Ирвин Ялом - Палач любви и другие психотерапевтические истории
После ухода Гарри я сидел усталый, разбитый и злой. Боже, ну и парочка! Избавь меня от них обоих! Какая ирония во всем этом. Старый кретин хочет вернуть «свою прежнюю Тельму». Неужели он так «много отсутствовал», что даже не заметил, что у него никогда не было «прежней Тельмы»? Прежняя Тельма вообще не появлялась дома: последние восемь лет она провела, на девяносто процентов погрузившись в фантазии о любви, которой никогда не было. Гарри не меньше, чем Тельма, жаждал погрузиться в иллюзию. Сервантес спрашивал: «Что предпочесть: мудрость безумия или тупость здравого смысла?» Что касается Тельмы и Гарри, было ясно, какой выбор они сделали.
Но обвинения в адрес Тельмы и Гарри и жалобы на слабость человеческого духа – этого хилого призрака, неспособного жить без иллюзий, волшебства, самообмана и несбыточных мечтаний, – были мне плохим утешением. Настало время взглянуть правде в глаза: в данном случае я невероятно облажался и не должен сваливать вину ни на пациентку, ни на ее мужа, ни на человеческую природу.
Несколько дней я провел в самообвинении и волнениях о Тельме. Вначале меня беспокоила мысль о ее возможном самоубийстве, но в конце концов я успокоил себя тем, что ее гнев слишком явно проявляется и направлен вовне, что вряд ли она повернет его против себя.
Чтобы справиться с самообвинением, я попытался убедить себя, что применял верную терапевтическую стратегию: Тельма действительно находилась в крайне тяжелом состоянии, когда обратилась ко мне, и было совершенно необходимо сделать что-то. Хотя она и теперь не в лучшей форме, вряд ли ее состояние хуже, чем вначале. Кто знает, может быть, ей даже лучше, может быть, мне удалось разрушить ее иллюзии, и ей необходимо побыть в одиночестве, чтобы залечить свои раны до того, как продолжать какую-либо терапию? Я попробовал применить более консервативный подход в течение четырех месяцев и был вынужден прибегнуть к радикальному вмешательству только тогда, когда стало очевидно, что другого выхода нет.
Но все это был самообман. Я знал, что у меня есть веская причина чувствовать себя виноватым. Я опять стал жертвой самонадеянной уверенности, что могу вылечить любого. Сбитый с толку своей гордыней и любопытством, я с самого начала упустил из виду двадцатилетнее доказательство того, что Тельма – не лучший кандидат для психотерапии, и подверг ее болезненной конфронтации, которая, если рассуждать здраво, имела мало шансов на успех. Я разрушил защиты, а взамен ничего не построил.
Возможно, Тельма была права, защищаясь от меня. Возможно, она была права, когда говорила, что «еще одна доза лекарства убьет пациента». В общем, я заслужил критику Тельмы и Гарри. К тому же я поставил себя в неловкое положение и в профессиональном плане. Описывая этот случай на обучающем семинаре пару недель назад, я вызвал большой интерес. Теперь я сжимался от мысли о том, как коллеги и студенты в ближайшие недели будут просить: «Расскажите дальше. Как развивались события?»
Как я и подозревал, Тельма не явилась в назначенный час через три недели. Я позвонил ей, и у нас состоялся короткий, но примечательный разговор. Хотя она была непреклонна в своем решении навсегда оставить роль пациентки, я ощутил в ее голосе гораздо меньше враждебности. Она не просто против терапии, поделилась Тельма, просто терапия ей больше не нужна: она чувствует себя намного лучше, безусловно, гораздо лучше, чем три недели назад! Вчерашняя встреча с Мэтью, – беспечно произнесла она, – невероятно помогла!
– Что? С Мэтью? Как это произошло? – воскликнул я.
– О, мы с ним прекрасно поболтали за кофе. Мы договорились встречаться и беседовать друг с другом примерно раз в месяц.
Я сгорал от любопытства и стал ее расспрашивать. Сначала она отвечала так, что лишь разжигала мой интерес: «Я же все время твердила вам, что именно это мне и требуется». Во-вторых, она просто дала мне понять, что я больше не вправе интересоваться ее личной жизнью. В конце концов я понял, что больше я ничего не узнаю, и попрощался. Я произнес обычные ритуальные фразы о том, что если она когда-нибудь передумает, то я к ее услугам. Но, очевидно, у нее больше никогда не возникало желания лечиться, и больше она никогда не давала о себе знать.
Шесть месяцев спустя исследовательская группа провела с Тельмой интервью и повторное тестирование. Когда окончательный отчет об исследовании был готов, я заглянул в описание случая Тельмы Хилтон.
Резюме: Т.Х., 70-летняя замужняя белая женщина, в результате пятимесячного курса терапии с периодичностью один раз в неделю существенно улучшила свое состояние. Фактически из двадцати восьми пожилых испытуемых, занятых в исследовании, она достигла наилучшего результата.
Ее депрессия существенно снизилась. Суицидальные наклонности, чрезвычайно сильные вначале, уменьшились настолько, что ее можно исключить из группы риска. Наблюдается улучшение самооценки и соответствующее снижение нескольких других показателей: тревожности, ипохондрии, психотизма и обсессивности.
Исследовательской группе не удалось точно установить, какого рода терапия дала столь впечатляющие результаты, потому что пациентка по непонятным причинам отказалась сообщить что-либо о подробностях терапии. Очевидно, терапевт с успехом реализовал план прагматической симптоматической терапии, направленной скорее на облегчение текущего состояния, нежели на глубокое понимание или личностные изменения.
Кроме того, был эффективно применен системный подход: к терапевтическому процессу привлекались муж пациентки и ее старый друг, с которым она долгое время не виделась.
Крепкая штука! Как бы то ни было, я нашел в ней мало утешения.
Глава 2
«Если бы насилие было разрешено…»
– Ваш пациент – тупая скотина, я ему так и сказала на прошлой группе, именно этими словами. – Сара, молодой психиатр-стажер, сделала паузу и свирепо посмотрела на меня, ожидая критики.
Очевидно, произошло нечто необычное. Не каждый день ко мне в кабинет является практикантка и без тени расстройства сообщает – более того, она выглядела гордой и вызывающей, – что оскорбила одного из моих пациентов. Тем более пациента с раком на поздней стадии.
– Сара, не могли бы вы сесть и рассказать мне об этом? У меня есть несколько минут до прихода следующего пациента.
Стараясь сохранять самообладание, Сара начала:
– Карлос – самый грубый, самый гадкий человек, какого я когда-либо встречала!
– Ну вы знаете, что моим любимцем он тоже не является. Я предупреждал вас об этом, когда направлял его к вам. – Я занимался индивидуальным лечением Карлоса около шести месяцев и несколько недель назад направил его к Саре в ее терапевтическую группу. – Но продолжайте. Простите, что перебил.
– Ну, понимаете, он совершенно омерзителен – обнюхивает женщин, как будто он кобель, а они – течные суки, и игнорирует все остальное, что происходит в группе. Вчера вечером Марта, очень хрупкая молодая женщина с пограничным расстройством личности, которая почти все время молчит, начала рассказывать о том, как ее в прошлом году изнасиловали. Я не думаю, что она раньше делилась этим с кем-либо, во всяком случае – не с группой. Она была так испугана, так горько рыдала, так страдала, рассказывая об этом, – все это было невероятно тяжело. Все старались помочь ей говорить, и уж не знаю, правильно или нет, но я решила, что Марте поможет, если я расскажу, что меня тоже изнасиловали три года назад…
– Я не знал этого, Сара.
– И никто не знал!
Сара остановилась и вытерла глаза. Я видел, что ей трудно говорить мне об этом, но не знал, что ранило ее больше: рассказ об изнасиловании или о том, как она излишне открылась перед группой. (То, что я был ее инструктором по групповой терапии, должно было еще больше все усложнять для нее.) Или ее больше всего мучило то, что ей еще предстояло мне рассказать? Я решил оставаться нейтральным.
– А потом?
– Ну а потом в игру вступил ваш Карлос.
«Мой Карлос? Что за нелепость!» – подумал я. Как будто он мой ребенок и я несу за него ответственность. (Однако это правда, что я уговорил Сару взять его: она с сомнением отнеслась к включению ракового больного в свою группу. Но правдой было и то, что ее группа уменьшилась до пяти человек, и ей нужны были новые пациенты.) Я никогда не видел Сару столь непоследовательной и столь вызывающей. Я боялся, что потом ей будет неловко, и не хотел усугублять это своей критикой.
– Что он сделал?
– Он задавал Марте много фактических вопросов – когда, где, кто, что. Вначале это помогло ей говорить, но когда я начала рассказывать о том, что произошло со мной, он забыл о Марте и переключился на меня. Затем он начал расспрашивать нас обеих о более интимных подробностях. Разорвал ли насильник нашу одежду? Эякулировал ли он в нас? Был ли момент, когда это начало нам нравиться? Все это произошло так незаметно, что группа не сразу сообразила, что он просто балдеет от этого. Ему было наплевать и на Марту, и на меня, он просто получал сексуальное удовольствие. Я знаю, что должна испытывать к нему больше сочувствия – но он такая мразь!
