Эдвард де Боно - Искусство думать. Латеральное мышление как способ решения сложных задач
Тот же самый принцип использовал Гудини в аттракционе с распиливанием женщины. Женщина помещалась в деревянный ящик, который приподнимался над ареной так, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти из него. Гудини открывал один конец ящика и показывал публике голову женщины, затем второй – и показывал ноги. После этого ящик распиливался пополам, однако женщина оставалась целой и невредимой. Вертикально мыслящие люди были озадачены, поскольку ясно видели, что ящик никто не покидал и на всем протяжении номера в нем находилась одна и та же женщина. На самом же деле основная часть фокуса выполнялась до того, как ящик отрывался от арены, – то есть еще до того, как вертикально мыслящие люди начинали думать. Ящик устанавливался точно над люком в полу арены, и, как только публика, осмотрев ящик, убеждалась, что он пустой, другая женщина тайно от публики залезала в него снизу через люк. Голова и ноги, которые Гудини показывал зрителям после того, как ящик подвешивался над полом, принадлежали двум разным женщинам, между которыми и проходила пила во время исполнения номера.
Еще в одном сценическом трюке Гудини четыре индуса в высоких тюрбанах выносили на арену женщину, полулежавшую на ровной стеклянной доске. Носильщики поддерживали доску с четырех углов. Затем Гудини набрасывал на женщину большое покрывало, а через несколько мгновений, когда покрывало сдергивалось, женщины на доске уже не было. Секрет этого фокуса заключался в следующем: один из четырех индусов-носильщиков, вопреки восприятию, был просто полым манекеном, в который женщина пряталась, пока находилась под покрывалом, и внутри которого покидала арену.
Эти фокусы выглядят очевидными, когда знаешь объяснение, но в свое время они производили на зрителей сильное впечатление, особенно когда сопровождались магическими заклинаниями иллюзиониста, направлявшего публику по наиболее высоковероятностному пути мышления, по которому она охотно следовала. Чтобы понять, что происходит на самом деле, нужно было свернуть с торной дороги высокой вероятности и отправиться по менее вероятному пути. Если вы пропустили этот поворот, вернуться назад с помощью вертикального мышления не выйдет.
Фокусник создает совершенно искусственную ситуацию, однако она отчетливо показывает, как легко обмануть зрителя, который пользуется только высоковероятностным, или вертикальным, мышлением. Мошенники, торговцы, политиканы и профессиональные переговорщики всех мастей остались бы не у дел, если бы вертикальное мышление не было для человеческого разума естественнее латерального. Их успех определяется тем, насколько умело они направляют других по высоковероятностному пути мышления в соответствии со своими намерениями. Подчеркивая те или иные особенности ситуации, они могут создать высоковероятностный путь там, где его прежде не было и в помине. (В этом контексте нет смысла определять высоковероятностный путь мышления как путь, которого придерживается большинство людей, ибо такое определение было бы тавтологией. Высоковероятностный путь мышления определяется на функциональном, неврологическом уровне как заметная предпочтительность одного из путей мышления, порожденная узнаванием и скорректированная актуальной мотивацией.) Прежний опыт легко изменить не получится, а вот умелое управление мотивацией позволяет весьма эффективно влиять на вероятности.
Лица, наиболее естественно использующие латеральное мышление в своей работе, – это журналисты и рекламные агенты, которые развивают в себе способность видеть ситуацию с разных точек зрения. К самым непреклонным вертикальным мыслителям относятся юристы, врачи и в некоторой степени бизнесмены – то есть все те, кто предпочитает иметь дело с устойчивыми, четко определенными ситуациями, ибо только в этом случае они могут с пользой для дела использовать свой опыт и технические знания.
А в какую категорию попадает художник? Разве не он выступает главным носителем латерального мышления в своих поисках новых ракурсов, в стремлении разрушить отжившие условности восприятия? Может показаться, что в мире искусства латеральное мышление прекрасно существовало все это время под более возвышающим названием «творческое мышление». Художник открыт новым идеям, веяниям и случайностям. Он стремится развить в себе крайнюю чувствительность и эксцентричность, избежать укоренившихся взглядов на вещи, нередко намеренно доводя себя до безрассудства. Психоделический культ – это сознательная попытка усилить остроту восприятия, чтобы отыскать более глубокий взгляд на вещи. Не это ли составляет самую суть латерального мышления?
Беда с творческим мышлением художника состоит в том, что слишком легко остановиться на полпути. У менее талантливых, по сути, нет иного выхода. В искусстве отход от старых идей становится самоценностью. Оригинальность – вот к чему стремится искусство. Здесь всегда живо желание преодолеть рамки укоренившегося порядка вещей и выйти в безграничный океан возможностей хаоса, но слишком часто это преодоление уже само по себе рассматривается как достижение, тогда как в действительности оно лишь первый шаг на пути к подлинному достижению. Истинная цель латерального мышления состоит не в блуждании по бесформенному хаосу, а в извлечении из него плодотворной новой идеи. Эта новая идея, скорее всего, должна обладать классической простотой формы; ей, вероятно, будет присуща упорядоченность, весьма далекая от бесформенности хаоса, давшего ей жизнь.
Идеал, которого стремится достичь латеральное мышление, – это простота крайней утонченности, простота идеи, весьма эффективной в действии и предельно простой по форме. Эта простота богатства, а не скудости, простота наполненности, а не пустоты.
В искусстве же, где объективной конечной цели нет, слишком легко достичь стадии хаоса и на этом остановиться. Изобретатель, работающий над созданием неработоспособных механизмов, не может рассчитывать на доверие, поскольку не добился реальных результатов. Но как художнику определить ту грань, за которой заканчиваются блуждания в безграничности свободной формы и возникает действенный новый синтез художественной формы и реального содержания? Объективного критерия в этом случае не существует, а опираться на субъективные оценки сложно, ибо они исходят либо от тех, кто не способен отбросить прежние представления, либо от тех, кто расценивает сам отход от старого как окончание пути.
В такой ситуации неизбежно должна процветать причудливость ради причудливости. Гротеск и эксцентричность – самые элементарные и доступные формы новизны. Однако подлинно новая идея никогда не выглядит причудливой, поскольку ей присущи независимость и завершенность. Причудливые идеи не представляют собой ничего нового, они являются просто искажением старых. Намеренное искажение старой идеи – это прием, который позволяет получить новую идею и который мы описали выше, но это всего-навсего прием, а не само достижение. Первые автомобили позаимствовали конструкцию кузова у кареты, слегка видоизменив ее, и радикально новая конструкция не появилась и по сей день. Искажения такого рода вполне оправданны, ибо есть надежда, что со временем они приведут к новой идее, но совсем другое дело, когда на роль новых идей претендуют сами искажения.
Камешек, брошенный в один из цилиндров прекрасно работающего автомобильного двигателя, породит загадочные и чрезвычайно оригинальные звуки, но отнестись к этим звукам можно очень по-разному. Кто-то будет стоять рядом, восхищаясь этими замечательными звуками разрушения, а кто-то использует их как стимул, помогающий создать новые идеи. Это могут быть идеи, связанные с изменением конструкции двигателя (к примеру, двигатель без цилиндров) либо с самим новым звуком и т. п. И не вина художника, что в мире искусства первый тип склада ума нередко по ошибке принимают за второй. Подлинно творческое мышление может быть особой разновидностью латерального мышления, требующей высокой одаренности, но эту разновидность следует отличать от поддельного творческого мышления.
В определенном смысле наука является высшей формой искусства, поскольку красота новой идеи здесь перестает быть вопросом вкуса или моды. И хотя науке явно недостает эмоциональной насыщенности и всеобщей притягательности, зато ей присуща внутренняя строгость. Различие между требованиями искусства и науки особенно наглядно представлено в творчестве Леонардо да Винчи. С тем, что искусство Леонардо прекрасно, вряд ли кто-то станет спорить. Однако и его научные идеи подчас демонстрировали только красоту художественного характера. В своих набросках летательного аппарата Леонардо больше внимания уделил оформлению приспособлений, которые помогают воздухоплавателям сойти на землю, чем собственно летательной способности аппарата. Великого художника больше занимала завершенность того, что могли оценить другие, нежели реализуемость того, что мог понять только посвященный.
