Екатерина Мурашова - Любить или воспитывать?
– Что ж, все правильно они говорят, действительно похож…
Я не обратила внимания на множественное число местоимения и упустила очень важную подсказку.
Из последующих бесед с матерью и отцом Артура я узнала кое-что новое. Беременность была незапланированной. Артур родился, когда оба родителя были еще студентами. Молодой муж продолжал учиться, ездить на практику, общаться с прежней (общей) компанией, а жена ушла в академку, сидела дома, оказалась совершенно вырванной из привычной жизни. А тут еще прибавились постоянные непонятные болезни Артура, бессонница… Муж поддерживал жену, как мог, вставал ночью к задыхающемуся сыну, но днем и вечерами его чаще всего не было дома. Бабушка помогала вначале, в самый острый период, потом как-то отдалилась. Но ведь все постепенно наладилось: Артур пошел в сад, мама вслед за мужем защитила диплом, вышла на работу, супругам, несмотря на трудности, удалось сохранить свои отношения… Что же происходит теперь? Я все равно ничего не понимала и уже начинала злиться на собственную тупость. Ключик был где-то рядом, я это чувствовала. Был, но не давался в руки.
– Наверно, я просто плохая мать, – покаянно признала женщина. – Не надо было мне его рожать. Мама уговорила. А теперь… Да ладно сваливать на кого-то! – я сама с самого начала не могу его любить. Все время жду какого-то подвоха.
– Какого же подвоха можно ждать от четырехлетнего ребенка? – удивилась я. – Его пресловутая агрессивность весьма демонстративна. Или вы имеете в виду младенческие болезни Артура?
– Да, да… – она неопределенно помахала в воздухе пальцами. – И уж очень он на Колю похож…
– Кто это – Коля? – ухватилась я, чувствуя, что последний кусочек головоломки готов лечь на место.
Коля оказался старшим, «неудачным» сыном бабушки, одним из двух братьев матери Артура. О нем в семье не принято говорить. Коля с самого раннего детства был «трудный», потом «связался с плохой компанией», потом… В общем, сейчас Коля отбывал срок – как я поняла, уже не первый в его жизни.
Когда родился Артур, бабушка достала из шкафа семейные фотографии. На одной из них Коля был сфотографирован голопузым младенцем.
– Мне даже страшно стало, честное слово – один человек!.. Только мужу не говорите. Он Колю не видел никогда и не знает, я не хочу… что он подумает…
Последний скелет с грохотом выпал из семейного шкафа, и теперь четырехсполовинойлетняя жизнь Артура лежала передо мной как на ладони. Нежданный ребенок, с самого начала оторвавший мать от всего, что было ей на тот момент дорого. Его не хотели, он всему мешал, и базовое доверие к жизни, которое формируется у младенца на первом году жизни, натолкнулось на существенные трудности. Понятны стали и ужасные болезни Артура: организм нежеланного ребенка попросту колебался – остаться ему в этом мире или уйти за ту грань, из-за которой он только что пришел. Впрочем, его хотела бабушка, и спустя полгода было принято окончательное решение: остаюсь! Но именно в этот момент на свет были извлечены злополучные фотографии. И бабушка, всю жизнь носящая в себе историю старшего сына как открытую рану, в ужасе шарахнулась от внука: слишком похож! Она не хочет еще раз пережить такую боль… И Артур остается один. Он силен, умен, на первый взгляд самодостаточен, он развивается по возрасту, но… он маленький ребенок! С одной стороны, ему хочется тепла и ласки, с другой – он не доверяет даже самым близким ему людям. Так бесконечно тяжело жить и взрослому-то человеку. А у трехлетнего малыша самым закономерным образом истощаются адаптационные механизмы и появляются вспышки пугающей окружающих ярости…
Из всех имеющихся в наличии я выбрала отца Артура – как персонажа, наиболее далекого от семейных скелетов.
– Я не знаю, не понимаю, что с ним делать, – сразу заявил он.
– Я вам скажу, – пообещала я. – Даже напишу. Будете ставить крестики около выполненных мероприятий.
– Он просто мне подчиняется, – пожаловался папа месяца три спустя. – Я не вижу, чтобы что-то из этих ваших игр или поездок его радовало.
– Он тоже ставит крестики, – я кивнула головой. – А вы что хотели?.. Кстати, что там с агрессией?
– Ой, а вы знаете, ведь намного меньше… И в саду давно не жаловались…
Я вспомнила удивительный голос Артура.
– Между прочим, у меня есть знакомый хор мальчиков. Туда берут с четырех лет. Будете водить?
– Конечно, раз ему помогает! А вот что жене-то делать… она так смотрит, когда я с ним вдвоем ухожу или играю…
– Пусть что хочет, то и делает, – отмахнулась я. – Записывайте следующую порцию мероприятий…
Она пришла еще через год.
– Я так не согласна! – с порога заявила она.
– А в чем дело?
– Он поет. В хоре и арии из рок-опер. У него абсолютный слух. Мама сказала: Коля никогда песен не пел! И теперь она его облизывает двадцать четыре часа в сутки так, что мне даже близко не подойти. Муж увозит его на выходные на рыбалку, ходит с ним на концерты какие-то.
– Чем вы недовольны? У Артура продолжаются вспышки агрессии?
– Нет, что вы, все давно прошло. Он очень спокойный.
– И что же?
– Я же все-таки его мать!
– Да? Это стало для вас актуальным? Ну что же – стройте отношения с сыном.
– Мама меня не подпускает. Да и муж…
– Кроме вас, у него нет других матерей. Если вам действительно это нужно…
– Но вы, вы что скажете мне? Я же помню, у мужа были такие списки… Я тоже хочу! Хотя бы вначале! Я и блокнот с собой принесла, только вот ручку дома забыла…
Я тяжело вздохнула и, бормоча себе под нос: «А говорят – инстинкт, инстинкт…» – принялась искать ручку.
«Тяжелые дети» в семье
Все маленькие дети подражают животным.
– Как киска говорит?
– Мяу-мяу!
– А как собачка?
– Гав-гав!
Звукоподражание предшествует членораздельной речи.
Этот ребенок, по словам родителей, тоже умел изображать животных. Но просить его было бесполезно, на словесные просьбы он не реагировал и даже не оборачивался, если позвать по имени: «Слава!»
Славе было четыре с половиной года.
– Есть у него речь? Простые слова? «Да», «нет», «мама», «папа»?
– Нет, никакой речи. Только звукоподражание. Смотрите.
Мама достала из сумки книжку, типа энциклопедии животных для детей, раскрыла ее, поднесла к физиономии Славы (он сидел на ковре и раскачивался, держа в руках два кубика, которые подобрал на полу) и указала пальцем на крупного кота – кажется, камышового.
– Я-а-а-у-у! – немедленно взвыл Слава голосом мартовского кота.
Страницу перелистнули, палец – на небольшом песике-двор– няжке. Кабинет наполнился совершенно аутентичным на слух лаем.
– Это еще ничего, – вздохнула мама и, поискав место в книге, указала на красно-зеленого попугая-ара.
– Пиастры-пиастры-пиастры! – немедленно откликнулся Славик. – Карррамба! С якоррря сниматься!
Звук «р» ребенок выговаривал идеально.
Я знаком попросила маму закрыть книжку.
Потом мы долго разговаривали о развивающих занятиях: вот такие карточки изготовить, вот в такие ролевые игры играть рядом с ним, по возможности вовлекая, вот так, «на адреналине», можно привлечь его внимание, вот так будем выявлять и стимулировать невербальное мышление, которое у детей без речи иногда развивается опережающими, компенсирующими темпами…
Мама Славы все прилежно записывала, а уже уходя, не выдержала и спросила:
– А если мы вот все будем делать, как вы сказали, и таблетки от невропатолога пить, и массаж, и с логопедом… скажите, а когда он станет такой… ну как все обычные дети?
Я пожала плечами: дескать, ну что вы ерунду-то спрашиваете? Работать надо! Но в воздухе ощутимо повисло не произнесенное мною слово «никогда».
В нашей поликлинике (и еще в нескольких поликлиниках Петербурга) уже лет десять существует отделение абилитации младенцев для детей до трех лет. Головная организация – Институт раннего вмешательства переживает сейчас нелегкие времена, но наше отделение пока работает. Суть и одновременно лозунг деятельности этих отделений: многие нарушения в развитии ребенка сравнительно легко предотвратить на ранних этапах и очень трудно откорректировать на последующих. Правильная, на мой взгляд, постановка вопроса, гуманное решение… Сюда же, в отделение абилитации, попадают вначале и так называемые «тяжелые дети», которые живут в семьях в районе, приписанном к нашей поликлинике. Синдром Дауна, органическое поражение головного мозга, ДЦП, последствия глубокой недоношенности, аутизм и всякое другое.
Вылечить этих детей и сделать их «такими, как все» нельзя.
И это первая ступенька, которую нужно перешагнуть родителям. Это получается не сразу. Я видела семью, собиравшую деньги, чтобы отвезти слепую девочку-микроцефала к профессору Мулдашеву, который обещал сделать (или вырастить?) ей новые глаза. Видела мать, которая пять лет добивалась, чтоб ее сыну с нарушениями слуха-зрения-интеллекта (последствия глубокой недоношенности) установили ушной имплантант, и фактически упустила важнейшее время для стимуляции его психического развития.
