знания каждый раз, когда это требуется. Говоря конкретнее, студент отказывается мириться с унизительными условиями конкуренции, когда его способности постоянно сравниваются со способностями его сокурсников. Вполне возможно, что он не признает профессионального спорта, хотя любит заниматься спортом для себя и преуспевает в этом. Порой этот факт пытаются объяснить леностью студента, но типичный "кандидат на отсев" не ленив, он просто не гибок, чужд чувства коллективизма или избегает принимать на себя полную Ответственность за сложную работу.
В науке человек такого типа будет удовлетворяться тем, что просто "околачивается" в лаборатории: он никогда не способен полностью освоить свою область за счет плановой систематической работы, особенно если это требует руководства группой или по крайней мере участия в работе группы. Он может писать превосходные небольшие статьи, но никогда -- обширный обзор или монографию. В области литературы он может стать первоклассным критиком, но оригинальный роман или даже короткий рассказ, который он вечно собирается написать, так никогда и не материализуется. Он может даже уговорить самого себя, что в высшем образовании нет смысла, так как вообще все это можно изучить самостоятельно. Правда же заключается в том, что он просто не обладает достаточной самодисциплиной для преодоления той ужасной заторможенности, которую испытывает каждый пишущий человек, когда приходит время прекратить просто говорить и мечтать о своей работе, а надо садиться и писать вполне определенный текст, огрехи которого уныло уставятся на своего творца, заставляя любого, не обладающего железной волей, пятиться назад, к комфорту досужей посредственности.
