Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков
Ресторан «Мавритания» в Петровском парке имел не только зеркала, ковры, пальмы и окна, затянутые красными занавесками. Поражали воображение огромная кухня, выложенная фарфоровыми плитами, столы, покрытые мраморными досками, и ледник, в котором хранилось до двух тысяч возов льда! Ресторан стоял в саду. К зданию его примыкали крытая, держащаяся на металлических колоннах галерея, рассчитанная на 200 человек, большая ротонда в мавританском стиле, роскошно отделанная, с камином, а также русская изба, за которой начинался так называемый «Международный проспект», а проще говоря, широкая аллея. По обеим сторонам её располагались павильоны и беседки большей частью с балконами в японском, турецком, французском, египетском, индийском и итальянском стилях…
В ресторанах «Яр», «Золотой якорь» были выстроены сценки с декорациями и на них давались представления шансонеток, выступали куплетисты, цыгане. Денег за представления с публики не требовали, поскольку стоимость их входила в стоимость блюд и напитков (как тогда говорили, «с пробки», имея в виду пробки бутылочные).
«Золотой якорь» за творившийся в нём разврат прозвали «Содомом и Гоморрой». Там, что называется, прожигали жизнь под надрывное пение таких романсов, как «Тройки и пары. Звуки гитары» или «Зацелуй меня до смерти, мне и смерть тогда мила». Имелось там несколько комнаток почище (их ещё называли «покойчики», поскольку там было спокойнее: посторонних глаз меньше). Там подавали «лянсин», портвейн, портер, ветчину и шампанское завода Ланина. Это для «заканителенных» купеческих сынков низкого разбора, для запустившего в хозяйский карман лапу приказчика, для вора-аристократа, ведущего родословную от дворецкого богатого барина или от буфетчика большого трактира.
Вообще «Золотой якорь» и особенно «Яр» были не дешёвыми ресторанами. В «Яре» десяток не совсем свежих устриц стоил 4 рубля, в то время как в других ресторанах — 2 рубля 50 копеек И так во всём: за тарелку рассольника из печени в «Яре» надо было заплатить вместо одного — 2 рубля, за утку с капустой вместо 1 рубля 50 копеек — 2 рубля 50 копеек, за соус с трюфелем вместо четырёх — 6 рублей. Зато совсем рядом с рестораном имелись флигели с меблированными кабинетами, в которых жили женщины.
Среди артистов, выступавших на ярской эстраде, пресса отмечала лирическую певицу Фарнез, исполнительницу тирольских песен Рейваль, дрессированных собачек дуэта Ганновер, квинтет мандолинистов, а также малороссийский хор, дававший в красивых декорациях отрывки из «хохлацких оперетт». Ну и, конечно, не мыслим был «Яр» без цыган, впрочем, не только он. Знаменитые хоры Григория и Фёдора Соколовых, П. Денисьева, И. Миронова, Н. и М. Шишкиных славились на всю Россию. Казалось бы, цыганская песня была для нас непременной спутницей сумасшедшего разгула, однако это было не совсем так, вернее, совсем не так Едва она раздавалась, как у сидевших за столиками замирала душа и утихал пьяный разгул, всё внимание, все струны души человеческой настраивались на её сладостные и мучительные звуки. Азарт и буйство сменялись душевным настроением. Песня говорила людям о любви, о счастье, об измене, о ревности, об угасающей молодости, о потерянных днях. К тому же сама мелодия, манера исполнения и без слов вносили в душу надрыв и погружали человека в сладостное состояние, возвышавшее душу. Это состояние давало ему возможность почувствовать, что он лучше, чем на самом деле.
Пользовались известностью в Москве и такие заведения, как рестораны «Медведь» и «Фоли-Бержер» на Тверской, трактир «Царское Село» на Цветном бульваре и «Англия» на Покровке. На Большой Дмитровке, в доме 17 ближе к революции 1917 года появились таверна «Заверни» и ресторан «Континенталь» — бывший «Максим» в доме 5 на Театральной площади (здание не сохранилось). «Континенталь» был дешёвым рестораном. В нём рюмка водки стоила пятачок (в «Яре» стакан сельтерской стоил 10 копеек), столько же стоили бутерброды и пирожки, а позавтракать можно было и за 30 копеек На Театральной площади был ещё один дешёвый ресторан, в доме Шелапутина, назывался он «Баллод». Кормили в нём просто, но сытно. При входе можно было прочитать такое объявление: «Сегодня щи солдатские с гречневой кашей. Завтра борщ малороссийский».
В ресторане сада «Эрмитаж» Лентовского воображение посетителей поражали заковыристые иностранные названия. Подавали там «крем из перепелов», «прентаньер барятинский», «долгоруковские стружки шассерт», «тилебал со сморчками», «волованы годар», «лонж из телятины монгла», «сорбет а-ля Рояль», жаркое — цыплята с рябчиками и пр.
В Кузнецком переулке (так называли часть Кузнецкого Моста, от Петровки до Большой Дмитровки) находился ресторан «Ливорно», а в Рахмановском переулке — ресторан «Палермо». В 1895 году открылся «Новый Эрмитаж» в Каретном Ряду. Электричество, бассейн со статуей и фонтаном, веранда с буфетом людям нравились, а севрюга со снетками, полная тарелка мелко нарубленных грибов («грибная икра») с зелёным луком или «отец с сыном» — холодный поросёнок с ветчиной давали возможность московским гурманам отвести душу. Трактир Толокнова на Кудринской площади завлекал к себе посетителей электрической музыкальной люстрой, исполняющей разные пьесы с разноцветными электрическими огнями. В Татарском ресторане работал «Оркестрион» — музыкальная машина. За механическую музыку не брался налог с владельца ресторана, как это было в тех случаях, когда там играл оркестр. Как-то полиция попыталась обвинить купца Саврасенкова в том, что он в своём ресторане не платит налог за музыку, но суд встал на сторону купца, посчитав находившийся в ресторане оркестрион милым развлечением, не облагаемым налогом. Оркестрионы в ресторанах и трактирах выключались лишь на первой и Страстной неделях Великого поста. Трактир «Арсентьича», о котором мы вспоминали в главе об извозчиках, славился ветчиной, белорыбицей и, вообще, произведениями русской кухни. Варенцов вспоминал, как зайдя туда с приятелем, они заказали суп рассольник из гусиных потрохов, белугу с хреном и огурчиками, жареного поросёнка с гречневой кашей, а на сладкое — гурьевскую кашу.
В середине 90-х годов XIX века москвичи стали устраивать семейные обеды с детьми в ресторанах и трактирах, в частности, в ресторане «Стрельня», имевшем зимний сад. В хороших ресторанах бывала вполне приличная публика, здесь встречались, закусывали и обедали известные и даже знаменитые люди. В ресторане «Славянский базар» на Никольской, где были бассейн с живыми стерлядями и концертный зал «Русская палата» или «Беседа», много часов подряд беседовали Станиславский и Немирович-Данченко, забыв про котлеты «де-воляй», которые совсем остыли, пока они решали дальнейшую судьбу русского театра. Здесь же впервые пошла горлом кровь у А. П. Чехова после его поездки на Сахалин. В ресторане «Яр», говорят, существовал пушкинский кабинет, в котором Александр Сергеевич слушал цыганское пение.
По большей же части в ресторанах гуляла публика праздная, нечистая и расточительная. Купцы, а главное, их сыночки, на расходы не скупились. Компании оболтусов мчались по Тверской в колясках, запряжённых четвёрками лошадей, с вплетёнными в гривы цветными лентами, держа на коленях по «камелии» из какого-нибудь ресторанного хора. Там, в «Мавритании» или «Яре», они пьянствовали, не вылезая, по три дня подряд. Каждый неуправляемый «саврас» желал отличиться и для этого не жалел ни себя, ни других: напившись, он бил зеркала, поил шампанским рысаков, сам запрягался в оглобли, надев хомут, чтобы прокатить в коляске какую-нибудь очередную красотку. Забравшись в аквариум, давил на пари каблуками живых стерлядей, в зимнем саду ломал пальмовую рощу, купал в шампанском певичек, приглашал в отдельный кабинет русский и венгерский хоры и приказывал им одновременно петь разные песни и пр. Однажды эти кретины, войдя в раж уволокли несколько букв с памятника Минину и Пожарскому, а в 1910 году племянничек одного важного чиновника отбил носы у статуй в Шереметевском парке в Останкине. В 1895 году в театре на Таганке они посыпали пол нюхательным табаком и после спектакля во время танцев публика чихала и кашляла. Некоторые «саврасы» в своей деятельности предвосхитили достижения специалистов восточных единоборств. Один такой разбивал головой поставленные друг на дружку шесть тарелок и заявлял, что скоро будет разбивать 12. За это его прозвали «Каменным лбом». У этих оболтусов и в языке было немало словечек, соответствующих их образу жизни: «вчера навизитёрился» — говорили они, то есть напился, разъезжая с визитами, «бутербродили довольно основательно и курбетили» — тоже, значит, пьянствовали, «нас утюжили» — побили, значит, в пьяной драке, «шубу слизнули» — то есть украли и пр. У них были свои и моды, и предрассудки. Нельзя, например, было носить сюртук несколько короче, когда в моду вошли полы чуть ли не до земли, а ездить на конке вообще считалось преступлением. Чудила эта публика не только в России, но и за границей. По этому поводу в 1900 году «Русская газета» писала: «У нас на Руси святой чуть не повсеместный голод, рабочие руки просят труда во имя одного только хлеба. Труд ищет применения, ищет капитала!.. Правительство день и ночь озабочено тем, чтобы предотвратить общественные бедствия, утереть горькие слёзы… а в Париже тем временем бойко гарцует, сорвавшись с узды, сын богатого купца… и, пожаловав себя в графы, безбожно развевает по ветру русские денежки, удивляя всю Европу колоссальным безобразием своих безумных трат!»
