Инесса Ципоркина - Дневник хулиганки
Когда Маня только поступила в университет, она вся была в «русском зарубежье» — в том, которое преимущественно зарыто на Сен-Женевьев де Буа. Это, надо понимать, было фишкой во французской школе, где училась юная Папанова. Маня носила на пузе наперсный крест невероятных размеров «с гимнастом»,[15] входя в аудиторию, крестила в ней углы и уверяла, что Ахматова поступала точно так же. А еще разговаривала по-французски с представителями русского народа, встречавшимися на ее пути: вахтерами, милиционерами, дворниками и продавщицами в магазинах. Я про себя называла этих людей «без вины виноватые». Потом Маня просекла, что народные массы относятся к избранному ею имиджу весьма прохладно, и решила «сменить веру», переключившись на рок-тусовку.
В московский рок-бомонд она не просочилась. Зато смоталась в Питер и, как уверяла, закорешилась с тамошними апологетами рок-движения. Маня дополнила свой крест кольцом на пупке и кожаной косухой. А еще около университета ее стали поджидать бородатые дядьки потасканного вида. Папанова объясняла, что это критики, музыканты и композиторы. И все влиятельные люди в рок-тусовке. Девчонки с курса в восторге закатывали глаза, а я вяло делала вид, что верю. За что и поплатилась. И надо же было именно мне так нарваться!
Как-то «во субботу в день ненастный», закупив горячительного для грядущего похода в гости и пребывая в самом веселом расположении духа, мы с отцом нарвались на Маньку с каким-то ее очередным волосатиком.
О-о, привет, — с ходу начала Маня, — вы уже с горючим? Это — Угол. Культовая фигура! — она кивнула на своего патлатого кавалера, курносого оплывшего мужика невнятного возраста с брыльками, поросшими жидким рыжим волосом, — А твоего как звать?
Лев Михалыч его звать, родитель мой! — ответила я.
Здравствуй, Стасик, — услышала я над собой отцовский голос.
Угол покраснел и произнес сдавленным голосом:
Привет, Лева.
Мы со Стасом вместе в музыкальной школе учились, — пояснил отец, — Маме, Вере Андреевне, привет передавай. Рад был повидаться…
И ты своим кланяйся, — кисло улыбнулся Угол.
Маня стояла с лицом, перекошенным от злости. Таких вещей очевидцам не прощают. Мы разошлись. Молча.
Я подняла глаза на отца. Лицо у него было зеленое, уши — красные, а вид — несчастный. Было видно: он стыдился себя, своей обеспеченной буржуазной жизни, своего респектабельного вида, жены, которая в это время сидела в приличной парикмахерской, меня, благополучной красотки-дочери, и отсутствующей Майки, которая в данный момент отрывалась в своей тусовке с такими же как она, беззаботными балбесами. Словом, вел себя как и подобает интеллигенту: лелеял вселенский комплекс вины. Однако минуты через три начала доминировать национальная нота:
Боже мой, боже мой! — запричитал родитель.
А что, собственно, случилось? — ехидно поинтересовалась я.
Ну, — неловко замялся отец, — мы со Стасом учились вместе, ты слышала. Он успехи делал. В консерваторию собирался поступать. Мама у него — милейшая женщина. А я еще года три назад по телеку его увидел. Он в какой-то рок-группе ветеранов с гитарой в обнимку прыгал. Чучело чучелом. Я еще подумал, что обознался, наверное. Стасик — не Стасик… А теперь вижу — нет. Ой-ой-ой…
Послушай, а что тебе мешает бросить работу и семью, зарасти курчавым волосом, обозваться эдак продвинуто — Эллипсом, и пойти тусоваться вместе с ним и с Манькой? Да и потом, разве может он, рокер, завидовать твоей убогой жизни? Ты оброс, словно кит-полосатик ракушками, женой, детьми и бытом. А он в свободном полете отрывается с младыми девами и дешевым спиртным. Романтика!
Отец грустно усмехался. А я, хоть и стеблась над ним, но тоже чувствовала себя неловко. Словно в замочную скважину подглядела какие-то интимные сцены. И ведь даже не по своей воле.
Почему нормальные люди всегда чувствуют себя неловко перед неудачниками? Почему им кажется, что их благополучие — кусок, вырванный изо рта несчастной сиротки? Им неловко напрямую предлагать свою помощь и покровительство, но так же неловко в оных отказать, если у несчастной сиротки открывается недюжинная (Да что там! Просто мертвая!) хватка. А результат — испорченное настроение, без аппетита выпитые напитки и нечувствительно поглощенные яства. Большая часть наслаждений от похода в гости к приятным нам людям погибла безвозвратно. Благо, во второй половине визита мистер Здравый Смысл взял верх над мисс Воплощенное Прекраснодушие и положил ту на обе лопатки, пардон за двусмысленность. Я пришла к выводу, что нет худа без добра: по крайней мере, впредь Папанова не будет втягивать меня в свои аляповатые «спектакли из жизни светской львицы» в качестве аудитории, затаившей дыхание и трепещущей от восторга одновременно.
Так и вышло. Манька теперь обходит меня за три версты. Зато прилепилась, как банный лист к филею, к моей подруге Лерке с филфака. Лерка не любит делать резких движений и ко всему на свете относится философски. Снусмумрик и Снусмумрик. Маньку она не поощряет, но и не гонит. Старается тихонько обходить. Впрочем, у Маньки с подругами всегда напряженка, ее долго никто выносить не может. Есть люди, которые неизбежно превращают положение дел в неприличный анекдот. Вот поэтому-то у Маньки выработалась «внутренне-паразитарная» манера поведения: она не прилипает к коже и не цепляется за корни волос, а проникает непосредственно в мозг и там уже обосновывается со всем возможным удобством. Так что слабые, вялые, с пониженным иммунитетом сдаются и подчиняются ее воле. Философская манера поведения — довольно бесконфликтная. Не предполагает ни активного противодействия, ни неистового сопротивления, ни партизанской войны — ничего. Одно наблюдение вкупе с легким волнением: что-то будет! Естественно, в таких условиях разные Папановы процветают. Доказательств угодно? Вот, пожалуйста!
Сегодня четверг. У нас с Леркой по четвергам занятия оканчиваются в одно и то же время, и мы идем во французскую кондитерскую. Это ритуал. В кафе мы с удовольствием сплетничаем, и, надо признаться, под эклеры и наполеоны хорошо идет! Но теперь с некоторых пор за нами увязывается Маня и своим присутствием отравляет нам общение. Берет экспрессо без сахара и зыркает: на меня — неодобрительно, на Лерку — преданно. И ведь послать эту бездарную, скучную дуру куда подальше — язык не поворачивается. Сегодня мы предприняли обходной маневр, но и это не помогло. Как только мы с Леркой радостные и оживленные после удачного побега, словно парочка Монте-Кристо, грудью рассекающих волну, вступили на знакомую тропу к кондитерской — тут же и нарвались на Маньку. Она нас уже поджидала, сволочь, да еще с та-аким торжествующим видом! Сил не было терпеть ее мерзко ухмыляющуюся рожу. Но мы стерпели.
Итак, мы с Леркой оборвали свой треп и под Манькиным конвоем пошли в кафе. Возникла неловкая затяжная пауза. Чтобы как-то разрядить тягостную атмосферу, я спросила у Мани: «Ну, как там твой Форелин?» Эту фамилию видного представителя семейства лососевых носил бывший Манькин однокашник, поступивший в МГИМО. Внешность у него была невзрачная, но хлопец он был, как говорят на Украине, впертый. Учился, как зверь, и поступил своими силами в престижный вуз, одолев немалый конкурс из блатных и платных представителей. Его-то Маня и определила на роль устроителя своего прекрасного будущего и звала своим потенциальным мужем. Однако, судя по всему, бедолага Форелин не был готов к определенной ему участи — ни морально, ни физически. От Мани он уставал так же быстро, как и все остальные. Их с Манькой отношения определялись двухнедельными циклами. Скажем, в понедельник Манька приезжает мириться: воет, обвиняет, канючит, устраивает сцены, обещает быть паинькой, и Форелин поддается. Во вторник Манька ведет себя тише воды, ниже травы. В среду начинается своеобычное папановское хамство. В четверг Форелин начинает закипать. В пятницу начинаются взаимные разборки. В субботу происходит скандал. В воскресенье они расстаются. Следующую неделю Манька поносит Форелина везде, где можно и нельзя. А в понедельник приезжает мириться. И снова по кругу.
У меня маячила надежда, что если Маня с Форелиным не в контрах, то она быстро смоется к нему выяснять отношения. Но и тут мне не повезло. На этой неделе Манька твердо стояла на тропе войны и сходить с нее не собиралась. В адрес Форелина посыпалась тяжеловесная матерная брань.
И вообще, — вдруг прибавила Маня, — хватит уже про него, урода. Я на этой неделе познакомилась с Ванечкой, потомком дагестанских князей, и мы уезжаем в Америку!
Мы с Леркой с трудом удержались от смеха. Но меня еще и разобрал раж. Черт возьми, если я все это вынуждена терпеть, то неужели я не могу получить ну хотя бы маленькую компенсацию?!
Ой, Мань, — хихикнула я с деланным простодушием, — а как же ты ходишь рядом с таким кривоногим?
