Милтон Эриксон - Психотерапевтические этюды.
Тем не менее картина представлялась автору не такой уж и обнадеживающей. Первый час беседы изнурил пациентку, и она явно потеряла к ней интерес уже в первые 15 минут, хотя ее муж все еще продолжал рассказ о ее болезни. Интерес и желание мужа видеть ее здоровой не вызвали никаких сомнений, но общая ситуация показывала, что вопрос о каком-то улучшении, если оно вообще возможно, зависит от настойчивости ее усилий. Поэтому, прежде чем они ушли из кабинета, пациентку заставили дать торжественную клятву, что она будет во всем сотрудничать с автором; ее предупредили, что "хорошее лекарство всегда горькое на вкус", и что ей не всегда будет доставлять удовольствие выполнять инструкции терапевта. Она пожала плечами, и после нескольких попыток, заикаясь сказала: "Я сделаю это", и, когда ее спросили, не имела ли она в виду, что сделает все, что ее попросят, она энергично кивнула головой.
Вскоре ее отпустили, и она, качаясь и спотыкаясь, вышла из кабинета, вызвав выражение тревоги на лице мужа, которому затем были даны соответствующие указания. Так как его работа требовала частых отлучек из дома, автор договорился с ним, что при его жене постоянно будет находиться сиделка, которая также будет выполнять роль ассистента автора. Родственница, которая сопровождала пациентку, сама вызвалась выполнять это поручение, и беседа с ней привела к заключению, что она будет идеальным человеком для выполнения любого плана лечения, разработанного автором.
Три дня автор усилено раздумывал над тем, что делать с этой пациенткой, у которой, очевидно, поврежден мозг в результате кровоизлияния, с остаточными явлениями пареза, с выраженными симптомами афазии и алексии, с таламическим синдромом, по поводу которого ей была сделана операция без заметных признаков улучшения, которая уже в течение 11 месяцев находится в состоянии отчаяния и беспомощности. Автор был почти согласен с плохим прогнозом на будущее у этой женщины, который дали ведущие неврологические клиники страны. Все это привело автора к заключению, что нужно исследовать экспериментально возможность помочь пациентке, объединив гипноз, психотерапевтические методы, использовав хорошо разработанную ее собственную модель крушения надежд и принципы работы Денгли, который экспериментально доказал, что утрата способности к обучению зависит от объема корковых поражений, а не от их локализации.
Основной смысл этого решения заключался в том, что у пациентки создалась хорошо разработанная модель крушения надежд и отчаяния, которые, если правильно их использовать, могут стать движущей силой для формирования очень выраженной эмоциональной реакции, что приведет к коррекции симптомов.
Этот план был комплексным и сложным; иногда он менялся не только со дня на день, но даже в течение одного дня, так что, если не считать некоторых моментов, пациентка никогда не знала, чего ждать от автора, и даже то, что было сделано, часто для нее, казалось, не имело смысла. В результате у пациентки всегда поддерживалось состояние ожидания, поиска, борьбы, состояние разрушенных надежд, эмоциональное состояние, в котором гнев, замешательство, отвращение, нетерпение и горячее желание взять все в свои руки и делать все упорядоченным, разумным образом стали преобладающими чувствами. (Во время написания этой статьи пациентка очень интересовалась тем, что будет включено в эту работу, и несколько раз говорила: "Ох, и ненавидела же я вас; вы приводили меня в ярость, и чем злее я была, тем больше старалась").
Так как в решении этой клинической проблемы все обычные средства оказались неэффективными, то лечение носило характер клинического эксперимента. Однако, поскольку состояние пациентки было критическим, то не было возможности оценивать действительную пользу каждой в отдельности из многочисленных, изобретенных автором процедур. Можно было согласиться с компетентными специалистами известных в стране клиник в их оценке будущего прогноза заболевания у пациентки, как очень плохого, фактически безнадежного, о чем говорили и реальные результаты проводимого лечения.
К счастью, сиделка пациентки была очень разумным человеком, очень заинтересованным в этой ситуации, очень контактной, с удивительно хорошо поставленной речью, свободно владеющая современным языком. Этим и воспользовался автор в качестве своего терапевтического подхода, не знакомя с его целями и деталями саму пациентку.
На первом сеансе автор сказал пациентке, что она должна собрать всю свою волю, все свои физические и душевные силы, чтобы слушать внимательно каждый вопрос, который задает ей автор и приложить все усилия, чтобы на него ответить, каким бы странным он ни был. Пациентка в знак согласия кивнула головой, и ее спросили полное имя мужа. Прежде, чем она закончила свои первые попытки произнести его вслух, сиделка очень быстро назвала его имя, возраст, место рождения, что и записал автор с серьезным выражением лица так, как будто это сказала сама пациентка. Так же четко и медленно автор спросил у пациентки ее полное имя, включая и девичью фамилию. И снова сиделка, пока пациентка боролась со своими губами и языком, назвала имя, возраст, адрес и т. д. Продолжая в том же духе, автор серьезно задавал пациентке вопросы и записывал ответы на них, делая вид, что это ответы самой пациентки, некоторые из которых были намеренно приблизительными и даже ошибочньми. Постепенно удивление пациентки сменилось гневом и яростью, особенно тоща, когда стали даваться ошибочные ответы и даже неправильные сведения.
В конце часового периода автор заметил небрежно пациентке: "Вы сердиты, как мокрая курица, не так ли?", на что сиделка ответила очень воодушевленно, что ничего подобного с Энн не произошло. Автор продолжал: "А вы действительно не хотите сюда приходить больше, не правда ли?" И снова сиделка торжественно заверила автора в обратном в то время, как пациентка в ярости дрожащими губами пробормотала: "Я об-беща-обещала", -- и вышла из комнаты. Было заметно, что ее шаг был более устойчив (совсем немного), чем тогда, когда она входила.
На следующий день, как только пациентка (ее звали Энн) была усажена в кресло, автор попросил ее рассказать о себе, и немедленно Джейн (так звали сиделку) включилась в разговор, быстро сообщив автору такие сведения об Энн, как дата и место рождения, учеба в школе, имена ее учителей, годы учебы в колледже, некоторые даты из семейной жизни. Многие
из этих сведений были приблизительными, а многие попросту ошибочными. Энн смотрела на Джейн со все возрастающим гневом, а потом и на автора, который записывал эти сведения и вел себя так, как будто это говорит сама Энн. Все это время губы и рот Энн шевелились, стараясь произнести какие-то слова ответа, поправить Джейн, и когда сеанс подошел к концу, о чем заявил автор, одновременно назначив час следующей встречи, Энн вышла из кабинета еще более устойчиво, чем накануне. Но автор вернул ее и сказал серьезно, что дневная программа была составлена для нее, и что сиделка ответственна за то, чтобы Энн сдержала обещание о сотрудничестве. Энн энергично и сердито кивнула головой, быстро повернулась, сделав только один шаг назад, и вышла, все еще сердясь.
Ее снова попросили вернуться, и, когда пациентке удалось зафиксировать свой взгляд на лице автора, ей медленно, несколько раз повторили, что она должна полностью подчиниться составленному для нее распорядку дня. Затем пациентке позволили уйти из кабинета; сначала она шла медленно, как бы находясь в состоянии транса, а потом пошла гораздо быстрее. Автор не сделал никаких попыток проверить ее на гипнабельность, так как его клинический опыт показывает, что при закреплении гипнотических реакций субъекта, нет необходимости давать ему знать об этом на первых этапах. Наоборот, чем меньше пациенты осознанно понимают это, тем больше они пытаются помочь при терапевтических процедурах.
Много позже Энн сказала автору: "Меня к вам послали на сеансы гипноза, но вы ни разу не пытались использовать его. Хотя сейчас, оглядываясь назад, я уверена, что вы вводили меня в состояние транса много раз, когда я не знала этого. Когда я сердилась на людей, это могло продолжаться долго, даже несколько лет. Но с вами было по-другому. Я сердилась, действительно сердилась, но на следующий день, когда я все еще была зла на вас, что-то во мне заставляло меня приходить сюда. Может быть, это просто означает, что вы добирались до моего подсознательного, и поэтому я возвращалась. Вы много раз вводили меня в состояние транса?" На этот вопрос, поскольку она еще не достигла нужных успехов, на которые рассчитывал автор и которые считал возможными, последовал стандартный для таких случаев уклончивый ответ: "Я люблю помогать своим пациенткам, но обычно я даже не пытаюсь объяснить им, что я делаю. Я вам отвечу на ваш вопрос так: "Вы можете считать, как вам хочется, и в любом случае ваша догадка подойдет мне". Такой ответ закрывал вопрос, не отвечая на него, и оставлял автору свободу вызывать у пациентов состояние транса с воображаемыми или изолированными гипнотическими явлениями, и при этом пациент не сознавал, что происходит. Гораздо охотнее пациент воспринимает такие проявления как свои сознательные, намеренные усилия, чем как пассивное ответное действие, вызванное гипнотерапевтом. Заставить пациента думать: "Смотрите, что я (пациент) могу делать", -- гораздо эффективнее, чем позволить пациенту понять, что может терапевт заставить его делать.
