Нехама Мильсон - Путешествие по Я-Мирам
– Послушай-ка, я подарю тебе вот эту невидимую мантилью! Если ты наденешь ее, она защитит тебя от всех невзгод. Она пропускает только лучи любви, а злость, грубость, недовольство впитывает и преобразует в обычное тепло. Теперь, ты всегда будешь защищена!
Девочка счастливо засмеялась, надела мантильку и в прискок выбежала из кафе. Света задумалась на минуту, закрыла руками глаза, и проснулась на своей кровати. Было раннее утро.
Она подошла к зеркалу, на месте ее вчерашнего послания, красовался лукавый смайлик. Она обескуражено облокотилась на тумбочку, и почувствовала что-то мягкое под рукой. Это была невидимая мантилья. Она посмотрела в зеркало, и ей показалось, что у ее отражения глаза девчонки из кафе.
– Значит все в порядке? Ты выросла? Мантилька тебе больше не нужна?
В прихожей зазвонил телефон. Света вдруг, неожиданно для себя самой легко выбежала из комнаты. Подскочила к телефону, подняла трубку. Мамин голос был непривычно мягок:
– Как спала, доча? Ты будешь у нас сегодня? Мне нужно с тобой пошептаться, посоветоваться.
Света от растерянности, чуть не упала, но крепкие, здоровые ноги удержали.
– Я приду, мама…
Света стояла в прихожей, и очумело смотрела на свои пустые руки, ощущая в них мягкую тяжесть защитной мантильки. Значит, получается, что, подарив своему второму Я защиту, она изменила свое прошлое? Теперь оказывается, что она выросла совсем другим человеком. Уверенной в себе, защищенной, здоровой. Но что случилось с мамой? Внутренний голос, удивительно похожий на голос девочки, только несколько повзрослевший ответил «ты всегда считала себя достойной ругани и наказаний, ты подставляла под недовольство тобой свои самые слабые и не защищенные места, когда у меня появилась защитная мантилька, я перестала страдать от наказаний, стала увереннее в себе, перестала бояться. А еще мантилья выделяла так много тепла, что со временем, я научилась делиться им с окружающими. И вот чудо, они стали добрее ко мне»
«Что же мне делать теперь с этой чудо мантилькой?», задумалась Светлана, и, в этот самый момент, из комнаты вышел сын. Уже с утра у него плохое настроение, смотрит изподлобья, готовый к защите… К защите от кого? И тут Свету бросило в жар. Она увидела в глазах своего сына тоже грустное выражение, которое поразило ее у девочки в кафе.
– Сынок, – сказала она, – у меня есть для тебя подарок. Вот волшебная мантилья….
Исповедь волчицы
Ну, хорошо, хорошо. Содрали шкуру, заставили ходить на двух ногах, да ни как-нибудь, а на каблуках.… Приучили прятать зубы за любезной улыбкой, убедили бросать детенышей на целый день в чужой норе и бегать на охоту, тьфу ты, на работу…. Обрызгали духами и запретили перекидываться. Ну и что теперь? Может, вы ждете, что я полюблю ЭТУ жизнь? Забуду счастье вседозволенности, когда зубы становятся длиннее, когти острее, а чувствительная, нежная кожа покрывается жесткой шерстью? Перестану мечтать о скорости близкой к полету, когда бежишь по заснеженному полю, ветер свистит и воет от зависти, и ты свободна! Не буду просыпаться по ночам от вкуса вражьей крови на губах? Чего еще вы ждете от волчицы? Чтобы я не убегала всякий раз в лес, тоскливым воем оплакивая свою свободу? Чтобы не выла на полную луну, изнемогая от ноющей боли в набухших от вырванных клыков деснах, от раздирающей сердце тоски по ночной степи? Чтобы в ответ на обиду подставляла вторую щеку? Что еще? Валяйте, излагайте, я все сделаю. Я ведь ваша «ручная волчица». Я не кусаю гладящую руку, я позволяю фамильярно трепать меня по холке, греть об меня ноги, запрягать меня в санки, я даю вам трогать моих щенят, я не перегрызла лапу, когда на нее надели элегантные браслеты. Я взрываюсь диким рыком внутри, когда вы трепете меня по щеке, но только улыбаюсь глупой, неуверенной улыбкой, застывающей на лице за миг до перекида в оскал. Лишь за миг один, но улыбка застывает… и только самые проницательные из вас иногда вздрагивают, угадав, что там… под этой улыбкой. Только самые чувствительные догадываются не сближаться, не связываться.… Но есть еще те, редкие, не от мира сего… которых я чутьем, наитием, не задумываясь, инстинктом своим волчьим приняла в свою стаю. И, скажу я вам прямо, не уверена, что они приносят меньше боли, чем те – чужие. Ведь эти – свои, они же тоже люди! Только люди. Что они знают о волчьей любви, о преданности волчьей, о том, что в норе тепло только друг от друга, а один – замерзнешь и околеешь в первую же морозную ночь? О том, что всякое живое существо – враг, пока не стало членом твоей стаи. А когда стая, то чувствуешь все… мысли, радость, боль, озноб и жар. И болит у тебя его рана, и горит его желание? Что знают об этом люди? Те, чужие, не понимают, что они – враги, и лезут дружить, не ощущают опасности, не слышат щелкающих над ухом зубов. Эти, свои, не нуждаются в моей близости и прекрасно обходятся без моего шестого чувства.… Ну, зачем???? Скажите, зачем вам понадобился этот дурацкий эксперимент??? Что у вас людей мало? Что комнатные болонки перевелись? Ну, зачем вам волчица? Отпустите вы меня!! Отпустите! А я обещаю, никогда не заходить в ваши города, не трогать ваших детей, не рвать ваших собак. И сама не приближусь и детям своим закажу…, только отпустите!
Стучат…. Да, да, конечно, можно, ко мне всегда можно. Заходите, я вам рада (вот в эту венку на горле клыком… и резко рвануть голову назад…). Помощь…, да конечно, какие проблемы, нет, ничего, что ночь, нет, конечно, не мешаете, ну что вы, совсем не хотела побыть одна…
В храме
Старшая, я снова пришла к тебе. Я много лет не была здесь. В этом месте, что мы выбрали с тобой для наших встреч. Место из детства, и никогда не существующее в реальности, встреченное потом, через много лет в Иудейском лесу. Я пришла к тебе Старшая моя, потому, что боль так сильна, что без Проводника, не справиться мне с нею. Я пришла к тебе, Старшая моя, потому, что некуда больше идти.
Как хорошо, как покойно мне очутиться снова на этом лугу, рядом с ручьем, пресеченным порожком. В детстве я считала, что так выглядят водопады. И сколько бы водопадов в жизни я не встретила позже, этот порожек от силы 20 сантиметров в высоту самый мощный в моем мире водопад. Как покойно сесть у твоих ног, Старшая, отдаться теплым, любящим рукам. Ты расчесываешь мои волосы, ты всегда начинаешь с этого, расчесываешь длинные рыжие мои локоны и напеваешь, ту самую песнь, которая бьется неизливаемой болью в груди, расчесываешь – гладишь мои волосы, и из рук твоих течет спокойствие и любовь. Заплетаешь тяжелый каскад в косу, длинную, тяжкую. Оплетаешь косу вокруг моей головы в корону, и впрямь, царицей становлюсь я в твоих всезнающих руках. Никогда не было здесь этого трона, для кого он? Нет… нет не мне сидеть на троне в твоем присутствии, Старшая. Я – царица? Мой трон…. А что это за шар? О нет! Я не смею вглядеться в него, не хочу видеть той правды. Да и шар темен, не прозрачен, щадит меня, ничего не показывает. Нет, не протягивай мне царского кубка с гранатным вином, оно вольет мне в сердце правду, что пугает мою душу. Но не ослушаться мне воли древней Знающей. Выпиваю вино, возвращаю кубок. Шар светлеет. Нет, не досветла, лишь чуть-чуть, чтобы разглядеть холодную северную ночь внутри.
Я стою средь снежной, вьюжной долины. Темно, ветрено и страшно мне, не тьмы ночи я боюсь, а той тьмы, что хоронится в сердце моем, не дает ему согреться и в теплом доме у полыхающей печи. Кто я? Секунду кажется, что человек в охотничьем зимнем снаряжении, даже лицо широкоскулое, с прищуром, успеваю я разглядеть, за миг до того, как вытягивается оно в волчий оскал, и деревья вокруг становятся выше. Устремляется еле видная луна ввысь. Да нет, это я спускаюсь на четыре лапы, понимаю морду к небу, вою на тень луны, и вой мой превращается в плачь, и по лицу, устремленному вверх, текут слезы. Волк убегает. Это не бег – полет свободного зверя, когда ветер поет песнь воли, и грудь наполняется воздухом дополна, и с воздухом вдыхаешь радость жизни. О нет! Это бег ужаса. Страха наполняющего каждый волос, каждую кость, страх заставляющий бежать, не оглядываясь на красные флажки, бежать, не задумываясь, в какую сеть попаду. Охотник уже поднял ружье, не опытный охотник, или просто левша? Приклад в левое плечо. Глаза в глаза. И вижу я, что глаза живые, родные, знакомые до крика, мои глаза, наполненные моим страхом, да поздно! Курок нажат пуля летит так медленно, что я успеваю прокричать : «ну что же ты стоишь, не жди, беги». Но волк смотрит мне в глаза обреченно, и ждет, ждет мучительно пули-избавительницы. Нет сил больше бежать, нет сил бояться, так лучше, спасибо.
Боль пронизывает одновременно, пуля пробивает грудь волка под левой ключицей, и дыхание перехватывает от боли, прикладом в плечо и в грудь. И крик раздирает горло, охотник кричит, мечется головой от боли в груди и от разлуки с убитым зверем, воет зверь, умирая, прощается с собой, убийцей. Мечется охотник, срывает шапку, развеваются на ветру рыжие локоны, кричит женщина, воет волчица, крутит ветер, темна ночь.
