Зигмунд Фрейд - Зигмунд Фрейд. Моисей и монотеизм
Даже возникает подозрение, что израильтяне самого раннего периода, то есть писцы Моисея – могли принимать некоторое участие в составлении первого алфавита73. У нас, конечно же, нет возможности узнать, в какой мере сообщения о прежних временах опираются на ранние записи или устное предание, и сколько времени в каждом отдельном случае проходило между событием и записью о нем. Однако же текст, в том виде, в котором он доступен нам сегодня, может достаточно рассказать о своих собственных изменениях. В нем оставили след две взаимно противоположные обработки. С одной стороны, текст подвергся редакции, которая фальсифицировала его согласно своим скрытым целям, исказила и расширила его и даже изменила его смысл на противоположный; с другой стороны – его внимательно контролировало набожное священничество, которое стремилось сохранить все как есть, независимо от того, был ли текст последовательным или противоречивым. Так, почти повсюду появились заметные пробелы, беспорядочные повторения и явные противоречия – признаки, указывающие на то, чего текст не должен был донести до нас. По своему значению искажение текста напоминает убийство: трудность заключается не в самом действии, а в том, чтобы избавиться от его следов. Мы вполне можем придать слову Entstellung [искажение] двойной смысл, который оно подразумевает, но на который в наше время не обращают внимания. Оно означает не только «изменение внешнего вида чего-нибудь», но также и помещение чего-то в другое место, перемещение»74. Соответственно, во многих случаях искажения текста мы можем, тем не менее, рассчитывать отыскать то, что было изъято и намеренно скрыто, хоть в измененном виде и в отрыве от контекста, где-то в другом месте. Только не всегда будет легко это найти.
Искажающие замыслы, которые мы стремимся отыскать, оказывали воздействие на предания еще до того, как они были зафиксированы на бумаге. Мы уже обнаружили один из них, возможно, самый значительный. Как мы говорили, с введением нового бога, Яхве, в Кадесе, стало необходимо что-то предпринять, чтобы возвеличить его. Было бы более правильным сказать: стало необходимо адаптировать его, создать для него место и стереть следы предшествующих религий. По-видимому, это было с успехом проделано в отношении религии местных племен: о ней мы больше ничего не слышим. С теми, кто вернулся из Египта, дело обстояло не так просто; они не позволяли лишить себя Исхода, человека Моисея или обрезания. Они действительно были в Египте, но оставили его, и с этого времени все следы египетского влияния должны были быть стерты. Человека Моисея переместили в землю мадиамскую и Кадес и объединили со священнослужителем Яхве, основавшим религию. Обрезание, наиболее подозрительное указание на зависимость от Египта, пришлось сохранить, но при этом было приложено множество усилий, чтобы отделить этот обычай от Египта – вопреки очевидным фактам. Лишь намеренным отрицанием выдающего истину факта можем мы объяснить сбивающий с толку и непонятный отрывок в Исходе [IV, 24-6], согласно которому однажды Яхве разозлился на Моисея за то, что тот пренебрег обрезанием, а жена Моисея, мадиамитянка, спасла ему жизнь, быстро проделав эту операцию75.
Скоро мы встретимся с другим изобретением, делающим это неудобное свидетельство безвредным.
То, что мы находим признаки явного отрицания того, что Яхве был новым богом, чуждым для евреев, едва ли можно назвать новым тенденциозным намерением: это, скорее, продолжение предыдущего. С этой целью были введены легенды патриархов народа – Авраама, Исаака и Иакова. Яхве утверждал, что он уже был богом этих праотцов; хотя верно и то, что и он сам вынужден был согласиться, что они не поклонялись ему под этим именем76. Однако он не указывает, каким же было его другое имя.
Здесь представился удобный случай для решающего удара против египетского происхождения обычая обрезания: повествуется, что Яхве уже настаивал на нем в отношении Авраама и ввел его в знак завета между ним и Авраамом77.
Но это – грубая выдумка. В качестве знака, отличающего одного человека от других и предпочтения его другим, выбирается то, чего у других людей нет; то, что точно так же присуще миллионам других людей не выбирается. Израильтянин, попавший в Египет, должен был бы признавать каждого египтянина как брата по завету, брата в Яхве. Невозможно, чтобы израильтяне, создавшие текст Библии, не знали, что обрезание было в Египте испокон веков. Отрывок из Иисуса Навина [V, 9], цитируемый Эдвардом Мейером [см. с.168], допускает это без всяких сомнений; но именно поэтому от этого необходимо было отречься любой ценой.
Мы не должны ожидать, что мифические религиозные построения будут уделять слишком много внимания логической последовательности. Иначе народные чувства могли быть бы оскорблены божеством, заключившим завет со взаимными обязательствами с его праотцами, а затем на протяжении столетий не обращавшим внимания на своих человеческих партнеров, пока ему не пришло в голову снова явить себя их потомкам. Еще более приводит в замешательство представление о том, что бог неожиданно «выбирает» народ, провозглашает его своим народом, а себя их богом. Я полагаю, что это единственный пример такого рода в истории человеческих религий. Обычно бог и народ неразрывно связаны, они являются одним целым с самого начала времен. Несомненно мы иногда слышим о том, что народ выбирает другого бога, но никогда о боге, который ищет другой парод. Мы, возможно, лучше поймем это уникальное происшествие, если вспомним взаимоотношения Моисея с еврейским народом. Моисей снизошел до евреев, сделал их своим народом: они были его «избранным народом»78.
Введение патриархов служило еще одной цели. Они жили в Ханаане, и их воспоминания были связаны с конкретными местами этой земли. Возможно, что они сами первоначально были ханаанскими героями или местными божествами затем были использованы израильтянинами-переселенцами в своей предыстории. Обращаясь к патриархам, они так сказать, проявляли свой местный характер и защищали себя от ненависти, направленной на чужеземных завоевателей. Это было искусной уловкой – заявить, что бог Яхве лишь возвращал то, что когда-то принадлежало их праотцам.
В последующих дополнениях текста Библии был осуществлен замысел относительно избегания упоминания Кадеса. Местом, где была основана религия, раз и навсегда была определена Гора Господа, Синай-Хореб. Причину этого распознать нелегко; возможно, народ не хотел напоминаний о влиянии земли Мадиамской. Но все дальнейшие искажения, особенно периода Священнического Кодекса, имели другую цель. Больше уже не было необходимости изменять в желаемом направлении рассказ о событиях – это уже было сделано намного раньше. Но позаботились о том, чтобы все нынешние предписания и обычаи перенести назад в более ранние времена – чтобы обосновать их, как правило, законами, данными Моисеем – и таким образом утвердить их в качестве священных и обязательных. Однако, насколько бы картина прошлого ни была подобным образом сфальсифицирована, эти действия все же имели некоторое психологическое оправдание. Они отражали тот факт, что в течение многих веков – между Исходом из Египта и закреплением текста Библии при Эзре и Неемиш прошло около восьмисот лет – религия Яхве снова вернулась к соответствию или, возможно даже к идентичности с первоначальной религией Моисея.
И это является основным результатом, важной сущностью истории еврейской религии.
7
Среди всех событий ранних времен, которые позднее взялись переработать поэты, священники и историки, выделяется одно, замалчивание которого было вызвано самыми насущными и наилучшими человеческими побуждениями. Это – убийство Моисея, великого вождя и освободителя, факт, который Селлин установил по намекам в писаниях Пророков. Гипотезу Селлина нельзя назвать фантастической – она достаточно вероятна. Моисей, будучи последователем школы Эхнатона, не применял никаких других методов, кроме методов царя; он приказывал и навязывал свою веру народу79.
Учение Моисея могло быть даже строже, чем учение его господина. У него не было необходимости оставлять в качестве поддержки бога солнца: школа Иуну не имела никакого значения для его чужеземного народа. Моисея, как и Эхнатона постигла судьба, которая ожидает всех просвещенных деспотов. Еврейский народ при Моисее так же мало был готов принять такую высоко одухотворенную80 религию и найти удовлетворение своих потребностей в том, что она могла предложить, как и египтяне XVIII Династии. В обоих случаях произошло одно и то же: те, кто «были в подчинении и прозябали в нужде, поднялись и сбросили груз навязанной им религии. Но в то время как покорные египтяне ждали, пока судьба не убрала священную фигуру их фараона, варвары семиты взяли судьбу в собственные руки и избавились от тирана81.
