Владимир Леви - Исповедь гипнотезера
Обзор книги Владимир Леви - Исповедь гипнотезера
ЛЕВИ Владимир Львович
"ИСПОВЕДЬ ГИПНОТИЗЕРА"
(в 3-х книгах)
…Перешвыривая прибрежные камушки, набегают волны. Медленно, словно оставляя за собой право еще подумать, отходит плавучий дом. Смотрите, прощайтесь…
Еще различима поседевшая пристань и дорога с провожающими, они уже смотрят в другую сторону: букашечные ребятишки, собачонка, деревья… Виден ветер, один ветер… Отчаливающий корабль Времени…
На день, когда нагрянет испытанье, на час, когда решается судьба, на миг отчаянья, на праздник боли, на участь, если Бога нет, — прими, а если есть и веришь, — не отвергни — на жизнь, в которой нет черновиков, на вдох, на распрямление, на вырост, на право быть собой, на детский смех, на встречу долгожданную, на счастье — прими и сохрани, и передай — на холода, на переход пустыни, на зов бессмертия…
Книга 1. ДОМ ДУШИ
Правило из исключения
КАК СМОТРЕТЬ НА ЧАСЫ
Авторы пишут, чтобы с кем-нибудь познакомиться. Хотя бы с собой.
«..Вы защитите докторскую, получите руководство отделением психбольницы, заведование кафедрой или еще какое-нибудь повышение. Вам дадут писательский билет. Внимание общества довершит свое черное дело, и вы непоправимо изменитесь: несмотря на интерес к человеческой природе, вам будет наплевать на чьи-то болезни… Что вы думаете о моем характере и интеллекте по этому письму?»
Написанное живет жизнью самостоятельной. Как фотография — дверца в другое измерение. Видишь не только себя, но и пространство, в которое заключен, и его движение.
… — Алло. Извините, я вас, кажется, разбудил. Извините, доктор. Я хотел задать только один вопрос…
Звонят рано утром. Встречают и провожают на улице, подходят в кино, в театре, на выставках, в ресторанах, в частных домах, во время прогулок и в местах общего пользования. «Как чудесно, что я вас встретил, вы уж извините, пару вопросов насчет дочки… Ничего-ничего, я подожду…»
Все в порядке, — говоришь ты себе, — все так должно быть. Никто из этих людей не обязан знать, что он не один на свете и что в сутках только 24 часа.
… — Я ждала этого разговора целую вечность, но когда вы взглянули на часы…
Во время приема часы нужно держать перед собой так, чтобы взгляд мог упасть на них незаметно.
С некоторых пор, выходя из дома, ежедневно вынимаешь из почтового ящика толстую пачку писем и прочитываешь, что успеваешь, в метро, автобусе или в такси. Кладешь на стол, в надежде между приемами и сеансами успеть пробежать еще пару строчек, а может быть, исхитриться что-то и черкнуть. В перерыве, за чашкой чаю — еще, по дороге домой — еще. Письма постепенно заселяют твой дом…
«…Сейчас я, кажется, разобралась во всех тонкостях человеческих взаимоотношений. Но мне все так же хочется повеситься».
«…В первом письме я просил вас помочь мне подойти к психологии. Теперь я хочу попросить вас о другом, Владимир Львович. Помогите мне написать диплом».
«…На портфеле я написал: «Чем хуже — тем лучше!» Со всеми учителями перессорился».
Читать письма — почти то же самое, что вести психотерапевтический прием, где человека необходимо слушать. Люди — это те же книги, говорю я себе, но читать их труднее — не захлопнешь, если не нравятся.
«…Как не допустить ошибок при подборе кадров? Принимаю — кажется, нормальный человек. Через два-три месяца выясняется — принял шизофреника. А если их четыре-пять, а то и более?..»
«…Конфликтная ситуация является для меня высоко поднятым бревном. Самостоятельно снизить это бревно не удается».
«..Вот уже несколько лет я неудержимо хочу обладать гипнозом».
«…Теперь за дело. Значит, так. Как бы ни было трудно и неприятно, на танцы — только трезвым».
Пять раз в жизни я писал письма авторам, поразившим меня своим талантом и человечностью. Преисполненный благодарностью, просил о немногом: дочитать мое письмо до конца, если можно, ответить хоть парой слов…
Из этих писем четыре осталось без ответа. Осведомившись по случаю о судьбе одного, узнал, что оно полетело в мусорную корзину нераспечатанным. Было очень обидно. Лишь много лет спустя выяснилось, что любимый мой автор не вскрывал писем от читателей принципиально. Они мешали ему работать. Человек огненный, безмерно отзывчивый, он себя знал: развернешь — пиши пропало, подставишься любой отраве, начнешь отвечать, не на бумаге, так мысленно. Делать что-либо, экономя себя, он не умел. Надо было дописать задуманное, он догорал…
На одно получил ответ. С любезностью, сдобренной ошибками правописания, мой кумир благодарил меня за понимание его исключительной занятости и подтверждал, что на все вопросы, мною задаваемые и сверх того, можно найти исчерпывающие ответы в его сочинениях. Неприличная описка, размашистый автограф.
Узнал позже — в доме у него нечто вроде филиала психолечебницы. Тяжелобольная жена, двое дефективных детей.
Еще одно письмо к знаменитости переписывал не единожды, присовокупляя новорожденную поэму (адресат — прекрасный поэт); перечитывал, устыжался, рвал на клочки, писал снова. Вышло, наконец, так гениально, что об отправлении не могло быть и речи. Не помышлял тогда, что через несколько лет у нас состоится встреча по его надобности. Совсем другой человек оказался передо мной, не похожий на того, которого я так обожал, принимая его и его писания за одно. Не хуже, не лучше, просто иной.
Я уже начинал догадываться, что это закономерность.
«…Мне кажется, психопатия не болезнь, а неосознанная специальность».
«…Сейчас много говорят о женственности. Но как этого добиться? У меня в городе нет знакомых женщин, не с кого брать пример. Поэтому я вынуждена обратиться к вам».
«…В своих книгах вы дали много советов краснеющим. А что делать бледнеющим?»
За не очень еще долгую свою жизнь автор успел надавать столько советов и краснеющим, и бледнеющим, что если бы он сумел выполнить хоть тысячную долю из них сам, он давно бы стал совершенством и не имел нужды писать книги.
«…Но в вашей книге разобраться я не смогла, тем более что она была у меня в руках только один день и 56 страниц кем-то выдрано… Совершенно не владею собой, совсем одинока… А тут еще эта проклятая щитовидная железа… Вам пишут, наверное, очень многие, но поймите — мне не к кому больше обратиться…»
«…И еще расскажите мне про гипноз, про систему йогов, про борьбу самбо и каратэ. Я буду очень ждать».
«..B редакции мне ваш адрес не дали, в связи с чем произошел очередной сердечный приступ. Как же добиться вашего приема? Я приезжий, в Москве у меня много родственников, все больные и занятые…»
«..Два года назад вы любезно разрешили мне написать вам о своей жизни. Все это время ежедневно стучала на машинке, сегодня закончила, ровно на пятисотой странице. Правда, за это время случилось много других событий, так что придется, наверное, писать продолжение. Сообщите, пожалуйста, когда и где…»
«Лечу к вам из далекого Забайкалья. Не будете ли вы так любезны заблаговременно заказать мне номер в гостинице, чтобы мне не пришлось затруднять вас ночевкой…»
«…Вы моя последняя надежда. Если вы мне не поможете…»
Надежда не бывает последней. Но существует закон Неучтенных Последствий, он же принцип джинна, выпущенного из бутылки. Счастье кузнеца, который сам же его кует. Каждому, кто живет и действует, знакомо напряженное положение, выражаемое формулой: «За что боролись, на то и напоролись».
Если через месяц не придет ответа, тот шестиклассник будет считать, что я его предал.
ЦВЕТОК ЧЕЛОВЕКОВЕДЕНИЯ
Потребность писать можно отнести к более древней потребности — говорить.
Пишущий обращается к Невидимке.
В 7 лет я написал первый рассказ — про охоту на леопарда; придумал себе заодно и брата, которого не хватало. До сих пор считаю этот рассказ самым удачным своим произведением.
Писал книги во время ночных дежурств, в промежутках между обходами, вызовами, урывками сна, партиями в шахматы и всем прочим, чем занимаются врачи и не врачи…
Мне возвращали рукописи с терпеливыми увещеваниями, что не надо смешивать мозг с политической географией («Страна памяти», «Королевство эмоций», «Государство потребностей»), не стоит также описывать работу души в стихах.
… Что ж, коли так, перепиши, редактор, мозги мои перепаши, как трактор, у каждой буквы выверни карман.
А я за это дело, по знакомству, на высший суд отдам тебя потомству, я памятлив, как всякий графоман…
Варианты, написанные уже без надежды и в страшной спешке, вдруг нравились. В сигнальных экземплярах обнаруживалась масса нелепостей, пошлостей — полный букет авторской непригодности для жизни на этом свете.
